МЕЗЕНСКИЕ ОБЕТЫ

Мы растянули палатку в сосняке у реки, на беломошнике, запнувшись о который, легко сковырнуть до белёсого песка. Я снял обувку и стал ходить босиком – ногу приятно щекотил сухой, мягко похрустывающий мох; так я собирал в сумерках дрова. Потом мы долго сидели у костра, пили чай и глядели на огонь. Ночью сквозь сон слышал мотор на реке, кашель и глухие разговоры над водой, всплески, бряканье железок (должно быть, рыбаки); невдалеке проехала машина, припозднившаяся на переправу, – теперь будет ждать утра. Потом всё стихло, над лесом задул ветер, шевеля верхушки пушистых сосен, и во сне мне чудилось, будто кто-то огромный, выше леса, мягкими лапами ходит по мху, перешагивая ёлки, нашу палатку, и что-то высматривает – а быть может, просто бережёт наш сон...

Утром мы развернули карту. Путь лежал теперь строго на север – по правому берегу матушки-Мезени в сторону Студёного океана. Ведя пальцем по бумаге, мы с сожалением понимали, что в каждом селении побывать не удастся – а ведь это всё равно что на пустынном тракте встретить человека и не переброситься с ним несколькими словами. Однако ж для подробного, неспешного путешествия времени всё-таки маловато.

И вот едешь по дороге вдоль Мезени и чувствуешь, как она всем телом льнёт к реке, повторяя её изгибы, боится отойти, страшится этих пространств, где может заплутать и потонуть в хлипкой почве лесотундры. Не чета нам были предки – строили свои деревни и заимки на сотни вёрст вверх по ручьям, обживали этот дремотный мир. А сейчас отойдёшь от реки – и тыщу вёрст жилья человеческого можешь не встретить: страшные медвежьи края, беспросветная тайга и бескрайние болота с глазками озёр посредине, неморгающе зрящими в пустое холодное небо, с петляющими между ними, точно заблудившимися в обморочном танце речушками, наречёнными неведомо куда канувшими племенами, – Урдюга, Нерьюга, Вельморда, Лофтура... Или следы русских, но ещё тех, что носили шкуры навыворот, – замшело-угрюмые Неручей, Ржавый, Погорельский Ялуй, Дикозерка да Волчиха; а ещё дальше места и вовсе дикие, где словно в насмешку – дескать, и само слово-то тут уже ничего не значит – является на самой границе тундры озеро Степное, и течёт посреди болотных хлябей река Молочная...

Дорога в этот утренний час пустынна, едем резво, за машиной клубится облачко пыли... Только вдруг как будто примечаю что-то краем глаза... Что-то, что заставляет сбросить скорость и остановиться. В лесу у дороги вижу крест с «крышей», отступивший на несколько десятков метров, запутавшийся в сплетениях сосновых ветвей, – старинный, почерневший. А уж коль заметил, надо подойти и поклониться. Рядом что-то вроде скамьи, а сам препоясан разноцветными платками; богатой «юбки» нет, но видно, что ко кресту приходят, молятся о чём-то. Чей он, по какому случаю тут вырос, зачем не у дороги, а спрятался в глубине? Письмена на растрескавшихся раскинутых руках едва читаемы – но мы знаем эти слова, с которым сроднился русский человек: «Кресту Твоему покланяемся, Владыко, и Святое Воскресение Твое славим...»

Застровье, Заручевье, Шилява... Да, жаль, что побывать там нам не суждено... У речки Кельчемы остановка – воды попить да умыться-причесаться. Пока вынимали зубные щётки, приметил человека вдалеке, у придорожного столба. Но пригляделся – нет, по изломанной позе видно, что кукла. Подошёл поближе – этакое чучело огородное в рост человека: привязанная к столбу деревянная фигура – в картузе, с деревянными ушами и носом, в кармане засаленной душегрейки – пустая банка «Балтики», даже «мужеское достоинство» в виде сучка присутствует. Понятно, чья-то недавняя шутка, но к чему это? Что было на уме у тех, кто тратил время на изготовление чучела, вырезание этих ушей, одевание его... Непонятно. И вот если со старинным придорожным крестом я знаю, о чём «поговорить», мне понятен язык пращура, обращающегося ко мне через столетия, то что хотел сказать праздный делатель этой куклы, скорей всего мой современник из соседней деревни, – это мне неясно.

