ХРАМ НА ПУТЯХ

Иногда бывает так: взглянешь на незнакомого человека и сразу чувствуешь сродство. Что тебя с ним объединяет, почему он кажется «своим» – это раскрывается уже потом.

Со священником Сергием Григорьянцем меня познакомили в церкви Рождества Иоанна Предтечи (Чесменской), что близ Московского проспекта в Петербурге. «Познакомили» – это оборот речи такой. На самом деле подвели к батюшке, тот благословил, глянул на часы и предложил мне садиться в его машину. Спешил в свой Никольский храм, который приписан к Чесменскому и находится где-то в промзоне, на краю города. Храм необычен тем, что стоит чуть ли не на железнодорожных путях, и называют его Никола-на-путях. Посмотреть его я и напросился.

Клацнули ремни безопасности, загудел мотор, и мы двинулись в сторону Пулково, затем за Средней Рогаткой свернули направо.

– Отец Сергий, а вы армянин? – прервал я молчание и подивился себе: разве такие вопросы сходу задают незнакомым людям? Но что-то было в батюшке располагающее, «своё».

– Дед был армянином, – просто ответил он. – А я родился в Петербурге.

– Наверное, есть такая национальность – петербуржец?

– Нет, конечно, – улыбнулся священник. – Но с этим городом связана вся жизнь. Я даже в армии здесь служил. Сначала в Севастополь направили, в учебку, а потом вернули назад, на Балтику. Был радистом на подводной лодке.

– Сколько групп принимали?

– В минуту принимал 130 знаков морзянки – это букв, а цифр – 150. Получается, до 30 групп... Постойте, а вы откуда про это знаете? – удивился отец Сергий.

– Так я ведь тоже радистом служил! – отвечаю. – И тоже на Балтике, в Калининграде. До сих пор морзяночьи напевы в голове сидят: ща-вам-не-ша, си-не-е, ай-да?

– Пя-те-ри-те-ка! – рассмеялся ветеран, моментально ответив на кодированный запрос («ЩСА» – как слышите меня, «5» – слышу отлично). Оторвав правую руку от руля, он протянул её мне. Твёрдым рукопожатием скрепили мы радистское братство.

– А знаете, эта кодировка «ЩСА» мне однажды очень помогла, – поделился я со священником. И рассказал ему свою историю. Странно: вроде бы я его должен расспрашивать, журналист всё-таки, а потянуло самому исповедоваться.

Было это в 80-е годы. Учился я в Ленинграде, жил в студенческом городке на Новоизмайловском проспекте – том самом, мимо которого мы с отцом Сергием только что проехали. Студенческий городок олицетворял собой весь город: много-много домов, много-много людей – и ни одной родной души. Конечно, были у меня друзья, в том числе очень близкие. Но вдруг навалилось жуткое, нестерпимое одиночество. Наверное, так подействовал сам Петербург – холодный град Петров, «полнощных стран краса и диво», где всюду мерещились неприкаянные тени героев Достоевского. Экзистенциальное одиночество... Мне бы тогда в церковь пойти, но что советский студент знал об этом? Помню, уже началась весна, окна в комнате распахнуты настежь – и с высоты 10-го этажа весь городок был как на ладони, в вечернем сумраке горели тысячи окошек, за которыми была чужая жизнь. Казалось, сделай с подоконника шаг – и растворишься в калейдоскопе этих огоньков. Окно притягивало как магнит. Отошёл я к противоположной стене и стал щёлкать электрическим выключателем: тире-тире-точка-тире... В ответ на запрос «ЩСА» вдруг замигало окошко одного из зданий: «Пя-те-ри-те-ка». Живая душа! В ответ радировал вопрос, с какого года он «ДМБ». Тот ответил... И все мои фантазии сразу улетучились. Можно было дальше жить.

Вот так в сумраке 80-х, на закате советской эпохи, находили люди друг друга. Позже совершенно случайно узнал, что в безбожно-интеллигентском Ленинграде есть группа, именующая себя ОХП (Общество христианского просвещения). Каким-то чудом более 100 человек, имевших высшее образование и тянувшихся к Богу, объединились. Им даже помещение дали – недалеко от дома-музея Достоевского, в ДК Пищевиков, где в то время уже подвизался «андеграунд» в лице музыкантов Курёхина, Гребенщикова, Кинчева и знаменитой группы художников «Митьки». По соседству с «рокерами» приглашённые ОХП священники читали лекции по основам богословия, догматики, литургики, священной истории Нового Завета. Люди собирались туда очень разные, но близкие мне по духу. Многими семинарами руководил тогда Евгений Пазухин – подпольный литератор, религиозный диссидент и редактор самиздатовского бюллетеня ОХП. Наше тогдашнее интеллигентское православие он точно выразил в афоризмах:

«В бездну премудрости можно заглянуть, только перегнувшись через перила разума».

