Воспоминания о почившем полгода назад митрополите Хрисанфе

ПАМЯТЬ

Наша встреча произошла в августе 1996 года, когда я подал заявление в Вятское Духовное училище. А у владыки было обыкновение самому проводить собеседование с поступающими. Его волновали не столько их знания, сколько внутренняя суть абитуриентов. Он спрашивал, почему они выбрали для себя духовную стезю, как отнеслись к их решению родители.

До сих пор не знаю, чем я запал владыке в душу, но он предложил мне стать его иподьяконом.

Возможно, сказалось то, что Господь привёл меня в Церковь несколькими годами ранее. Мы с мамой крестились ещё в начале 90-х, когда мне было лет десять. Родители не были особо религиозны, но прабабушка Надежда, жившая в деревне Банниково близ Котельнича, состояла в церковной двадцатке. Её молитвы, наверное, как-то влияли на нас. Во всяком случае, когда я, будучи ещё ребёнком, впервые оказался в храме, то был настолько поражён его красотой и так расположился к богослужению, что захотел посещать воскресную школу, начал петь в хоре.

Такой была предыстория нашего знакомства с владыкой Хрисанфом. Я помогал ему на службах, в архиерейской резиденции, потом начал решать какие-то хозяйственные вопросы. Пролетели полгода, год, другой, третий. В 2004-м владыка рукоположил меня в сан диакона, а двумя годами позже дал новое послушание – возглавить новосозданный информационно-издательский отдел. Заодно я выполнял и прежние обязанности.

В наших поездках много чего приключалось, расскажу, что запомнилось.

Вот случай, который что-то может сказать о характере владыки. Было это лет десять назад. Приехали мы на один из приходов Яранского района, где настоятель предложил отправиться на святой источник километрах в пятнадцати от его храма.

Доезжаем до какой-то деревни, а дальше дороги, по сути, нет. Во всяком случае, для нашей машины это не дорога. Что делать? Видим: по этой каше, по ухабам ползёт «девятка» – вся в грязи. Останавливается и выходит нам навстречу детина под два метра ростом, весь обвешанный золотом, говорит: «Вам здесь не проехать!» А потом вдруг добавляет: «Садитесь к нам в машину, свозим». Вижу, владыка настроен сесть. Начинаю отговаривать, поглядывая недоверчиво на здоровяка, но владыка отвечает: «Нет, поедем».

Вместе с доброхотом и его девушкой отправились дальше. Места изумительно красивые, над источником сделана сень, видно, что за ним ухаживают. Владыке подали ковшик с водой, и он с удовольствием его выпил. Через минуту я смог оценить его выдержку. Вода была просто ледяная – у меня нижнюю половину лица свело, как после анестезии, слова не мог сказать. И здесь нужно уточнить, что владыка сызмальства пел, очень берёг горло. Но святая вода была для него действительно святой.

В связи с этим хочу немного рассказать о детстве владыки. Когда после его смерти начали поднимать документы, оказалось, что родился он на территории Польши. Фамилия у него тогда была не Чепиль, а Чепель, скорее всего, её неправильно записали в армии. Владыка любил рассказывать про своё село. Общий упадок не обошёл его стороной, но в середине 90-х я ещё застал это место полным жизни.

Другое место, с которым было связано много воспоминаний, – Корецкий женский монастырь в Ровенской области. Тёти владыки были там монахинями, и одна из них основала золотошвейную школу, которая существует по сей день (именно там шились облачения митрополита Хрисанфа). В обители он всегда был дорогим гостем. Рассказывал, как монахини спасли ему когда-то жизнь. Дело в том, что в одиннадцать лет он заболел воспалением лёгких, которое в то время ещё не умели толком лечить, но благодаря замечательному уходу мальчик выжил.

О том, как саму обитель в своё время спасла её настоятельница игуменья Наталия Ильчук, митрополит Хрисанф не мог рассказывать без улыбки.

Когда начались хрущёвские гонения, монастырь возглавляла одна очень интересная женщина, родом из Чехословакии. Отец её был известным банкиром, и матушка, с детства привыкшая к определённому стилю жизни, любила хорошо одеваться, носила шляпки, часто прихорашивалась перед зеркалом.

А тут – давление, угрозы со стороны властей, решивших закрыть монастырь. Ей предлагали съездить отдохнуть, предполагая покончить с обителью в её отсутствие, потом пришла целая комиссия – закрывать обитель, начали пугать, убеждать, что это дело решённое – монастырей вообще нигде в СССР не будет. Настоятельница дрогнула и уже собралась подписать документ, который ей подсовывали, но тут вмешалась матушка Наталья – её келейница. Увидела, что дело плохо, под благовидным предлогом увела игуменью в её покои, а там, схватив за рясу и стукнув об диван, пригрозила: «Попробуй только подпиши! Живого места на тебе не оставлю!» Настоятельница испугалась келейницы куда больше комиссии, так что уничтожить обитель богоборцам не удалось.

