ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ
Анатолий САКОВ
ВОВКИНЫ ЗВЕЗДОПАДЫ
(Окончание. Начало в № 628, № 628-2, № 629, № 630, № 631, № 632, № 633, № 634, № 635, № 636, № 637, № 638, № 639, № 640)
...Загремел Вовка на 15 суток за то, что «учинил скандал в общественном месте» – так зачитали на суде. К тому времени он почти имел разряд по боксу, так что «скандал» был порядочный. А всё оттого, что стиляг не пустили на танцплощадку. Тут самое время сказать, что стилягой-то как раз Вовка Сало и не был. Не имел он широченного пиджака, ботинок на микропоре... Разнорабочий «Ремстройтреста», получавший 360 рублей (это ещё до реформы 61-го года), потом – ученик электрика, с таким же окладом. Какие уж тут галстуки с попугаями!
Но импонировали стиляги ему своей свободой. А те присутствие Пепе терпели: ну, ходит с ними – и пусть ходит. В тот вечер они двинулись на танцплощадку и Пепе прихватили. И вечер закончился грандиозным побоищем. Мат, девичий визг, вздымающиеся над толпой кулаки... Драка выкатилась на улицу. «Рабочая молодёжь призывного возраста, уставшая от кривляний подражателей западному образу жизни – стиляг – по-рабочему проучила их». Наверно, так написала бы молодёжная газета об этом инциденте. Но не написала.
Начали, как всегда, активисты. Они принялись выводить с танцев этих самых, которые «пена». Кто-то уходил без звука: права качать – себе дороже. Тот же Толик Елькин. Ему папа объяснил, что надо уважать комсомольскую силу, ибо сейчас их время. Но тех, кто не желал уходить подобру-поздорову, «учили» молодёжные лидеры. Жан, получив удар наотмашь, лёг на землю и терпел, не вставал. Попинали и оставили в покое. Яшку толкнули, и он упал, плечо вывихнул... Тут Пепе и вступил...
Мефодий вразумляет Серёгу
Здесь был лагерь строгого режима. Когда-то в лесу, за шоссе, что ведёт к городскому кладбищу, расстреливали кулаков, священников, вредителей... Времена настали либеральные, и одряхлевшие партийные бонзы переключились на борьбу с алкоголизмом. За пьянство стали направлять в специально созданные лечебно-трудовые профилактории (ЛТП) – те же лагеря. Один из таких появился и в Верхнем Чове. Туда и посадили Вовкиного друга Серёгу Лаврушина.
Когда-то был Серёга комсомольским забиякой, шумел на собраниях, боролся с партбюрократией... Воевал практически в одиночку – и напоролся. Запил... Допился до того, что исключён был из комсомола, уволен «по статье» из «Комистроя», из одной котельной, из другой. Стал перебиваться летними работами в геологии. А потом даже геологи перестали его звать «в поле».
Жена его выгнала, дети отвернулись. Жил он в дровянике рядом с домом. Холодными зимними ночами жена иногда позволяла ему ночевать на кухне. И сыновья его, выходя ночью к бачку с водой, перешагивали через спальный мешок с папой – просто не замечали его.
«Лучше уж быть зэком, чем чурбаном в спальнике, через который переступают твои же дети», – так рассуждал Серёга, шагая по Верхнему Чову на свидание с бабой Аней. Лагерное начальство отправило его исправить повреждение в электропроводке ленкомнаты солдатской казармы. «Вольный» электрик уже третьи сутки ковырялся, и всё без толку. Серёга пришёл, увидел – и дал свет за два часа. И появилась возможность навестить Анну Красавину.
В её халупе был он частый гость. В этот раз шёл в прилагерный посёлок по её настоятельному зову. Помирал старик, квартировавший у неё.
Серёга шёл и думал об этой необычной старухе. Говорят, что эта бабушка, у которой к тому времени умерли и муж, и сыновья, продала квартиру в Сыктывкаре и перебралась к своей внучке, чтобы помочь нянчить дитя. Внучкин муж выманил у старушки деньги, вырученные за квартиру, и юные супруги укатили куда-то.
Но недолго горевала она в одиночестве: после очередной отсидки вышел из уголовного лагеря прежний друг сына Мефодий Туисов, по прозвищу Немтырь, и по старой памяти пришёл к тёте Ане. Еле втиснулся он в крохотную прихожую, сел, а потом свалился на бабкину постель.
