УСТЬ-ЦИЛЁМСКИЕ СТАРОВЕРЫ

Это записи из дневника моей экспедиции 1990 года в Усть-Цильму – край старообрядцев-беспоповцев на севере Республики Коми. Многих из тех староверов, с которыми мне довелось встретиться там, уже нет в живых. Ушло то поколение, через которое мы ещё могли осязать связь с глубокой русской стариной, теперь – иные времена... Быть может, мои записи помогут вам вернуться в те дни, когда звучали над Печорой их голоса.

Усть-Цильма. 1 июля, воскресенье

Иван Семёнович Дуркин, ул. Нагорная, 11. Первое посещение (с Наташей Шумилиной, принцип археографов – всегда работать в паре).

На улице узнали у соседей, что он жив и здоров (я была знакома с Иваном Семёновичем с 1984 года). Дома оказался один, позже пришли с кладбища жена Фаина Васильевна и сестра Федосья Семёновна. Он уже плохо видит и ходит, но книги ещё читает, а молитвы помнит.

Родился Иван Семёнович в 1910 году, но в метрике записан 1912-м (чтобы не брали на работу). О семье с ним не говорили, поскольку ему это не очень интересно. Книги для чтения брал у сестры Федосьи Семёновны и наставницы-книжницы Федосьи Ефимовны. Сейчас читает «Историю об отцах и страдальцах соловецких» (синяя бумага, начало XIX века). На вопросы о постройке церкви, обращении молодых к вере отвечает философски: «Во вселенной много непознанного». По его мнению, веру искореняли для того, чтобы легче было народом управлять. «Раньше так и называлось – управа». Дети и внуки неверующие, жена – православная, но внуков не учит вере, поскольку дети будут против. Дочь, учась в Днепропетровске, ходила там в церковь и детей (внуков) в прошлом году окрестила. В Усть-Цильме тоже многие крестят детей. Этим занимается Аксинья Васюша (Василиса Афанасьевна Поздеева), которая живёт у пристани: без миропомазания трижды окунают в воду, молитвы прочитают и надевают крест.

Рассказал о смерти Федосьи Ефимовны Чупровой. Второго мая она ещё ходила по двору, а перед самой смертью, когда читали канон на исход души, – поправляла. Умерла 3 мая в 11 часов дня, а в три часа уже собрались на панихиду. Пели три дня по часу ежедневно, на 9-й день отпевали. Филат Васильевич (муж покойной, с которым на старости они по согласию жили в разных домах в разных концах растянувшейся на несколько километров по берегу Печоры Усть-Цильмы) приезжал только в день смерти: болеет, хоронили без него. Хоронить приехала из Воркуты сестра Александра Ефимовна, которая после похорон осталась жить в её доме и в общине заменила Федосью Ефимовну.

Второй визит – к Евдокии Никаноровне Кисляковой (с Наташей Беловой).

Она нас узнала, вспомнила. Я ей рассказала о нашей жизни (за 4 года, что не была перед тем в Усть-Цильме, я успела выйти замуж, родить и креститься вместе с мужем и дочкой). Евдокия Никаноровна жалуется на голову, петь уже не может, больше читает. Просидели часа три, беседовали об иконах. Иконы «древяные»: «Страшный суд», свв. Григорий Богослов, Василий Великий и Иоанн Богослов, Иоанн Креститель, Алексий, человек Божий. Медные – всего больше десяти. Книги только печатные, единственный рукописный сборник в 16-ю долю листа она отдала, а кому – мы не поняли. Говорит об этом она околичностями – то ли родственнице, то ли знакомой, наверное сама не помнит точно. (Хотя могла и утаить от нас.) Опять рассказывала нам притчу, почему нельзя пить чай: все травы Богу поклонились, а чай – нет. Евдокия Никаноровна сроду его не пила. Отец у неё был строгий: в церковь не пускал, замуж не пускал – сама ушла. Но потом он признал её брак и благословил, принёс икону в построенный молодожёнами дом. Все её иконы – отцовские.

2 июля, понедельник

Ходили по районному начальству. Везде уверяли, что мы не бандиты, стариков и старушек не грабим, иконы и книги не выносим (подразумевалось – без их согласия: в то время как раз осложнились отношения между университетом и местной администрацией, которая намеревалась даже нашу университетскую коллекцию печорских книг обратно к себе в местный музей вытребовать). Были в музее, пообещали их небольшое собрание описать – сами музейные работники этого сделать не могут, не умеют. Вечером Наташа Шумилина с Инной Павленко пошли в музей описывать книги.

