ЭКСПЕДИЦИЯ
МЕЗЕНСКИЕ ОБЕТЫ
(Продолжение. Начало в №№ 648, 649, 650)
Из дневника Михаила Сизова:
Герб Лешуконья
Вот и Лешуконское осталось позади с его добрыми жителями, с которыми почти что сроднились: с батюшкой Владимиром, прихожанкой-звонарём Любовью Рубельт, мореходом Виктором Кузнецовым... Переезжаем на пароме за реку Мезень, впереди – трасса, что ведёт в низовье реки к одноимённому городку и упирается в Белое море. Там – конец нашего многолетнего путешествия.
Сразу за переправой нас встречает деревня Смоленец, старая знакомая. В 2006 году с верховьев Мезени мы вышли к ней пешком (протёкшую лодку пришлось бросить), ноги были сбиты в кровь, еле ковыляли. Так что не до экскурсий было тогда, лишь бы поскорее в райцентр переправиться. И сейчас, похоже, здесь не замешкаем – Игорь и сын его Святослав поддерживают мой порыв «вперёд, к неизведанному», подальше от райцентра. Смоленец-то, почитай, это всё то же Лешуконское: крыши райцентра, кажется, совсем рядом за рекою, на высоком противоположном берегу. Хотя сами смоленчане, наверное, считают иначе... Игорь вдруг тормозит машину:
– Вспомнил. Отец Владимир говорил, что местные где-то здесь крест поставили, совсем недавно, вроде как неделю назад.
– Чего ж ты молчал? – говорю в сердцах, но тут же примиряюсь с неожиданной остановкой: обетными крестами отмечен весь наш путь, мимо проехать нельзя.
Оставив машину, по тропе поднимаемся на взгорок. Сразу видно, что крест и вправду новый – золотится свежеструганными гранями. Сработан он двумя местными мужиками – Георгием Ивановичем Патраковым и Валерием Ивановичем Паховым. У обоих не так давно в семьях случились несчастья, и оба «обещались Богу». Народ их поддержал – смоленчане-то ещё два года назад хотели крест поставить, на празднике деревни, но дальше разговоров дело тогда не пошло. Место выбрали намоленное, высокое, где ещё в давние годы возвышался старинный крест. Мужчины натаскали на угор валунов, женщины обкосили луговину – и вот он стоит, огромный, обнимающий собой всю округу.
Место здесь раздольное: как на ладони изгиб Мезени, устье Вашки, село Лешуконское, крыши которого стали ещё ближе, словно и не отъезжали от него. Центр притяжения... Исстари сходились здесь пути по Вашке, Мезени, Печорскому тракту и через эти врата открывался доступ к Белому морю для огромных северных пространств земли Коми. Да что там «исстари» – от начала времён так было. Такое впечатление, что люди в этой таёжной глуши жили всегда. В 70-е годы на месте Лешуконского археологи обнаружили стоянку эпохи мезолита, это конец Ледникового периода – XV-VI тысяч лет до нашей эры. В округе найдены каменные орудия труда, в том числе сверленная мотыга из чёрного сланца – то есть люди не только охотились и рыбачили, но и поля возделывали. В бронзовый век в окрестностях Лешуконского было минимум восемь поселений, а в медный век их стало ещё больше – в том числе жили древние люди и здесь, на месте Смоленца. В 1920 году этнограф К. П. Рёва приобрёл у местного крестьянина находку – медную пластинку в виде трёхголовой птицы с распростёртыми крыльями и человеческой личиной на груди. Это явно литьё пермского стиля. Кстати сказать, похожая «птица Гундыр» ныне красуется на гербе Республики Коми.
