ЧТЕНИЕ
«РОДНЫЕ ВЫ МОИ...»
Свадьба
В студенческие ещё годы довелось мне обеспечивать музыкальное сопровождение одной свадьбы. Я тогда увлекался эстрадой, разбирался в этом деле, коль делом называть развлекательное море всякой чепухи, пусть даже порой талантливой.
Свадьбу гуляли в глухой деревне. Теперь уж не принято эдак, а допрежь случалось: сельские папа-мама предлагали, и сами городские молодожёны невдолге соглашались отмечать событие на малой родине, в крестьянской избе.
Закрою глаза и вижу: начало весны, снег ещё не сошёл, на улице неуютно, но публика, в основном молодая, ошалела – с деревенской-то волюшки! Я установил музыкальную колонку на берёзовую колоду подле кучи колотых дров: народ то убегал в избу прокричать там «горько-горько», дёрнуть очередную стопку, то возвращался перекурить и подрыгаться под «Аббу» с «Бони Эм» – парни в рубахах, девицы в лёгких платьишках, несмотря на зябкие плюс десять.
У меня в избытке имелись записи популярных песен, мощная по тем временам (30 ватт!) «техника», да я ещё умел малость бренчать на гитаре и «Лайлу» голосить с чувственным надрывом. Неудивительно, что уже в начале «мероприятия» не одна красна девица положила на меня глаз, парни же подобрались в основном знакомые, а здешние вели себя уважительно к «продвинутому» горожанину – не били и даже не сердились на моё «превосходство». И хоть нужно было «работать», меня часто приглашали на «дамский» танец – топтаться с оглядкой на грязь под ногами. Впрочем, «совки», стеснялись мы вниз смотреть, а насмеливались разве уставиться за ухо партнёрши.
Поставил я очередную песенку, из «Битлов», медленную, чувственную такую, и пригласила меня, как мне тогда казалось, вовсе уж не молодая тётенька – лет аж под тридцать! Она буквально повисла на мне, даже, сказал бы, вцепилась. И всё чего-то плакала-приговаривала: «Боже мой, ведь это же “Мишель”! Боже мой, какая я несчастная! Какая я старая! Какая я дура!»
А потом... взяла да чмокнула меня. И я, не желая ударить в грязь лицом, тоже её в щёку поцеловал. Танец наконец завершился, и мне дружбаны донесли, что на меня донельзя зол и желает поколотить местный агроном, приревновавший жену. Я поставил «Ах, эта свадьба, свадьба, свадьба пела и плясала» Муслима Магомаева и отправился есть салат «Оливье» под крыло деревенской тётушки, тем счастливо избегнув беды. Музыка уже играла сама собой – заподряд, диск-жокей не требовался, все были напрочь пьяны.
Минул десяток лет. Я служил в армии лейтенантом-двухгодичником после института. Жил в общаге, в комнате на двоих, с другим лейтёхой. Понятное дело – магнитофон с колонками, гитара, часто устраивались всякие вечеринки, на которых, как в порядке вещей, приключались любовные страсти, недоразумения, мордобои и примирения. Однажды совершенно нежданно – уже за полночь – к нам в общагу припёрлась жена капитана Смолкина со своей подругой, изрядно подшофе. Подруга Смолкиной вела себя предельно просто – захрапела в кресле; я смотрел на неё с завистью, сам не вполне проснувшись. А Смолкина, забыв предложенный чай, лила крокодиловы слёзы и бубнила: «Как я не хочу стареть! Как не хочу! Какая я старая уже! Какая я дура!»
Я не связал тогда воедино эти два случая, не разглядел мало-мальской сути в дамских истериках. Но сейчас мне под пятьдесят. Вечер на дежурстве. Из приёмника вылилась мелодия прошлых лет: «Woman in Love» – «Женщина в любви». И отчего-то в голову полезли разные случаи из прошлого, в их числе не самые благочестивые. Но, оказывается, даже такие, они содержат в себе смысл... И возникло странное ощущение... сочувственной нежности к прежде совершенно чужим мне судьбам. И так сильно сделалось жаль их – вчерашних девчонок с роскошными бантами, не дождавшихся или скоро растерявших розовое счастье короткой поры; отчаянно не хотевших стареть, панически недоумевавших: зачем, кому потребовалось, чтоб им безнадёжно измениться, переместившись в блёклую, как им казалось, незадачливую реальность матерей и бабушек.