3 июля, вторник

Работали с Жанной Антонюк.

Первый адрес – Вокуева Агафья Евдокимовна.

Живёт она одна, хотя совсем уже плохо видит и плохо ходит. Дети по очереди приходят ночевать. Сын Григорий у неё умер в тюрьме, дочь Наталья учится у матери духовному пению и берёт у неё книги читать. Агафья Евдокимовна читает молитвы по памяти, мысленно, и очень жалеет, что не может больше читать книги. Рассказала притчу о том, как шёл странник по пустыне и мысленно молился, встретился ему Господь и похвалил его. Мораль: не обязательно молиться вслух, Богу слышна и мысленная молитва. Иконы она не видит, различает на ощупь, свечи не зажигает – боится пожара. Иконы у неё возле печи на кухне, и однажды там загорелось полотенце. В 85 лет А. Е. ещё пела сама и ходила на службы, вела панихиды, принимала исповедь. Теперь общее исповедание читает Марфа Леонтьевна, а принимать грехи не хочет. Агафья Евдокимовна этого не одобряет: «Раз уж взялась, веди до конца, кому же грехи сдавать?» Я спросила о том, когда стали наставницами женщины. Она не ответила ясно (может, не поняла вопроса), сказала, что могут и мужчины, и женщины быть наставниками, нужно только благословение получить. Её благословил Иван Попов, когда-то давно три года учившийся в Москве. Нельзя быть наставником тому, кто не был женат (замужем) или состоял в супружестве больше одного раза. Вот Филату Васильевичу нельзя – он не раз был женат, – а всё равно принимает исповедь. По мнению Агафьи Евдокимовны, это нарушение правила. О браке сказала, что сначала у них не принято было венчаться, а потом стали (в единоверческой церкви).

Рассказала, что её грамотная тётка Татьяна, от которой у неё рукописное «Житие Александра Свирского», жила в Москве и могла бы там причащаться в церкви, но считала себя недостойной. «И мы не достойны, потому у нас причастия нет». Деревянные и медные иконы, доставшиеся от отца, Агафья Евдокимовна почитает одинаково. В часовне на кладбище теперь хороших старых икон нет, воруют, поскольку охранять не принято, – раньше никто не крал. У неё самой иконы чуть не унесли неизвестные лица, которых она пустила к себе в дом. Взять чужую икону без благословения – грех. Можно, конечно, купить, но по благословению лучше. (По такому же всеобщему убеждению, что священные предметы лучше не продавать, а благословлять ими, старики даром отдавали нам свои бесценные книги, что в некоторых случаях в штыки воспринималось неверующими наследниками, понимавшими их материальную ценность.)

Как рассказывает Агафья Евдокимовна, в Усть-Цильме иконы не писали, хотя у Федосьи Ефимовны был один образ, по её словам, местного письма. В молодости она видела формы для литья медных икон, но у кого – не помнит уже. Поновлять (записывать сверху) икону – грех, но перед Пасхой можно чистить. Поговорили о конце света. Потоп уже был, теперь будет огонь, худо придётся грешникам, но Бог милостив.

Сын Григорий, умерший в тюрьме, читал «Житие Александра Свирского», а теперь «могу и вам отдать, только у дочери спрошу» (но та не разрешила матери отдать нам эту старинную рукопись). Сына убило вино, грешником был, но перед тюрьмой прощался с ней (просил прощения), и Агафья Евдокимовна его поминает (пьяниц и прочих закоренелых и не раскаявшихся грешников не поминают на общей молитве). Поговорили о других её книгах. Постную Триодь отдала в Трусово, житие Николы – в Печору, не возвращают ни то, ни другое. Пришла её знакомая, и мы собрались уходить, так и не добравшись до описания книг и икон. Приглашала нас ещё.

Второй адрес – Нечаева Екатерина Григорьевна, ул. Советская, 96.

Её соседка Мария Дементьевна Овчинникова (которую мы тоже знали по прошлым экспедициям) умерла год назад. Мы застали Екатерину Григорьевну в слезах: месяц назад у неё скоропостижно скончалась дочь. Осталось двое внучат: внучка не в себе, а внук Алексей учится на историческом факультете в университете. Вскоре пришла соседка Октябрина Ивановна Стахеева, лет 60, в прошлом библиотекарь, а ныне подруга и сподвижница Натальи Яковлевны Булыгиной и дочери Агафьи Ефимовны, тоже Натальи, радеющих о предоставлении общине молитвенного дома. Она училась в Великом Устюге реставрировать старые рукописи. Туда, в Великий Устюг, в 1953 году приезжал Степан Анфиногенович Носов (известный печорский книжник), заменял у них преподавателя литературы, и Октябрина Ивановна сразу узнала в нём земляка по выговору (очень характерному, я тоже сразу бы узнала по нему устьцилёма). Я дала ей на время свой молитвослов для сравнения.