Проехав с десяток километров, сворачиваем налево, к Мезени. Юрому проехать мимо никак нельзя.

По дороге обгоняем необычную тарахтящую конструкцию – переделанный под триацикл советский ещё «ИЖ Планета-7» на больших тракторных камерах и самодельных дисках. На груди водителя размашисто, точно маятник, раскачивается рация, все сидящие на этой самодельной конструкции – в болотных сапогах (видно, с рыбалки возвращаются). В алюминиевом коробе – мальчишка с удочками, сзади за таратайкой деловито и молча бежит рыжий пёс. Обгоняем их, машем рукой. Смеются. Въезжаем в Юрому.

У села через год будет круглый юбилей – 500 лет со времени первого упоминания: в 1513-м в селе уже стоял храм и при нём подвизался поп Иван. Древнее предание сказывает, что построил его местный богатырь Пашко – толстые брёвна лиственницы для постройки из леса он носил сам на плечах. На память о его силе в храме долго хранилось бревно, на конце коего была вырезана в размер кисть его руки... Некогда Юрома была центром волости в две тысячи жителей (по северным меркам огромное село!), про неё сельчане по сей день поют:

Нашу Юрому-деревню

Можно городом назвать.

Семь дорог, пятнадцать улиц –

Долго ездить-спровожать.

Обычное дело для нас, паломников, сначала бы поклониться местным святыням – да, увы, нет их. В самой Юроме на Гриве, самом возвышенном месте села, когда-то стояли две знаменитые шатровые церкви: Михаила Архангела (1685 г.) и Илии Пророка (1743 г.), срубленные из лиственичных метровых брёвен. 40 метров – такой головокружительной была их высота. А рядом – отдельно – возвышалась колокольня. Об их величественной красоте мы можем теперь судить только по старинным фотографиям – заброшенные, храмы погибли: Архангельская церковь сгорела в 1933 году, а Ильинская была разобрана.

Теперь в селе другие достопримечательности. Первая – это дом местного умельца кузнеца Василия Григорьевича Удина. У соседнего дома хозяйка поливает цветы наподобие анютиных глазок – «шведскую виолу», смотрит, как я вытаскиваю фотоаппарат, и не без тонкой иронии замечает, что дом «тут для того и стоит, чтоб его фотографировали». «Как точно!» – ловлю себя на мысли. Красота северных хором неброская, а этот дом – явно детище нашего века; словно красна девка, вернувшаяся с базара в обновках, хвастает: ну-ка полюбуйся мною, восхитись моими яркими резными ромашками на пряслах, глянь-ка, какие у меня яркие цветы маслом в подкрышье между слегами; а полотенца, а наличники, а балкончик – каковы!..