Помню, как спорили у нас в Сыктывкаре по поводу этого трёхглавого языческого символа, предлагая для герба другие, христианские, сюжеты. Друг мой даже во сне увидел предупреждение: «Эта птичка склюёт республику». Спор закончился тем, что Глава республики приказал убрать две «лишние» головы, и герб утвердили. Свои баталии были и с гербом Лешуконского района. Поначалу на нём отразился христианский символ. В Москве в Геральдической комиссии до сих пор лежит такое описание: «В золотом щите лазоревый вилообразный крест, нижняя часть которого изогнута в виде шапочки беличьего меха. Крест сопровождается сверху двумя сходящимися червлёными стилизованными “лешуконскими” конями...» Но в марте 2011 года депутаты Лешуконского муниципального собрания приняли другой герб – на зелёном поле прялка с красным конём. Такие кони действительно традиционны для Лешуконья, ими расписывали не только прялки, но и берестяные туеса, мебель, детские колыбели. Когда мы были в Палащелье, «северном Палехе», помнится, восхищались изящными «комариными» ножками красных коняжек. Да, красиво... Жаль только, что крест с герба исчез.
А ведь кресты – обетные, поклонные – на протяжении десятилетий были здесь единственным зримым выражением духа народного. Храмы-то почти все порушили или перестроили. За годы поездок по Русскому Северу заметил я странную закономерность: чем ближе к Белому морю, тем нетерпимей советская власть относилась к «церковникам». Знаю это по своему Беломорскому району в Карелии и по архангельским сёлам. Наверное, тут дело в накалённости Гражданской войны – ведь близ моря её «градус» был выше, поскольку здесь высаживались с кораблей и базировались англо-американские «интервенты». Народ увидел перед собой настоящих оккупантов. В Англии печатались специальные денежные знаки, с помощью которых северные территории были поставлены в полную финансовую зависимость от пришельцев. Захватив и угнав промысловые и ледокольные суда, интервенты лишили северян рыбных промыслов. При этом нещадные реквизиции скота, лошадей, фуража и выращенных продуктов обрекли народ на полный голод. Даже эсеры и меньшевики, вначале принявшие на ура западных «союзников», стали роптать на их бесчинства. В двусмысленное положение попали и русские белогвардейцы, которыми командовали иностранцы, – народ смотрел на них как на приспешников оккупантов. Соответственно воспринимались церемонии с участием священников и возобновление в школах преподавания Закона Божьего.
Усть-Вашка (нынешнее Лешуконское) в 1918 году оказалась в самом эпицентре этих событий. Здесь располагался штаб полковника Шапошникова, который формировал части Северной Добровольческой армии для удара по «красным» в трёх направлениях – на Пинегу, Удору и Печору. Наступление поначалу было столь удачно, что Шапошникова произвели в генерал-майоры. Вся верхняя Печора стала «белой», большевиков выбили из Усть-Сысольска (Сыктывкара) и дошли почти до Котласа. Но тут ситуация изменилась – вместе с настроениями в народе. Во многом этому поспособствовали «союзники» по Антанте. С одной стороны, оккупанты дискредитировали Белое движение в глазах русского народа, с другой – в ответственный момент бросили белогвардейцев на произвол судьбы, когда поняли, что русские генералы не согласны на расчленение страны и «демократические реформы» под контролем Запада. Невольно в стане «приспешников» оказались и священники, приветствовавшие «возвращение законной власти». У большевиков появился повод представить их как врагов народа.
Какой-то скепсис и предубеждение против «попов» ещё часто можно встретить у нас на Севере – большевистская агитация глубоко пустила корни. Хотя, может, я и несправедлив – в отношении того же герба. До революции на нём ведь тоже не было христианских символов; символом Мезенского уезда считалась красная лисица на зелёной лужайке – поскольку «жители сего уезда сими зверями производят торг». Так в Петербурге представляли этот таёжный край. А народ иначе видел свою землю... Когда нам в Лешуконском показали новый герб, то для себя я сделал открытие: на чётком графическом рисунке видно, что ноги у коня не «комариные», а... травяные. Красный конь летит по полю, и вместо ног у него – колышущиеся «стебли травы, завершённые вверху чёрными зёрнами». Это символ плодородия. Даже здесь, на суровом Севере, земля давала трудолюбивым русским людям жизнь и пропитание. А если присмотреться к гербу ещё внимательней, то в навершии прялки можно увидеть и луковки, схожие с церковными куполами... Ещё бы увенчать их крестиками – и порядок!