«Горе мне, если я не сомневаюсь!»

«Вместо того чтобы вынуть бревно из глаза, мы всех подряд этим бревном дубасим».

«Я не диссидент, а просто “идент”, т.е. равный самому себе».

Объединило нас и переживание питерской неприкаянности и холодности города: «Пётр топь чухонскую загатил Петербургом».

– Вот так в храм и пришёл, через эти религиозно-философские собрания, – закончил я свой рассказ.

– А о таком религиозно-философском обществе слышали – «Открытое христианство»?

– Да, мы однажды совместный семинар проводили, – припомнил я. – Только они в другом месте обретались, в каком-то переулке близ Александро-Невской лавры.

– Там целое здание у нас было, в Чернорецком переулке, – кивнул отец Сергий.

– Не может быть! Так вы в «Открытом христианстве» состояли? – удивился я второму совпадению.

– После службы на флоте поступил я в машиностроительный институт и заодно, по подсказке знакомых, в религиозный институт общества «Открытое христианство». Лекции нам читали преподаватели из Духовной семинарии. Вместе со мной училась духовная дочь отца Алексея Крылова, нынешнего настоятеля Чесменского прихода. Она постоянно уговаривала: пойдём к нам в Чесму, я познакомлю тебя с замечательным батюшкой. И когда институт закрыли, многие пошли учиться на философский факультет, другие – в семинарию, а я пошёл к отцу Алексию. Работал церковным сторожем, дворником. В 96-м году он ввёл меня в алтарь и благословил готовиться поступать в семинарию. Так я стал священником. Можно сказать, тоже через философское общество в храм пришёл.

Батюшка замолчал, выворачивая руль, – мы свернули на Предпортовую улицу, которая упиралась в путепровод и гигантскую развязку Петербургской кольцевой дороги.

– Вообще удивительно, как в советское время такие общества могли возникнуть, – проговариваю вслух свои мысли.

– Многое подпольно делалось, – откликнулся священник. – Руководитель «Открытого христианства» Константин Иванов рассказывал, как он в самый пик «застоя» на философском факультете религию изучал. Философский считался идеологическим факультетом, поэтому за студентами, тем более аспирантами, там строгий надзор был. И вот в 1970 году он взял себе научную тему «Теория деонтических модальностей». Это такой очень узкий раздел математической логики. А поскольку в библиотеке никто не мог понять, что есть «деонтическая модальность», то Иванов под эту тему запрашивал любую литературу, в том числе религиозную. И ему беспрекословно выдавали и Бердяева, и Флоренского – запрещённых авторов. В 1971-м его крестил известный ленинградский священник Василий Лесняк. Это о нём уполномоченный по религии в 50-е годы сказал: «Мне в Ленинграде мешают успешно проводить работу могила Ксении Блаженной, Духовная академия и священник Василий Лесняк». И вот протоиерей Василий духовно поддержал Иванова, вокруг которого вскоре собралась интеллигенция, возникло подпольное христианское общество. Так всё и делалось.

– А где сейчас Константин Иванов? – интересуюсь.

– Он теперь доктор философских наук, проректор Религиозно-философского и педагогического исследовательского центра имени Яна Коменского (так это полностью называется).

– Что-то не по-православному звучит.

– Там преподают богословы различных конфессий, в том числе и православные. А с вашим руководителем из ОХП что стало?

– С Пазухиным-то? Всё так же диссидентствует. Только уже на Западе. Живёт в городе Баден-Баден и продолжает писать афоризмы. Например: «Когда Карамзина попросили сказать коротко о жизни в России, он сказал: “Воруют”. Определение жизни на Западе ещё короче: “Врут”». Не знаю, нашёл ли он свой храм...

Дальше мы ехали в молчании. Перед крутым въездом на мост-путепровод, перекинутый через железнодорожные пути, отец Сергий свернул налево, и я увидел церковь. Стройная, со стрельчатыми окнами, она словно вырывалась ввысь из цеплявшегося за неё урбанистического окружения: мрачных пакгаузов, бетонных заборов, паутины электропроводов. Казалось, вот-вот она освободится, но крепко держал её прижавшийся вплотную и нависающий сверху автомобильный мост. А прямо за храмом холодно посверкивали рельсы железной дороги. Да... местечко.