Дальше едем берегом. Миновав ручей, поднимаемся в горку и тут замечаем столь необычный памятник, что притормаживаем. Подхожу поближе. «Слава героям революции» – гласит надпись на кирпичной стене, возвышающейся посреди просторной, заросшей травой поляны. Рядом на столбе из силикатного кирпича большущий бюст – без таблички, покрывшийся пятнами рыжего лишайника... но это характерное скуластое лицо под звездой будёновки, с поджатыми губами ни с чьим не спутать – не иначе как Клим Ворошилов! Как позднее мы узнали, в Юроме будущий нарком обороны дважды был в ссылке – первый раз в 1908 году и снова попал сюда через четыре года. Так совпало, что одновременно с тем, как село лишалось своих храмов, здесь был организован колхоз имени Ворошилова. Красные углы изб заполнили портреты наркома, ежегодно к его дню рождения, 4 февраля, колхозники слали «дорогому Климу Ефремовичу» свои поздравления, в селе распевали песни о нём. А в 1948 году в доме, где жил нарком, открыли музей. В 1958 году Хрущёв распорядился прижизненные музеи всех госдеятелей закрыть, в том числе и в Юроме. Но неможно юромцу без героя-богатыря: жители всё же решили увековечить память Ворошилова и скинулись на этот бюст, столь похожий (да простят меня сельчане) на языческого идола. Тут же, среди поляны, я увидел ещё один необычный памятник – деревянный покосившийся и треснувший вдоль столбик, наподобие тех, что ставят на староверческих кладбищах. Не без труда удалось разобрать вырезанные под звездой слова о том, что установлен он правлением колхоза, местной партийной и комсомольской организациями в «вечную память погибшим комсомольцам при исполнении колхозного долга» в 1958 году. Что это за колхозный долг, понять теперь трудно. Напротив, через дорогу, – строящаяся часовня... Невольно призадумаешься о том, как же всё переплелось в истории и современности Юромы.

Мы направляемся к строителю часовенки, руководителю местного женсовета, руководителю хора, депутату райсовета и пр., и пр. – Галине Николаевне Мартюшиной. Её дом, как нам сказали, можно узнать по двум львам и глухарю на фронтоне. Скоро мы увидели его – во втором порядке домов: три окна, обращённые к реке, за аккуратным палисадником, поросшим малиной.

Галина Николаевна приглашает нас в горницу. Спрашиваем о часовне – что подвигло её на труды праведные?

– Поставим часовенку тут – может быть, потом нам зачтётся, Господом-то, – немного смущаясь, объясняет она. – Вот и затеяли это строительство. Место-то это церковное, там клуб строили – сгорел, потом совхозную контору – сгорела. Надо было срочно там что-то поставить... Народ у нас остался в основном пенсионного возраста, потому что никакого производства нет. Это сейчас, летом, понаехали дачники да дети, внуки, а так – тишина. Три года назад мы отмечали 495-летие села, вот тогда и решили поставить в селе часовню. С этого праздника денежки остались. И они стали первым взносом. У меня на почте стоит «урночка», и население, кто сколько может, жертвует. Хотя мне уже стыдно её и очищать, потому что ничего не делается. Люди-то видят, подумают: «Куда она деньги-то эти девает?» Но нет, у меня всё записано, я веду тетрадку, как казначей.

– А строить давно начали?

Галина Николаевна машет рукой:

– Третий год позоримся. Но я жалею сейчас, что мы часовню начали, – может, надо было просто крест заказать. Потому что от наших конца постройки не дождаться. Мужиков ведь нет!.. Уже стропила завели, чтоб накрыть крылечко. Шифер у нас куплен современный, зелёный такой. Сайдинг готов, чтоб сшивать. А кому делать-то? Вчера созвала кое-как троих мужиков, наших «бомжиков» (слово это она произнесла с каким-то состраданием и горечью), дала им по 50 рублей, и они напилили да натаскали досок. Но много ли они сделают – они же настоящие инвалиды, руки трясутся. Теперь проблема – крышу покрыть. Гвозди сходила купила, снова буду ждать помощников. Один парень безработный хотел вроде приехать. Человек мастеровой, но уйдёт в запой – и пьёт, и пьёт... Рядом с часовней этот мастеровой парень поставил избушечку – говорил, что во время работы будет в этой избушке отдыхать. А теперь она стала у этих пьяниц местом «банкетов». Говорю им: «Мне стыдно мимо даже ходить, а вам-то не стыдно рядом с недостроенной часовней пить? Нет бы пришли, сделали что...» А они слушают и пьют. Не выдержу, выгоню их, приставлю опять доску к двери... Только нервы на них трачу.