|
На обратном пути к машине завернули мы к местной церкви св. Георгия Победоносца. Построена она на месте древней часовни ещё в позапрошлом веке. Сейчас креста, равно как и купола, на ней нет, но узкое, обшитое тёсом здание, похожее на корабль без парусов, ещё довольно крепкое – наверное, можно восстановить? Заодно сходили и на ручей Шермий, который исстари смоленчане считают святым. Черпнули водицы, поклонились небольшому кресту в белых пеленах. Позже узнали, что после нашего отъезда, в сентябре, отец Владимир освятил в Смоленце ещё один крест – в Сокотовом ручье. Поставил его коренной житель деревеньки Сергей Германович Кычин. Крест из лиственницы – так сказать, на века.
На краю щельи
Нежданная остановка поломала наши наполеоновские планы – «охватить» за день все селения, вплоть до Юромы включительно. Склоняемся над картой: от Смоленца есть прямая, без выезда на трассу, дорога до Верхнего Березника. Туда только и успеем...
Старая дорога между двумя деревнями поначалу кажется более обустроенной, чем мезенская трасса. Та – обычная грунтовка, а эта выложена бетонными плитами и прямая как стрела. Так и хочется поддать газу, как на взлётной полосе. Но Игорь едет осторожно: небольшая выбоинка в бетоне – и можно вправду «улететь». Точно! На обочине видим перевёрнутый «УАЗ». Выскакиваем, чтобы оказать помощь. Но людей нет, машина брошена. Нет, к счастью, и следов крови – кому-то здорово повезло.
Въехав в Березник, останавливаемся у церкви. Стоит она на берегу реки, прямо на краю высокой щельи. Верхушка колокольни скособочена, окна забиты досками. Рядом не менее «футуристическое» здание: кирпичная коробка с цифрой «1970» на фронтоне и рядом бойниц под потолком, а перед ней из земли торчат верхушки забитых в землю свай – этакие пеньки-насесты для зрителей. Вот как бывает: храм ещё как-то устоял, а дом культуры полностью рассыпался, одна только кинобудка осталась.
Игорь куда-то исчез с фотоаппаратом, а мы со Святославом решили прогуляться по высокому бережку. Со стороны церкви навстречу замаячили три покачивающиеся фигуры. «Пьянчуги», – определяю по походке.
– Не подскажете, кто этот крест поставил? – спрашиваю у подошедших мужиков и по городской привычке заранее напрягаюсь: придумываю, что им ответить, когда деньги на выпивку станут просить.
– Этот? – один из них кивает на железный крест, у которого мы со Святославом остановились. – Родственники, наверное. Тут напротив в реке парень утонул, какой-то городской.
– Он в СХТ работал, приезжал дорогу, что ли, делать, – дополнил своего собутыльника другой мужик. – Но точно не наш, у нас-то кресты покойникам только на кладбище ставят.
«Весёленький разговор получился», – думаю про себя и спрашиваю, где в Березнике живёт Легостаев. Эту фамилию нам ещё в Лешуконском подсказали – есть тут, мол, настоящий мастер-плотник, срубы для бань ему аж из райцентра заказывают. Третий из собутыльников с некоторой субтильностью взял меня под локоток, молча отвёл в сторону и показал рукой: «Пойдёшь по той улице, свернёшь у того дома...» В общем, долго и подробно объяснял. «Ну, теперь точно на поллитру попросит», – жду от него. Но мужик повернулся и заспешил за товарищами, которые уже прилично удалились.
А ведь здесь не город. Как бы мужик ни запил и ни опустился, не будет он у чужака попрошайничать. Достоинство северного крестьянина – хозяина своей земли и своей судьбы – так просто не пропьёшь. В этом путешествии ещё часто нам придётся общаться с деревенскими «пьяниками» – и ни разу никто из них достоинство не уронит. И отчего-то больно будет видеть, как трезво и рассудительно эти одурманенные русские мужики реагируют на вопросы. Они пьяные и одновременно трезвые. Обычные добрые, чистые люди – вот только ходят, качаясь, как больные.