Отец Сергий вынул из багажника фляги с водой и, поклонившись образу Николы Чудотворца на фронтоне, пошёл в храм. Внутри – никого, лишь одна женщина сидит за свечным киоском. Звенящая тишина. Вдруг завибрировали стёкла – по мосту прогрохотала тяжёлая фура.

– Это ещё ничего, вот поезд поедет – закачается всё, – прокомментировал священник и протянул женщине флягу: – Чай поставьте, согреетесь.

В храме и вправду было прохладно.

– А что, водопровода у вас нет? – спрашиваю.

– Михалыч провёл сюда шланг с водой, но с первыми же заморозками он льдом закупоривается.

– Михалыч – это кто?

– А покойный староста наш, который, собственно, этот храм и построил, – пояснил батюшка и рассказал историю Николы-на-путях:

– Здесь рядом находится железнодорожная станция Предпортовая. А ещё ближе к нам, на той стороне путей, есть рефрижераторное депо. С самого года его основания, с 53-го, в нём работал Юрий Михайлович Филаретов. Когда он вышел на пенсию, то решил построить храм в память о чуде, которое произошло с ним во время блокады, а также в память о своём деде-священнике. Место для церкви он выбрал близ депо, чтобы железнодорожники могли туда ходить. При нём рефрижераторное депо было одним из крупнейших в Союзе, здесь разгружались и формировались многие поезда, и рефрижераторщики составляли как бы отдельное ведомство. Они могли бы зайти в храм, поставить свечку Николе, чтобы помогал в пути.

Но власти отвергли выбор старого железнодорожника. Мол, на другой стороне путей находится автобусное кольцо и оттуда людям из города придётся добираться до храма по шпалам, рискуя попасть под поезд. И перенесли место строительства сюда, к кольцу, на место железнодорожной свалки. До сих пор здесь рядом можно наткнуться на куски бетонных плит, на арматуру – всё это из земли вылезает. Делать нечего, взялся Юрий Михайлович за работу.

Начал он в 96-м году. Различные согласования, недостаток денег, дефолт 98-го – всё это он преодолел. Помогло то, что за полвека работы на «железке» он стал уважаемым человеком, вместе с ним начинали слесарями те, кто потом выбился в начальники. Хорошо знал он и самого начальника Октябрьской дороги. В общем, за шесть лет церковь поднять удалось. Казалось чудом, как сумели на таком маленьком пятачке, который выделили власти, возвести строение в 37 метров высоты. И грунт был неважный – поэтому первые забитые сваи были по 16 метров в длину. Освятил храм митрополит Владимир первого октября 2002 года. Тогда же и меня владыка поставил настоятелем, поскольку я как раз окончил семинарию. Вот и вся история.

– А Филаретов давно умер?

– Шестой уж год идёт... Второго такого старосту Господь мне уже не послал, тяжело без него. Это был человек большого роста, с громким голосом, умевший людей организовать. Сам, без моих просьб, оградил меня от всякой хозяйственной рутины: «Батюшка, вы только молитесь, это главное, а с остальным уж я управлюсь». И управлялся. Бывший бригадир ремонтно-хозяйственного цеха, он, как питерский рабочий старого закала, кажется, умел всё: и по электричеству, и по слесарным, строительным делам. Когда храм появился, то обнаружилось много недостатков проектных, приходилось доделывать.

– А внешне красиво выглядит, хороший проект, – сомневаюсь.

– Это внешне. Окна большие, и здесь холодно постоянно. Кругом щели, которые образуются от вибрации. Помню, мы заново штукатурили барабаны под куполами, так чуть оттуда не свалились. Барабаны красивые, вытянутые как свечечки, но когда поезд проходит, они раскачиваются из стороны в сторону. А ещё этот путепровод рядом построили, его ведь раньше не было. Обращался я в Мостоотряд № 19, чтобы со стороны храма на путепровод экраны поставили – защититься от вибраций и выхлопной грязи, которая сверху летит. Ответили: в проекте нет – и не будем ставить. Пришлось смириться. Поскольку от этого не защититься, то мы и не переживаем. Ремонтируемся потихоньку. Железнодорожники помогли с новой покраской храма, обещают помочь с утеплением.

– Приход у вас большой?

– С железной дороги редко заходят, поскольку депо теперь не такое многолюдное. Неподалёку есть жилые дома, оттуда иногда приходят в нашу промзону. С Чесменского прихода приезжают, особенно на праздники. Некоторым богомольцам в нашей церкви нравится бывать. Когда большой транспорт не ходит, то здесь очень тихо. И народа мало. Поэтому молитва сосредоточенная получается.