Из окна сторожки вижу: клубится в свете фонаря рой мошкары. Туманно, поздняя осень.
– Для чего человеку стариться, болеть, умирать? Почему ваш «милосердый Бог» так всё ужасно устроил? – въявь слышу капризные голоса. – Мы хотели любить, быть любимыми – что здесь плохого? Почему нельзя оставить это насовсем?
Дорогие мои, вы здесь маленько кой-чего поднапутали... Грех со спасеньем, как говаривала моя покойная бабушка. Дело-то в том, что любовь – чувство зрелое. Что мы знаем о ней смолоду? Вот вам иной случай, из моей нынешней жизни.
Это было в Питере, в метро. На одной из станций в вагон зашли двое – мужчина и женщина пенсионного возраста. Он – шаткой, неуверенной походкой, она – бережно придерживая его под руку. В метро людно, хоть не час пик. Женщина, усадив мужчину, сама осталась стоять. На «Техноложке» вышло много студенческой молодёжи, освободилось несколько мест напротив мужчины; женщина, и сама, судя по её виду, не вполне здоровая, тоже присела. Мужчина тревожно и страждуще подобрался, зажестикулировал, желая перебраться к ней, она же негромко успокоила: «Сиди, скоро уже выходить!»
Они и впрямь вскоре вышли: женщина поднялась первой – опять взяла мужчину под руку, повела к дверям. Немощные, некрасивые с виду, но внутренне гармоничные люди, и я, человек в общем-то независтливый, по-хорошему им позавидовал. И было отчего.
Прижился!
Время в этом году на «зимнее» переводить не стали: что ли, народ пожалели? И вместе с «Единой Россией» мы умаршировали от старины на полных два часа. Вот в начале девятого – темень. И погода не пойми какая: по градуснику тепло, а в фуфайке мёрзнешь. Прошлую среду было приморозило, так я в одной рубашонке во дворе туда-сюда шлындал – и ничего! Бодрит морозец-то. Сейчас темно и зябко: бреду наугад, оступаясь на сосновых корнях, сквозь больничный парк, и ход мой пуще темени затрудняет лампочка старого хирургического корпуса, слепя глаза через прорехи бесхозных зарослей кустарниковых.
Утро-то воскресное, а настроение не ах. И под фонарём, на остановке автобусной, щуплая фигурка опасливо напряглась на мои, под асфальтовую горочку дробные, шаги из темноты.
– Здравствуйте, бабушка! С праздником! – возглашаю бодро, а что у кого на душе – поди знай.
– Ты, Андрюшенька? С праздником, жаланный! – выдохнула облегчённо.
Почти сразу вторая старушонка подошла, уже обыденно загомонили на том самом, сельском, наречии. И пускай старуни не самой древней поры, значит, сохраняется слабая надежда, что и у современных тёток, которые в большой город не частят, в голосах проступит напевность прародительской речи.
|
– Прежде ведь не было церквей, лишше Перетны. И крестили... так, помакают, а уж потом к батюшку. Ён золотой батюшко, отец-то Евгений! Я как увижу его, все ручки ёму перецелую. Сладкой-то наш!
– Ён строгой! – говорит одна.
– Справедливой! – поправляет вторая.
Первая соглашается:
– Такой, дак прямо Бог батюшка наш!
– Вспомню тоже своих внучат. Причащала. А оны стоят, енто... руки-то... в карманы. Я енто – раз! – вытащу. Оны – обратно! Маленькие! А батюшко с Чашей. «Что, – говорит, – мазурики?»
«Мазурики» звучит у бабки добренько, и я задумываюсь: «Дело-то – в интонации! В глубинке услышишь такие выражения – уши вянут, но когда и удивишься: слова грубые, а не цепляют. Да, дело в интонации!»