И 82-летняя Анна Александровна Красавина приютила 56-летнего Мефодия... В поселковом совете тянули с пропиской. Тогда Немтырь, собрав остатки сил, приехал в Сыктывкар, узнал, что Краюхин, его «папа», живёт на правительственной даче, и привёз его, 85-летнего старика, в поселковый совет.
Вошли в зал заседаний заметно поддатые седовласые стариканы: один – гигантского роста, согнутый от застарелых ран, а другой – исчахший от дряхлости, в парадной моряцкой форме. И вдруг этот гнилой гриб как закричит петушком:
– Полундра! К вам представитель Центробалта. Вот он, мой мандат!
И вытаскивает из бушлатного кармана истлевшую бумаженцию: «Предъявителю сего, штурвальному эсминца “Зоркий”… оказывать всяческое содействие... за нарушение – Ревтрибунал».
Бухгалтерша, женщина пенсионных лет, испуганно шепчет председателю:
– Это же сам Краюхин, герой гражданской войны! Сделайте всё, чего он хочет, – у него такие связи в Москве!..
На вечеринке по случаю прописки беспризорника Туисова сидели трое: Мефодий, Красавина и несостоявшийся в далёкие 30-е годы «отец» Мефодия – Краюхин. Уже после первой рюмочки охмелевший Ваня-морячок бормотал и всхлипывал:
– Я много грешил в жизни, но на закате всё же сотворил доброе дело – помог Мефодию хотя бы перед смертью узнать домашний уют...
Вскоре после этого Краюхин умер, Мефодию же оставалось жить ещё целых три года.
...Анна Александровна сидела в чёрном платочке. Сергей испуганно посмотрел на закутанного в простыню старика:
– Разве уже?
– Нет-нет, он протянет ещё, может быть, до утра. А я тебе расскажу, о чём он просил. Мефодия крестили в младенчестве. Но креста он не носил никогда, как и ты. Он тебе, безбожнику, хотел показать, как его защищал крест. Покажи этот крест, Мефодий!
Тот откинул с лица простыню, большими пальцами рук раздвинул пошире губы и показал: язык коснулся сначала верхней десны, потом – нижней, передвинулся вправо – как бы поставил точку, потом поставил точку у левого угла – и старик захлопнул рот.
– Господь это крестное знамение знает, им в лагерях тысячи себя осеняли. Вот мы и считаем, что ты, Сергей Иванович, только по робости своей ушёл в безбожие. И Мефодий просит тебя хотя бы вот так креститься. Да, Мефодий?
Немтырь, внимательно следящий за губами собеседников, вдруг стал подниматься, с трудом поднялся, чтоб тут же рухнуть на колени возле кровати. Глядя на икону в углу комнаты, рукой он чётко отпечатал точки на лбу, на животе, на правом плече, на левом плече и промычал довольно внятно:
– Спаси... Христе!
Анна Александровна обратилась к Сергею:
– Ну вот. Чего ждёшь, крещёный? Хотя бы во рту перекрестись.
Сергей поднял руку ко лбу, а дальше как заклинило – не мог вспомнить, куда должны пойти в щепоть сложенные пальцы. Он закраснелся и буркнул:
– Я уж лучше с кукишем в кармане, как прежде делал Мефодий Алексеевич, – и направился к дверям.
Бабки спасают Кируль
В июльское ранее утро загорелся склад готовой продукции лесозавода. К полудню над заводом стоял гигантский столб дыма. В центре огня то и дело поднимались огненные вихри, штопором вонзались в безоблачное небо и вдруг падали далеко за пределы пожарища, образовывая новый очаг возгорания.
Уже выгорели гаражи, водонапорная башня и административное здание, пылали заводские цеха... Горели пешеходные мостки, торцовые мостовые между заводом и посёлком, по которым ещё вчера так лихо носились длинноногие, как журавли, лесовозы, с пакетами досок под брюхом. Пожарные, изнурённые длительной борьбой, отступили с лесозаводской территории и сосредоточили свои силы на спасении заводского посёлка. Встали на защиту своих домов жители. Мужики сбрасывали с крыш прилетевшие головешки, бабы закидывали их песком, люди беспрерывно поливали стены ближних к пожарищу домов. Если вспыхнет хотя бы один дом, то огненная метла расшаркает по всем баракам, детским садам, больницам, школам – выгорят все строения. Остановится пожар, только наткнувшись на необъятные колхозные поля перед Кочпоном или же на реку Сысолу.