Приложившись к храмовой иконе, помолившись Николе Чудотворцу, я уж было собрался идти на автобусное кольцо, чтобы вернуться в «город». Но, подойдя под благословение священника, вдруг вспомнил, о чём ещё не спросил.

– Отец Сергий, на Чесменском приходе мне показали подборку ваших стихов. Давно пишете?

– С детства. Лет с 15 ходил в литобъединение, которое вела поэтесса Ирэна Сергеева, православный человек. Ей уже за 70. Вчера созванивались, она упрекала: «Серёжа, вы почему стихи перестали писать?»

– И почему?

– Времени не хватает, приходские заботы. Да и многое из написанного я считаю не важным, только несколько стихотворений, наверное, и получились. Знаете, в своих стихах поэт всегда стремится принять какую-то позу, впадает в неискренность. Это неизбежно, потому что даже через поэзию глубину души, образа Божьего, не передать.

– Вы считаете, поэзия душевредна?

– Нет, почему же. Царь Давид, псалмопевец, тоже ведь был поэтом. Только это очень сложно – одно с другим сочетать. Поэзия – это свободомыслие, отсутствие границ, какие-то противоречия. А священник – это катехизис, проповедь, «Господи, помилуй». Ну, как сочинять проповеди в стихах? Сейчас многие пишут такие правильные православные стихи – о христианской любви, о Боге. Не придерёшься. Но чаще получается просто стихосложение, а не поэзия.

Хотя кто знает, что ждёт нас на наших путях. Если подумать, то поэтические размышления меня и привели когда-то к богословию, в общество «Открытое христианство», а оттуда – в Церковь. Всё же поэзия и молитва чем-то сродни...

– Сродни исповедальностью?

– Конечно. Человек в стихах открывается всему миру, душу свою показывает. Русская поэзия – это сплошь исповедь. Если сравнить её с нынешней, постмодернистской – это явно видно. Ведь в нынешних модных стихах ни души, ни боли, ни сердца, одна эквилибристика ума.

– А знаете, – вдруг пришло мне в голову, – будь я поэтом, то воспел бы ваш храм. Очень уж художественно получается: кругом промзона, трубы, машины фырчат – и золотые луковки светятся. Такая, знаете, вроде бы никому не нужная церковка и поэтому очень даже нужная. Ну, что-то такое...

Священник улыбнулся моим потугам родить образ:

– Не вы первый. Михалыч наш тоже поэтом не был, простой работяга, а часто говорил: «Этот храм Николы – как свечка, которая горит во мраке. Люди едут в железных вагонах и машинах, видят эту свечу – невольно в душу западает мысль о Боге и покаянии. Здесь, на железнодорожных путях, эта свеча особенно трогает душу». Понимаете? Хоть в чистом поле строй храм – он всё равно Божий.

– А что в блокаду за чудесная история произошла, про которую вы говорили? Как она с храмом связана?

– Вы про неё не слышали? В 1990 году Юрия Михайловича Филаретова стал преследовать один и тот же сон: буханка чёрного хлеба на снегу и нестерпимое чувство голода. Повторяющийся сон он понял как напоминание о старом долге перед Богом, потому решил храм строить. А чудо было такое. В 1943 году в блокадном Ленинграде мать его заболела и попала в больницу. Отец к тому времени уже погиб на фронте под Малой Вишерой. Так что 11-летний Юра Филаретов остался один со своими малыми братьями. А тут ещё потерялись продовольственные карточки, в доме ни крошки хлеба. Дети были обречены. Чтобы не смотреть на смертные муки младших братьев, мальчик вышел на улицу и пошёл куда глаза глядят. Недалеко от парадной, за углом, вдруг увидел буханку хлеба, которая просто так лежала на снегу. Кругом ни души. Эта буханка и помогла им выжить.

– Потому и храм Никольским назвали?

– Да, старый железнодорожник говорил, что это святитель Никола помог ему тогда, в детстве.

Пора прощаться. Получив благословение на дорогу, пошёл я к автобусной остановке. По пути встретилась женщина в косынке. На службу? Оглянулся ей вслед: да, к храмовой калитке подходит.

Издали Никола-на-путях и вправду гляделся как «свечка во мраке». Весь вид его поражал неуместностью – ну, не должен он быть здесь! Но тут вспомнилась буханка хлеба на снегу. Её ведь тоже не должно было быть в снежном сугробе... Благ Господь!