Всё это сделало владыку антикоммунистом, но при этом он очень переживал о распаде СССР, об отделении Украины. «Ведь мы один народ», – с горечью повторял он.

Владыка нередко рассказывал о службе в армии. С новобранцами, полными ужаса перед грядущей воинской службой, он умел беседовать. Вспоминал, как сам служил. И для ребят как-то всё становилось на свои места. Чувствовалось, что годы, которые владыка провёл в армии, много для него значили. Служил он, уже получив специальность геодезиста, в Ставрополе, в стройбате. О том, что был до службы семинаристом, все знали и относились не без уважения. Во всяком случае, и офицеры, и солдаты-срочники старались при нём сдерживаться, вести себя прилично, хотя владыка ничего не говорил им о Боге. Но находились, конечно, энтузиасты, которые мечтали его переделать.

Как-то раз был владыка на разбивке аэродрома, шёл с кем-то и разговаривал. А навстречу начальник политчасти – воинствующий атеист. «Я бы вас всех в тюрьме сгноил!» – говорит. Вот такое было отношение, попортившее владыке много крови. Доходило до таких глупостей, что ему запрещали петь со сцены народные песни. Он как-то раз выступил во время поездки в соседнюю часть. Военнослужащим, девушкам очень нравилось. К его удивлению, люди говорили: «Он как в церкви поёт». Когда начальство узнало, заявило: «Рядовой Чепиль больше никуда не поедет, у нас свои комсомольцы есть».

А пение он очень любил, и сам, когда располагала обстановка, исполнял «Снова цветут каштаны», «Ой, донцы-молодцы» и др. Всегда рад был послушать других. В его небольшом селе церковный хор насчитывал тридцать человек. Это была такая отдушина для народа! Поэтому владыка и в семинарии, и после неё отдавал много сил хорам. Для архиерейских служб сам утверждал репертуар, и, если какой регент напортачит, надежды, что владыка не заметит, не было. Слух у него был исключительный. Владыка задавал тон, мы подстраивались.

Что ему не нравилось, о том можно сказать коротко – неуважение к Церкви. Очень переживал, когда ему говорили неправду, не выполняли обещания. Но если это касалось только его – прощал, спокойно относился даже к каким-то пакостям в свой адрес, однако если был урон Церкви, это была другая ситуация. Он не выходил из себя, но видно было, что гневается.

Всё же гораздо чаще можно было видеть примеры его снисходительности. Говорил: «Наказуя, наказа мя Господь, но смерти не предаде». Прощал священников, если видел в них веру.

Прощал бывших коммунистов, которые много ему досадили, не ведая, что творят. Советские деятели подходили в 90-е, говорили: «Владыка, мы в душе вас уважали, но были заложниками ситуации». Не знаю, насколько они были искренни. При первом вятском губернаторе Василии Алексеевиче Гусятникове всё резко изменилось, хотя он не знал в тот момент, какой будет политика государства в отношении Церкви. Мог ограничиться пожеланиями и обещаниями, но очень много сделал для епархии. Именно он передал нам Трифонов монастырь. С другими руководителями области в первое время отношения складывались жёстко, но что-то менялось после общения с владыкой; он любовью, отеческим отношением постепенно их умягчал. И пастырям говорил, что священник должен быть хорошим богословом, проповедником, но вместе с тем, в силу своего положения, ещё и дипломатом.

Только нужно понимать, что дипломатичность была не причиной, а следствием его отношения к людям. Мужчина, в шляпе зашедший в храм, или женщина без платка не вызывали у владыки раздражения. Он так деликатно, необидно старался дать понять, что нужно вести себя по-другому. Тем из служителей храма, кто перегибал палку, мог задать вопрос: «Семьдесят лет людей гнали из Церкви, неужели я тоже буду это делать?» Пояснял: «С лаской встречайте. Не отпугивайте людей».

Люди были ему дороги. Помню, покончил с собой парень лет шестнадцати. Пришла его мать, принесла письмо, которое сын оставил перед смертью. Трепетный рассказ о несчастной любви. Владыку оно потрясло, запало в душу. Разрешил отпеть несчастного, как наложившего на себя руки в состоянии сильного душевного волнения. И впоследствии часто вспоминал этого мальчишку и строки из его предсмертного письма.

Никогда не забыть другой истории. В 97-м или 98-м году у нас загорелось здание, где жили девочки из Духовного училища. Слава Богу, все остались живы, но получили ожоги, переломали ноги, когда прыгали из окон. Владыка пережил это очень тяжело, плакал, жалея девчонок. Он так был устроен, что очень мало внимания уделял себе. Про свои недуги, а они были тяжёлыми, практически не говорил, его это мало волновало. Такая, очень характерная, черта.

Больше думал о других. Детей увидит – обрадуется, подзовёт к себе. Во время богослужений – целое море детских голов и он посреди, на кафедре. Кого погладит, с кем словом перемолвится. Чаще всего спрашивал: «Кем мечтаешь стать?»