– Есть у нас один мастеровой – Василий Григорьевич, да вы видели его разукрашенный дом. Но ему уже за 70, и слаб он глазами. Сделал он для часовни бесплатно крест – резной, хорошенький – и маковку взялся делать. «Принеси, – говорит, – мне два таза». Принесла, и он их вместе слепил. Я-то думала, он крышу, барабаны покроет железом... А уж если тазы, то надо бы их побольше размером... Но вот дверь в часовню ему же заказала – кто ещё сделает.

Слушаем мы, и как-то это всё не вяжется с дошедшими до наших дней легендами о здешних лучших мастеровых древоделах на всей Мезени. В Великодворском околотке Юромы до недавнего времени видны были ещё остатки деревянных набережных, от них спускались к реке лестницы, а по селу были протянуты тёсовые мостовые с перилами, украшенными, как на домах, конскими головами. Ведь хоть и приписывают строительство храмов богатырю Пашко, ясно же, что без местных мастеровых мужиков с топорами дело не обходилось. Только и остаётся воскликнуть риторически: «Куда всё подевалось!»

Галина Николаевна рассказывает, как с переменным успехом разворачивается в Юроме борьба с зелёным змием:

– У нас на дому продавали алкогольные суррогаты, так хоть с этим справились. Этим в основном занимались работники коммерческих магазинов, был один мужчина – он сам пил и продавал этот технический спирт. Озлобился: меня, говорил, споили – и теперь я буду спаивать. Мы к совести взывали, писали обращение к коммерсантам в газету, чтоб не возили к нам эти жидкости, ходили по домам уговаривать, человека послали на контрольную закупку и чтоб свидетели были, а потом это оформляли... Приглашали в сельсовет, штрафовали. Чуть ли до поджигания домов торговцев дело не дошло... Теперь на дому у нас отравой не торгуют, заглушили это дело. Так другая беда – женщины пьют.

– Муж пьёт – и она за ним. Вместе выпили, разодрались – и хорошо, – невесело смеётся хозяйка. – Ладно хоть районное отделение профилактики прямо в селе. Ребёнка, если у него больше никого нет, на полгода забирают от родителей, которые запьют, и сюда привозят. А если кто исправится, «закодируется», наведёт порядок у себя в доме – тогда обратно возвращают.

...В комнату вбегают двое мальчуганов. Внук тут же получает порцию наставлений от бабы Гали, но заметно, что он не очень-то её боится: в проёме дверей, расставив ноги, лезет наверх, рискуя с грохотом упасть.

– Хорошо хоть не измазались – сушь стоит, а как дождь, здесь у нас грязь непролазная, – говорит бабушка.

– Так вроде же позавчера сеял, – Михаил вспоминает промочивший нас по дороге из Архангельска дождь.

– У нас весь июнь дождинки не было, всё сохнет. По той стороне Мезени поливает, да мимо нас проходит. Я и говорю: наказаны мы Господом...

– Это здесь общее мнение такое?

– Нет, верующих-то у нас мало. И собрать на какое-то доброе дело трудно... Но люди стали побольше верить. Вот, например, те, кто спирт продавал, были наказаны. Ведь зло, которое ты делал, перейдёт не на тебя, так на твоих детей. Не на одно поколение этот грех – односельчан травить. Вот одна продавщица в ларёчке приторговывала, ну и сама пила, конечно, – так она и умерла за столом, бедная. Дома упала – и всё, а ведь не старая ещё была.

Сама Галина четыре десятка лет назад приехала сюда из Вельского района по распределению после училища.

– Про Лешуконье я слышала, что тут медведи ходят по деревне, рыбу едят руками, вот и стало интересно, решила сюда приехать, – смеётся она, вспоминая былое. – Рыбку макать руками научилась, да вот только ловить её теперь некому.

Последние годы работала здесь начальником отделения связи. Считаем вместе с ней, сколько почтовых отделений закрылось за последнее время, – семь.

– Мы вчера в Березнике были, там почту прикрыли, и теперь пенсии негде получать...

– В Заручевье давно уже закрыли, в Смоленце тоже, в Палуге собираются... В Юроме почта жива только благодаря тому, что здесь были установлены компьютеры. Не нужны мы никому. Народ уезжает, кто может.