Все сосредоточились на южной стороне, куда дул ветер, а про северную, похоже, никто и не думал: там перед Красной горой лежала болотистая низинка, за ней – песчаные осыпи, и только потом начинался значительно поредевший сосновый бор. Там было уже всё спокойно – северный небольшой одноэтажный барачный посёлок ссыльных сразу же выгорел. На востоке путь огню преградила Сысола.
С запада же, в сторону местечка Кируль, пролегала обширная пустошь между заводом и жилыми домами. Тут тоже более или менее спокойно. Отсюда, с безопасного расстояния, ротозеи с насмешкой поглядывали на древних старушек, которые, выставив перед собой иконы, выслали свою заслонную заставу к пожару. Они как встали в начале загорания у стены общежития, так и не сдвинулись с места. И таких старушечьих застав было несколько.
Пепе видит знакомые лица: вот бабка Анна, родоначальница клана кирульских Забоевых, рядом её племянница – городская архитекторша, возле них бабушка братьев Маеговых, с ними вечно суровая бабушка Петьки Князева. Становится в их ряд и мать Женьки Климова. Почти все они – обитательницы местечка Кируль.
Стоят, шевелят губами. Молитвой оберегают жилища свои.
А как здесь оказалась соседка Вовкина – Клавдия Иринарховна? Ей-то что до этого пожара? Ведь дом её ой как далеко от огня! А сколько же их в этой, ближней к Вовке, группе? Считать по платочкам – семь человек. В отдалении ещё такая же кучка женщин. Ближе к берегу курьи тоже блестят позолотой иконы. К чему здесь их иконный, из крашеных досок забор? Упади хоть одна искра на сухие доски – побегут эти бабки, бросив всё... Его, Вовку (художественная же натура!), привело любопытство. Красота могучего, косматого, хищного огненного зверя прямо завораживала его, как и всех любопытствующих зевак. А что же ещё их заставляло стоять у самого пекла?..
И тут вдруг как дал пожар огненной плетью по любопытствующей толпе! Это ветер сменился и воронка вихря упала сюда. Испуганные крики, опалённые волосы. Опасливо выглядывает народ из укрытий: не движется ли огонь в сторону Кируля? Нет, плеть только раз стегнула и уползла в пылающий завод.
А старушки стоят, будто ничего не случилось. И губы их так же шепчут молитвы, так же в руках их проолифленные доски заслоняют Кируль Спасом Вседержителем, Казанской Богоматерью, Николаем Угодником.
Ночью пожар сам по себе утух. Помог угасанию мелкий дождик, что чуть побрызгал на лесозавод. К утру чадило лесозаводское пожарище, курились головешки, пахло мокрой шерстью, ещё чем-то... Будто раздавлен был могучий злобный зверь. Осталось от него мокрое место и мерзкий запах. Наутро зевак не было и старушки исчезли. Только редкие пожарники поливали из брандспойтов шипящие головни. Да на месте, где стоял старушечий дозор, валялась вуалетка от шляпки. Поднял Пепе кисейную штуковину: отнесёт Жану, пусть передаст своей тётке. Героическая, оказывается, женщина, даром что тихая как мышь.
А Кируль-то ведь бабушки, а не пожарные, сберегли от огня!
Но Пепе ещё сомневался, всё-то ему было мало, замороченному проповедями атеизма. Голова у него была одна, а на неё наваливались со всех сторон. Как же он мог не верить утверждению уважаемых людей, что Бога выдумали неграмотные люди, что только старухи верят в Него? Да, верит мама, а она и впрямь неграмотная. Анна Александровна – верующая, но уже старенькая; недавно и на самом деле стала бабушкой.
По совести говоря, Вовка больше всего боялся, что ребята увидят в нём одного из этих блаженных простофиль, с ними нормальному пацану и рядом стоять зазорно. Что может быть хуже слабака, о которого вытирают ноги! Вот так размышлял Пепе, оправдывался. И может, не только перед собой.
Бахвал
А как же его первое фельетонное задание – узнать, кто купил атеистическую книгу? Теперь это Пепе уже совсем не интересовало. Столько неожиданных, таинственно связанных с верой событий случилось с ним за последнее время... А может, они и раньше с ним случались, да только он не особенно-то обращал на них внимание. Теперь же Вовка твёрдо понимал, что его просто использовали, отправляя в церковь. В общем, редакционное задание он не выполнил. Редактору сказал, что не справился с делом: не нашёл покупателя книг. Так что писать не о чем.
– Так-то уж и не о чем?
Редактор посмотрел на Володьку с мефистофельской усмешкой:
– А отчёт о командировке: с кем встречался, что заметил? Ведь сколько месяцев тянул... Ну, старик, рассказывай.
