ТЕМ И ЖИВЫ

Это было в воскресенье, пятнадцатого января – в день преподобного Серафима Саровского, которого наш приход очень любит. Всю неделю я готовился, был в хорошем настроении. Такое необычное состояние – будто первый раз празднуем. Господь посетил. Начинается шестой час, предваряющий литургию. Согласно уставу иеродиакон отец Александр начинает кадить вокруг престола и молиться. Вдруг слышу, как он громким, рассерженным голосом говорит алтарнику: «Иди и высморкайся! Иди, кому сказал! Стоишь тут...» Насупив брови, он продолжает кадить, а я стою на горнем месте, поражённый; будто тигриными когтями рвёт сердце, больно, не знаю, что делать. Но не время давать волю чувствам, нужно сдержаться и начинать литургию. Начинаю. Вместо радости – мука, а голове одна дума: как сказать отцу Александру, что он нехорошо поступил, чтобы не обидеть его? А может, сделать вид, что ничего не заметил?

После службы отвожу отца иеродиакона к окошку и предлагаю представить, как сижу я – старший, бородатый – за трапезой во главе стола, рядом причастники... и вдруг с одним из них происходит неприятный конфуз (неважно, какой именно). Человеку, конечно, неудобно, а я, вместо того чтобы по-доброму к нему отнестись, делаю внушение в ужасающей форме. Все за столом затихают, и каждый думает, что с ним не в порядке: не чавкает ли, не прилипло ли что не дай Бог к бороде – настоятель не в духе, значит, любому может достаться. Кто-то с испугу даже ложку положил, вспомнив, что он обычно ею громко стучит. И за столом стало тягостно, всех заняла одна мысль: как бы поскорее отсюда выбраться.

– Ты на что, батюшка, намекаешь? – мрачно спрашивает, выслушав меня, отец иеродиакон. – Прямо скажи.

Не помогла притча найти нам общий язык, отвечаю прямо:

– Отец Александр, ты плохо поступил, сделав грубое замечание алтарнику.

– Батюшка, ты хочешь, чтобы я вытащил соринку из своего глаза? – слышу в ответ.

– И бревно тоже, – советую закипая.

– Это ваше мнение, – говорит отец иеродиакон, – у меня другое.

– Моё мнение – это мнение настоятеля.

Разговор закончен. Каждый остаётся при своём.

Объявляю прихожанам: кто хочет, может поехать в Морово. Это посёлок, где наш приход строит церковь во имя преподобного Серафима, так что нынче там престольный праздник. «У кого есть возможность, кто на машине, возьмите тех, кому трудно добраться», – прошу собравшихся. Советую взять термосы с чаем для трапезы. Народ живо откликается. Когда добрались до места, еле нашёл место, где припарковаться, – столько нас прибыло. А там Валера, главный мой помощник в строительстве храма, и сёстры постарались, натопили сторожку. Прежде чем расположиться, пошли в церковь помолиться. Кровли ещё нет, обрешётка до потолка, не везде положен пол, а в окна задувает ветер. Но стоит нарядная ёлочка, а людей собралось много. Стали служить молебен с акафистом нашему небесному благодетелю.

В храме градусов десять мороза, а мужчины без шапок. «Наденьте», – предлагаю, но никто не послушался. «Кто замёрз – ступайте в сторожку, поберегите здоровье», – обращаюсь ко всем. Но никто не ушёл. Стоят со свечами, благоговейно молятся. Дети тем временем начинают водить хоровод вокруг ёлочки, и та радость, которую я переживал целую неделю, возвращается сполна – нахлынула, затопила не одного меня, а всех нас.

За трапезой дивлюсь, откуда что берётся. Просил чаю с собой привезти – а стол ломится: тут и шампанское, и коньяк, и всё, что к ним полагается, на редкость обильно. Нас ни много ни мало шестьдесят два человека (кто-то из женщин подсчитал), и всем необычайно хорошо. С любовью общаемся на духовные темы, а затем приходит мне время уезжать на встречу с двоюродным братом. С сожалением оставляю дорогих мне сопричастников, попросив отца Романа продолжать без меня. Они потом ходили крестным ходом, снова собрались за столом.

А брат между тем не приехал. Видно, Богу так было угодно. Чтобы собраться с мыслями, обхожу кругом наш посёлок Максаковку – и это обычно помогает. Девять километров прохожу за два с половиной часа. Переживаю прожитый день, главная мысль – о случившемся в алтаре. Чувствую, как плохо ему сейчас, отцу иеродиакону. Может, стоило мне промолчать? Как ему помочь?

Было уже темно, когда я вернулся в скит. Вижу, стоит машина отца Александра. Он сидит за столом, пьёт чай. Я впервые увидел его таким. Он всегда собран, строг, немногословен, трудно с ним завести беседу. А тут сидел совершенно другой человек. Волосы всклокочены, лицо живое, со следами страданий; быть может, он даже плакал. Увидел меня, встал, и мы будто вернулись назад – в церковь, в то утро, что нас разделило.

Но вместо перепалки происходит общение в любви. Оказалось, отец Александр весь день не находил себе места, очень переживал. Он понял, что совершил грех против брата – обнаружил в себе недостаток любви. Приходим ко мнению: слава Богу, что так случилось. С этого времени всё должно стать по-другому, на других основаниях должны строиться отношения. Расходимся не просто примирённые, а окрылённые, прославив Бога, обратившего проступок во благо. Мы убедились, что без любви нет Церкви, нет служения, ради её преумножения мы служим, молимся, трудимся. Она животворит, без неё Церковь не Церковь, жизнь церковная – неудобоносимое бремя. Она не на виду, но она – главное.

Это следует помнить всем нам, так много занятым умножением внешней силы и внешней красоты, забывающим о том, что, если потеряем любовь, Церковь наша станет безблагодатной, не Христовой. И есть ощущение, что теряем мы любовь. Стон стоит, жалобы отовсюду... Пришли мы некогда в храм, не чуя земли под собой, будто ангелы несли нас. А ныне где те живые отношения, что были тогда? Строительство храмов, социальное служение, миссионерство – всё, что делаем, всё важно, всё нужно, но, как только теряем из виду, ради чего всё и для Кого, всё обращается против нас, грозит раздавить душу. Слава Богу, Он поправляет. Всё кругом влечёт к погибели, но Христос среди нас – тем и живы.