На прощанье расспрашиваем хозяйку о местных обетных крестах.

– В низинке, как поедете, крест стоит – он вроде как для животных. (К таким крестам в северных деревнях подгоняли перед выгоном скот – чтоб освятил Господь Своё творение, сохранил от когтей медведя и злого мора. – И. И.) А ещё у нас есть крест на Шумболке, вверх по Юроме-речке. Он – сенокосникам, охотникам, рыбакам, тем, кто ходит в лес по грибы, по ягоды. Только вот не знаем, как его соблюдать. Его обвешают со всех сторон полотенцами да одеждой, и он гниёт от этих тряпок-то. Я с батюшкой Владимиром разговаривала, так он сказал: «Лучше снять, а потом раздать немощным, убогим». Я говорю: «Так у нас все убогие. Алкоголики – убогие. Им и так всё дается даром; одевают их и кормят, пенсию платят». Потом мы сходили туда с мужем, с креста всё сняли.

– А ещё у нас есть брошенная церковь в деревне Екатерине (Усть-Нерманке), тоже старая, – вспоминает Галина Николаевна. – Хотели её сначала возобновить, но нету людей.

Объясняет, как пройти к ней прямо по берегу (храм в пяти километрах):

– Будет Некрасово, потом Защелье, потом Екатерина. В ней дома стоят, но постоянно никто не живёт. Церковь стоит на угорушке, красиво так. Было время – мы женсоветом туда в походы на лыжах ходили в декабре, на день Екатерины; а как-то погода стояла плохая, так на лошадях два года ездили. Объявление пишем, и желающие собираются. Так-то хорошо: и костёр поблизости разожжём, и сходим в церковь...

История этого храма записана в повести XVIII века о местном древоделе Иване Семёнове, которому явилась святая Екатерина и велела «пониже Юромы, где было займище деда твоего» поставить часовню. Делать нечего – пошёл Иван на указанное место и «нача сещи подсеку, темной лес чистити». Да, видно, характером он был – что нынешние юромцы: вскоре на восемь лет дело забросил. За это время чудом спасается Иван от утопления, выказываются ему и другие знаки Божьего внимания, является и новое видение, когда некто вещает: «Бог ожидает твоих трудов, а ты много медлишь!» И всяко Господь направляет и помогает Ивану, а тот возьми да на обетном месте построй не храм, а дом свой. И тут уж является ему ангел, грозно вопрошает: «О Иоанне, чего ради много медлиша, сумневаешься? Или неохота монастырь строити?» – и разворачивает перед ним картины ада. Увидел Иван «лесы многая, а в тех лесах дымы темные, единою стезею дым той столпами идет, аки река течет великая» и в дыму-чаду «множество народа носят дрова на мучение себе, во огнь вечный вметают те дрова и сами в том огни горят». Испугался Иван и наконец исполнил-таки завет святой Екатерины.

Давно прошли те времена, когда ангелы с небес спускались к юромцам и наставляли их на путь истинный. Теперь-то, видно, не к кому стало обращаться. Но всё ж посещает Господь это славное в прошлом село, коль присылает таких людей, как Галина Мартюшина. А ещё недавно, уже после нашего отъезда, был сельчанам ещё один знак: вдруг приехали в село москвичи из Фонда возрождения деревянных храмов Севера «Общее дело» и вместе с лешуконским мастером Александром Карповым за несколько дней отремонтировали крышу, крыльцо, почистили, установили крест над храмом в Екатерине. И 12 августа о. Владимир здесь совершил первый за полстолетия водосвятный молебен в честь святой великомученицы Екатерины.

Услышали ли, увидели ли юромцы этот знак или по-прежнему «много медлиша, сумневаются»?

(Продолжение следует)

назад

вперед

---

На глав. страницу | Оглавление выпуска | О свт.Стефане | О редакции | Архив | Форум | Гостевая книга