– Заявляю, что никакой я не старик! – неожиданно для самого себя вспылил Пепе. – Зарубите это себе на носу! И донос я писать не буду!..
– Редакционное удостоверение – на стол! – поджав губы, коротко бросил главный редактор. – Прощайте, Владимир Петрович. До звания советского журналиста вы, оказывается, не дозрели. Искренне жаль.
И всё же Вовчик победительно покинул редакторский кабинет. Увидела бы сейчас его мать, покачала бы головой:
– Весь в Петра Антоновича. Бахвал!
Наверное, отец Вовкин тоже любил театральные эффекты.
Ни статей, ни фельетонов Вовкиных в молодёжной газете больше не появлялось. И отчёта о командировке не было. Лишь спустя много-много лет поймёт он, что был Промысл Божий и в этом редакционном задании, которое открыло для него тогда сокрытый мир веры. С этого – случайной остановки у храмовой ограды – начался его путь к Богу. В тот раз в калитку он не вошёл – свернул в сторону. Ещё долго он будет плутать, спотыкаться, падать, прежде чем выйдет на верную дорогу.
Тропинка к Богу
Примерно через три месяца после посещения Кочпона нашёл Вовка на книжной полке завалявшуюся самиздатовскую статейку про йогов. Самая первая прочитанная публикация про индийских кудесников в журнале «Знание – сила» его так потрясла, что Вовка искал и читал всё, что мог достать. Добрался даже до Блаватской, но, слава Богу, ничего не понял в её мистической зауми.
Нашлись и иные, более доступные популяризаторы. Один из них убедил Пепе, что тот венец природы и может делать со своим телом и душой всё что заблагорассудится. Володька потратил на брошюру два дня. Сильно ему понравилось утверждение, что с помощью упражнений, поставленного дыхания и самовнушения он может перевернуть мир. Всё так просто! Выходит, я всемогущ? Но где же тут место Христу? И есть ли Бог вообще?
Пепе взял мамину икону Вседержителя и долго вглядывался в Него:
– Если Тебя нет, то это только фальшивое изображение. Обманная доска.
И мысль его точила: сотворить что-то эдакое с иконой. Но пороху не хватило, а всего вернее, молился кто-то за него, стоящего на самом краю пропасти. И та молитва...
Повесил икону в мамин угол и отправился спать. А наутро было смешно вспоминать завлекательное утверждение популяризатора о всемогуществе человека.
Прошло время, он забыл вовсе эту самиздатовскую поделку, но вот ведь что интересно – больше никогда не посещали Вовку богоборческие настроения.
И страх перед ночной нечистью исчез. Наверное, помогло, что, когда тот наваливался, Пепе просил: «Помоги, Господи!» Правда, долго не мог встать на колени, стыдился. Глубоко пустила корни гордая мысль: «Мы не рабы, рабы не мы!» В те времена презирали коленопреклонённых, заявляли: никто и ничто не согнёт нас, не отнимет свободы! А того, что ходили на полусогнутых, на поводке, – за собой и не замечали. И Вовчик думал о себе, какой он свободный, гордый. На самом же деле, как последний трус, он боялся людского неодобрения, пацанячьей молвы.
Бредёт Володя Сало по жизненной дорожке. Уже позади топкое болото неверия. Из детства вывела извилистая стёжка на каменистое плато размышлений. А дальше пошли мороки и обманы. Глаза теряли еле видный путь, и только внутреннее чутьё подсказывало верное направление. Да тень креста на дальней колокольне служила ориентиром, не позволяла сбиться с пути.
Уф! Идёт, отпыхивается – всё вверх. Вывело Володьку на узкий карниз над глубокой пропастью. Далеко внизу плывёт вата облаков, под ними пенится бешеный поток горной речки. Вниз страшно смотреть. Идёт дальше с закрытыми от страха глазами. Остановился – а вокруг бескрайнее, но такое знакомое болото... Проваливаясь, еле вытаскивая ноги, закрепляясь на мшистой кочке, ощупывает взглядом местность, ищет тропинку, помнит: она была где-то здесь. Надо выбираться. Начинать сызнова.
Шагать ему ещё и шагать, проваливаться, тонуть в ручьях, скользить по льду, падать в трещины. Но воздух уже свеж и неожиданно бодрящ. Появилась уверенность у Володи Сало, что по силам ему эта дорога.
Но успеет ли? Помоги ему, Господи. Не остави раба Твоего!
2005–2010 гг.
 | назад |
| вперед |  |