Появляется Игорь, и мы вместе едем по указанному маршруту. Главный ориентир – близ дома должны лежать рулоны прессованного сена. Знать, не все здесь в запой ушли... У околицы нас встретил крепкий парень в камуфляжной куртке. Заслышав, что ищем Ивана Евгеньевича, он кричит в глубину двора: «Владик, покажи гостям, где дедушка живёт!» Мальчишка заскакивает к нам в машину, мы трогаемся, и только тут до меня доходит, что разговаривали-то с сыном Легостаева. Эх, с ним бы тоже поговорить, но уже неудобно возвращаться...
«Приказано выжить»
|
Дом у Легостаева-старшего приметный – к фронтону прибиты две живописные картины: с медведем и токующим глухарём. Пока мы глазели на необычное украшение, из дому вышел седой улыбающийся мужик. Переговорив с внуком, кивнул нам:
– Проходите, чай не в музее. Да и смотреть-то нечего, не тот уж вид: одного медведя надысь ветром сдуло, надо снова прибивать. Для симметрии.
– А что за художник? – спрашиваю.
– Это Толя Ернин мне нарисовал, наш, березниковский. Сейчас в больнице он, прихватило.
– Жаль... чем-то заболел?
– Да нынче в деревне одна болезнь, сами понимаете, – махнул рукой хозяин и распахнул дверь в горницу: – Присаживайтесь, чаёвничать будем.
После чинного представления хозяйке дома и рассаживания за столом спрашиваю:
– Мы слышали, вы бани знатные рубите. Хорошо на этом зарабатываете?
– У меня пенсия хорошая, зачем мне зарабатывать?
– А для чего тогда, не для спорта же...
– Так не дома же сиднем сидеть, руки работать должны. А деньги – они, конечно, не лишние. Мы с женой своё хозяйство держим, огород, скотину – так что одно надо прикупить, другое.
– Если пенсия большая, не проще продукты в магазине брать?
– Своё – оно лучше. Опять же с детьми поделиться можно. У нас ведь десять внуков, да ещё две правнучки в Лешуконском родились.
– А вы с какого года? – интересуется Игорь.
– С 39-го.
– Мой отец тоже с 39-го, – удивляется Игорь, этак оценивающе бросив взгляд на деревенского «корня». – Предки ваши из этой деревни?
– У меня жена из Березника, а сам я родился в деревне Большое Харюзово – в ста километрах от Кичменгского городка. Бывали там? Это на реке Юг, что впадает в Северную Двину. Первым-то сюда, по распределению, попал мой брат Вася Легостаев. Он в Великом Устюге выучился на речника и здесь работал капитаном, водил суда по Мезени. Он давно уж умер, дом его в Ущелье пустой стоит.
– В Ущелье – это рядом с монастырём? Мы только что там в палатке ночевали.
– Да, за ручьём там евонный дом. Попервости я тоже в Ущелье жил. Как получилось... В 18 лет у меня умерла мать, отца уж тоже не было, вот к брату и поехал. Через два года женился, в Ущелье дочь Светлана родилась. Потом, когда в Нисогоре жил, Алексей на свет появился. В 68-м – Андрей, это уже когда здесь, в Березнике, я дом построил. Работал в колхозе, потом в совхозе бригадиром плотников. Вот и вся жизнь.
– В 50-е годы люди из колхозов в город стремились, а вы, получается, нет?
– Да что в городе делать! Хотя молодые-то и вправду отсюда бёгли. У нас в Березниковском колхозе имени Кирова председателем Иван Алексеевич Мишин был. Хороший мужик, давно уж помер. Так я про него в «Правде Севера» читал, как он беглецов ловил. В 63-м году на каком-то пленуме выступил: «Прокуратура обязана помочь нам возвратить тех колхозников, которые самовольно уехали из колхоза».
– Как беглых рабов!