– Архиереем, – ответил сынишка одного из наших священников. А владыка потом много лет этого мальчишку, а после уже и отрока, спрашивал: «Кем мечтаешь стать?» Кто был не в курсе – не мог понять, почему парень краснеет, конфузится, а владыка улыбается.

Трепетным было его отношение к природе. Владыка прежде своими руками сажал цветы, деревья, кустики туи, ухаживал за ними, поливал, в теплице присматривал за помидорами, и лишь за недостатком времени просил других. Иногда брал в руки лопату, показывал, как нужно правильно копать.

Если возникала необходимость спилить дерево, волновался: столько сил вложено в каждое из них.

Когда ездили по области, нередко просил остановиться в каком-нибудь красивом месте. И подолгу, бывало, ходил, любовался. Грибы его мало интересовали, но ему очень нравилось собирать ягоды, особенно землянику. Любил нас угощать: наберёт в горсть и несёт порадовать. Это было для него естественным движением – делиться.

Во время наших поездок возникали подчас довольно комические ситуации.

Вот село Николаевское в Шабалинском районе. Глушь. На машине не проехать – колеи метровой глубины. Живут там подвижники такие! Вот архимандрит Савва: человек в возрасте (ему под восемьдесят), он мало того что настоятель монастыря, так ещё и глава поселения. А ещё недавно на тракторе управлялся.

Владыка осмотрел обитель, поговорил с насельниками, потом сели за трапезу. Подошёл участковый местный, своеобразный такой человек, высокий, худой. Сидит задумчивый, на владыку смотрит, слушает рассказы и, видать, расположился. Спрашивает: «А как в вашу фирму устроиться?» Владыка засмеялся, но не обидно, а добродушно. Умел, не задев самолюбия, дать понять, что тебя не в ту степь понесло.

В другой раз отправились мы в Опарино. Шоссейной дороги туда ещё не было, добираться нужно было по железной дороге. Добрались нормально, а обратно ехали – вышла история. Провожать нас пришли, кроме священника и прихожан, местные власти, и глава администрации. Стоим беседуем, ждём поезда в том месте на перроне, где нам указали. Но вагон почему-то проехал мимо, и хорошо так проехал, метров на сто. А стоянка две минуты. Всей толпой бросились бежать. Добежали – видим, проводник лестницу почему-то не спустил. Что делать? Не сговариваясь, вместе – и православные, и «сочувствующие» – подхватываем владыку и, можно сказать, забрасываем в вагон. Я – следом, и поезд трогается.

На этом приключения не закончились. Проходим в купе, указанное в билетах, а там все места заняты. Народ, правда, зашевелился, кто-то сделал попытку уступить владыке место, но он отказался и всю дорогу – несколько станций – простоял. Я спросил у проводницы: «Когда Мураши?» В глазах её вопрос: «Что за Мураши такие?» Показывается станция. Мураши не Мураши? Выглядываю на перрон, спрашиваю у подбежавшей старушки:

– Огурцы! – обрадовано отвечает она. – Огурцы!

Другую спрашиваю, а та водку предлагает и вопроса, похоже, не понимает.

Тут я увидел нашу машину, стоящую недалеко от вокзала, и только по ней опознал это место. Кое-как успели покинуть поезд.

Когда владыка заболел, мы с другим его келейником, Николаем, месяц были у его постели здесь, в Кирове, потом столько же в Москве. Владыка, мне кажется, предчувствовал свой уход. Во всяком случае, сильно изменился, манера разговора, отношение к жизни стали какими-то другими. Внутренняя готовность к смерти начала у него появляться с 2004 года, когда он переболел воспалением лёгких, потом жестоким бронхитом. Но в последнее время всё это стало особенно отчётливо. «Я очень устал», – говорил он.

Страха смерти не было. Владыка не унывал, перешучивался с врачами, рассказывал им о своей жизни. Они недоумевали, откуда он черпает силы, чтобы преодолевать боль, терпеливо, спокойно относиться к своему положению.

Последние дни он находился под действием наркоза, не мог говорить, но писал записочки. Помню, были такие слова, обращённые к врачу: «Пасху я дома встречу?» Врач, естественно, обнадёжил – он и правда надеялся на другой исход...

...Остались воспоминания. А ещё сон не так давно приснился. Мы в прошлом году побывали в Москве, где владыка должен был встретиться с Патриархом. И когда выдалась свободная минута, мы отправились в Коломенское, прошлись по дорожкам парка среди яблонь и цветов. И всё это вдруг повторилось во сне: мы гуляем там, словно в раю, владыка всё такой же, как прежде, в прекрасном настроении, счастливый. Мы идём, и я снова слушаю его.

назад

вперед

На глав. страницу | Оглавление выпуска | О свт.Стефане | О редакции | Архив | Форум | Гостевая книга