– И я раз вышла... а Тоня да Нина, мне сёстры двоюродные, в церквы ишо. Дожидаю их. Стою эва так – руки холодно, и сунула... Отец Евгений увидел, говорит: «А руки-то где у вас?» А я: «Да в кармане!» «Дак фулюганы так руки-то держут – в карманах!»
Тёмно, сыро, а нам уже хорошо. Мы – свои! Смеёмся – бабки дребезжащим смехом, с потрескиваньем, я – интеллигентно улыбаюсь.
– Фулюганы, говорит... – продолжает, не в силах остановиться, сипло закашливается.
– ...Вот и у меня тогда ребятишкам...
– ...Справедливой!
– ...Вот и я говорю!
– ...Какой-то праздник был. В Троицу? Аль после Троицы? Красного нам принёс!
– Да не красного! Кагору!
– Кагору, – подумав, соглашается. – Были оставше: я, Таня, Нина... Потом и ён пришёл с внучкой, с нам обедать...
Так сладко звучит воспоминание в бабкиных словах: всамделе, будто церковное вино! Похоже, мы не только свои природные богатства не ценим. Говорят же: что имеем – не жалеем, потерявши – плачем. Худо ценим своё настоящее, коим начинаем дорожить лишь когда оно окажется уже прошлым. А ведь... если вдуматься: счастье само по себе уже это сегодняшнее непроглядное ноябрьское утро воскресное в тихом уездном городишке.
И что случится дальше.
Забираемся в подошедший автобус, кулотинским людом призаполненный. Кто в церкву, кто на работу – их можно отличить запросто, но это не важная задача церковному человеку. Бабки, показывая знакомой контролёрше проездные билеты, продолжают приятную беседу:
– ...Ночевали. На Пасху всегда оставались. Дак там, на службе, Анатольина мать – Маня, Царствие ей Небесное! – было принесёт щи и Миша нам по яичку принесёт, по красному...
– ...Там ишо было...
Слушал бы да слушал, даже не вникая, но бабки залазят на высокие сиденья, мне же следует освободить узкий проход, иду на среднюю площадку. В Новинках на ступеньки автобуса карабкается новая партия богомолок, среди которых Нина Геннадьевна, особенно шумная, оптимистичная прихожанка. Весьма преклонных лет, но не утратившая девической живости, с громкими приветами всем бабуськам спешит мимо меня, так же резко останавливается.
– О! Андрюшечка! – глухая, она кричит так, что на нас оборачиваются. – С праздничком, жаланный! С праздничком, сладкой!
Не давая слова сказать, продолжает делиться горячей информацией:
– А мы в Дивеево съездили, на автобусе. Так благостно! И к Матронушке заехали!
– Народу много, у Матронушки-то?
– У-у-у! Больше, чем раньше в Мавзолей! Мы три часа ждали! А люди и больше стоят, ночи напролёт.
Растроганно отворачиваюсь к запотевшему тёмному окну. Мы иногда – раскольники. Ждём антихристова пришествия, деток собственных хулим, а к Матронушке самые разные люди, себя подлинно грешниками числящие, на много лет бесконечную очередь образовали. В Дивеево автобусы катятся из самых глухих уголков Руси битком, набираются новые и новые отряды. Какая глупость – думать, будто кончилась на Руси православная вера!
На конечной, у храма, шумный воскресный десант высаживается. И здесь не тихо: нас встречает триумфальный звон колокольный. До сих пор не рассвело. В проёме недавно восстановленной колокольни вовсе темно, однако я знаю, кто там так лихо управляется с церковной музыкой – Александр, местный предприниматель, человек известный и в здешней политике, но воскресные службы в храме стоит со своим народом, и нередко на коленочках. Вот бы наши власти все так себя вели! Когда бы они знали, что теряют, какой любви себя сами лишают, бедные менеджеры!
Снимаю кепку прямо посреди площади вокзальной, чего обычно делать стесняюсь, крещу лоб: такое у меня нынче настроение.
Знаете что, ребята? Кажется... я здесь прижился!
Андрей МИХАЙЛОВ
Окуловский р-н Новгородской обл.
 | назад |
| вперед |  |