– Не знаю, не знаю... Здесь-то вольней и богаче жили, чем на той же Вологодчине. Эх, хорошо было. До 91-го года. Потом совхоз развалился, я в строительный кооператив ушёл – но и там не лучше. Построили мы больницу, потом котельную для школы – но её так и не запустили, не нужна оказалась. Котельную, почитай, бесплатно строили – денег власти пообещали, а в бюджете пусто оказалось. Кто бесплатно работать станет? На работу ж надо туда ещё на лодке ездить, свой бензин тратить. Так что в 94-м году ушёл я на пенсию, вскорости и кооператив закрылся. Ничего не осталось. Ещё раньше-то лесопункт ликвидировали, ой, скольких уволили!
– Мы видели рулоны сена и трактора на околице – получается, что-то от совхоза осталось?
– Так сын мой Лёшка – единственный фермер на округу. По нонешним меркам считается предпринимателем, только сейчас в его сельхозпредприятии – он да его сынишка. Других работников нет уже, мужики-то пьют. А кто не пьёт – спиртом торгует, какой-то отравой технической. Эти бизнесмены тем более в поле гнуться не пойдут. Есть у нас ещё работящий мужик Кычин, 40 лет ему, но тот своим занимается – срубы на продажу делает. Есть и другие работящие, для себя коров держат, да только пожилые они, на трактор не посадишь.
– А большое хозяйство у вашего сына?
– Стадо в сто голов. Есть своя маслобойня. Мясо, масло, сливки всюду продаёт. Поставщик лешуконской больницы, там его молоко ценят. Не знаю, сколько Алексей продержится... А сей год ещё напасть: из-за засухи трава выгорела, начали косить – нету сена. Сейчас он у Смоленца по низинкам скашивает, да мало там. Надо бы за реку поехать, но Мезень пересохла, комбайн и трактор своими плавсредствами не переправить, а на лешуконском пароме дорого. Думаю, закалывать придётся коров-то, на всё стадо заготовок не хватит.
– Год на год не приходится, – предполагаю я. – Не может такого быть, чтобы сельское хозяйство в ваших краях вообще заглохло. Вон, я слышал, в Юроме археологи каменную мотыгу нашли. Даже в первобытные времена Лешуконская земля людей кормила, а теперь с комбайнами никак?
– Так у этих первобытных, поди, солярка дешевле была? – смеётся Иван Евгеньевич. – У нас бочка – 6 тысяч рублей, это, считай, 33 рубля за литр, почти как за бензин. Вот и своди концы с концами.
– Не жалеете, что сюда с Вологодчины переехали?
– Так здесь мне лучше вроде как. Раньше ездил туда на своей машине, а три года назад сестра умерла, племянники разъехались. И деревни-то моей больше нету, вроде как и пустые дома уже раскатали, голое место.
Эти слова пожилого крестьянина озадачили меня какой-то бесстрастностью. Была деревня – раз, и без следа исчезла. Не может такого быть! Так это запало, что позже взялся найти в Интернете упоминания о Большом Харюзово. Нашёл лишь в «Альманахе русской традиционной культуры». В разделе «Мужские игры и развлечения на Русском Севере» перечисляется множество забытых забав: «На крючках тянуться», «Красну ложку доставать», «Кобылу учить», «По морю ходить»... Всё это было записано в Харюзово и соседней деревеньке Колотовщина, которая, наверное, тоже исчезла. Вот и вся память...
Верхний Березник по размерам не больше Харюзово, но как-то ещё выживает. Даже фельдшерский пункт есть и школа. В школе, правда, учатся всего четверо учеников – две девочки и два мальчика, внуки Легостаева. И занятия проходят в обычном жилом доме, на квартире учительницы. Но до конца-то деревня не умерла. И сколько таких по Мезени! Может, здесь, на Севере, народ более автономный и стойкий в экспериментах по выживанию? Не знаю...
Проводы
Прощаясь с Легостаевыми, спросили, почему у них церковь на берегу такая скособоченная.
– Так она всегда такая была, как я сюда приехал, – ответил хозяин.
– Всё никак не упадёт?
– Не упадёт, – вмешалась его жена. – Хотя заставляли упасть-то. Лет двадцать назад начальник Горячко приказал Жене Матюшину, чтобы трактором её дёрнул. Тот наотрез: «Я её не делал и дёргать не буду». Так и стоит Иван Предтеча наш, это так церковь называется.
– А ремонтировать не думали?
|
– Как не думали! Только на что материал покупать? – вздохнул Иван Евгеньевич. – Вон мы в 91-м в Нисогоре подрядились кооперативом тамошний храм восстановить. Власть обещала всё оплатить, дала билет на рубку леса. Заготовили мы 400 кубов, завезли в деревню – и застопорилось. Пока власть деньги искала, местные жители все брёвна растащили. Но всё равно сын мой Саша, который сейчас в городе живёт, успел купол сделать, крышу починить. Ещё десять лет простояла, и сейчас там лешуконские реставрацией занимаются, выравнивают стены. У нас в районе две самые красивые церкви – в Палащелье и вот эта, Никольская, в Нисогоре. Там народу уже мало сохранилось, человек тридцать. Но всё равно доброе дело...
Провожая, Легостаев посоветовал ещё к Анне Артемьевне Кычиной зайти, ей 86 лет, всё тут знает. «К ней дочь приехала, чтобы забрать её к себе в город – вот и успеете поговорить».
Поздновато было, но решились всё же постучать в дом Кычиных. Старушка встретила нас неприветливо: «Ходют тут всякие, а потом вещи пропадают». Оказывается, к ней наведывались городские, с просьбой старинный наряд продать. Отказала им – и ждёт теперь, что в дом залезут.
– Я в этом сарафане, когда молодая была, в Нисогору на престольный праздник ездила, – ворчит старушка. – Чего ж я буду продавать его?
– Мезенские наряды – большая ценность, они речным жемчугом украшены, – поясняет дочь хозяйки Галина Аркадьевна, – а тут скупают по полторы тысячи за сарафан. Проходимцы какие-то.
– Без газет тут живём, безо всего, – вдруг меняет тему старушка.
– Но письма-то возят? – спрашивает Игорь.
– Раз в неделю в лучшем случае, в магазине их получаем, магазин-то у нас заместо почты и клуба. А так – когда пенсию привезут, тогда и газеты заодно дают, и за свет оплату забирают. Телефон есть, а телеграмму уж дочке не дать, случись чего...
– Это верно, – согласилась дочь и снова обернулась к нам: – Потому и забираю её. В Коношу к себе повезу, я там в Доме культуры работаю.
Стали мы расспрашивать старушку об истории деревни, о церковной жизни – Галина Аркадьевна тоже подключилась, наводящие вопросы задавала. Но не вышел разговор. «Ой, робятки, да что я помню, забыла даже, какой Президент у нас. Медведев, говоришь? Что вам про веру сказать – кто молился, а кто с бесом резвился. Мужик-то на куполе крест срубил – ему завтрева самому руку отрубило... Вот уж имя позабыла, глупая стала, чего я вам расскажу?»
– Старая уж мама-то, – извинилась перед нами её дочь. – На днях она пра-прабабушкой стала, праздновали вот рождение Александры.
Простились мы со старушкой, в сенях спрашиваю Галину Аркадьевну:
– Когда маму заберёте, приезжать-то ещё будете?
– Я же родилась здесь, и родственники остались. Опять же вон племянник Валерка из армии вернулся, давно уж – он в Грузии воевал, в Осетии. А нынче тут накуролесил, на машине перевернулся.
– Это его зелёный уазик в кювете по дороге в Смоленец?
– Да, его машина. Парень он рукастый, но все кругом пьют, искушение одно. Надо бы его тоже убирать отсюда. Сейчас в деревне только самые стойкие выжить могут, а остальные быстро вымирают.
Смеркалось, поэтому обратно по бетонке мы ехали медленней, чем днём. Опрокинутой машины на обочине уже не было.
Миновав Смоленец, на ночёвку встали в сосняке на берегу Мезени. Развели костёр. На противоположном берегу горели огоньки Лешуконского, и где-то на реке стучал движок паромной переправы. Вот и строй теперь наполеоновские планы – вернулись туда, где и начинался день.
(Продолжение следует)
 | назад |
| вперед |  |