После этого мы отправились на концерт местного фольклорного ансамбля. Старушки наше приглашение пойти туда вместе не приняли и советовали больше никого подобными приглашениями не смущать. (Тогда я подумала, что это из-за отношения к неверующим работникам культуры, участникам ансамбля, а теперь понимаю, что ведь пост был в это время.) Действительно, почти никого из наших знакомых староверов на концерте не было, единственной оказалась Вера Петровна Нечаева, депутат, учительница литературы, невестка Екатерины Григорьевны. После концерта она пошла с нами и мы договорились, что завтра вместе пойдём по адресам. Вера Петровна разделяет общие теперешние усть-цилёмские взгляды, что все рукописи нужно сюда вернуть.

4 июля, среда

Федосья Семёновна Чупрова (Носова). К ней мы отправились с Верой Петровной Нечаевой.

Федосья Семёновна сразу показала нам свои книги: Псалтирь, Часослов, Каноник – почаевские. Рукописный помянник выговский (почерк Мяндина). Исповедание каждодневное – руки Степана Анфиногеновича Носова. «История об отцах и страдальцах Соловецких» начала XIX века. Проложный сборник XIX века, со многими житиями и поучениями. Показала нам свой кабот – специальное одеяние для молитвы, вроде подрясника. Говорили о её проблемах, и Вера Петровна, как депутат, обещала помочь с огородом и дровами. Федосья Семёновна с гордостью показывала письмо от Геннадия с Татьяной (о. Геннадия Беловолова с матушкой – в 1992 году он стал священником) и присланные ими подарки. Она успела уже сходить к Ксении Петровне Дуркиной и передать ей поклон (из письма). Пластинку с плачем показывала нам, но слушать не стали – сама нам споёт (у Федосьи была большая виниловая пластинка с записями, где и она сама пела). Договорились, что в воскресенье я приду к ней почитать проложный сборник.

Второй адрес – Александра Ефимовна Чупрова, сестра покойной наставницы Федосьи Ефимовны. (Ходили с Таней Парамоновой, запись у неё в дневнике.)

Узнав о нашем положении – что я крещена, а Таня нет, – Александра Ефимовна предложила ей креститься, что и произошло в скором времени, но уже без меня. 8 июля Таня стала Февронией.

5–6 июля, с. Медвежка

Корнилий Ефремович Тиранов. (Работали с Наташей Шумилиной.)

У него пробыли в первый день часа два, уговорили спеть «О, горе мне великое», но записать не смогли, что-то с магнитофоном случилось. Вечером я приходила переписывать вконец истрепавшийся духовный стих и просидела часа три, взяла на ночь почитать «Историю об отцах и страдальцах соловецких». На другой день я снова пошла к Корнилию, на этот раз записала целую кассету, а времени на то, чтобы толком осмотреть и переписать книги, уже не хватило, надо было бежать на пристань. Хозяйка умерла шесть лет назад, он живёт теперь один и терпит притеснения от родственников: хотят сдать его в интернат и забрать себе его дом. С другом Ефимом Ивановичем он поссорился ещё в прошлом году из-за «матефона» и весь год не виделся.

Несколько духовных стихов и проложная повесть, которые хранятся у него, переписаны Степаном Анфиногеновичем и Фатеем Семёновичем Носовыми. Корнилий Ефремович состоял с ними в переписке. Знал и других усть-цилёмских наставников: Якова, Андрея, Мореходку, Никанора. Из Четьи Минеи пересказывал о Диоклетиане и Февронии, о юноше, спасшем свою матерь (руки Степана Анфиногеновича), о выборах веры князем Владимиром, о двух пустынниках, об обретении чудотворной иконы Божией Матери за Волгой, притчу о нищих и богатых. Знает историю Патриарха Никона и Аввакума, преподобного Елеазара Анзерского. Говорит, что Псалтирь и молитвы лучше петь, а не читать – не лезут в голову посторонние мысли. Сам поёт по возможности, иногда останавливается, когда мешают слёзы умиления. В германскую войну случалось заходить в церковь, говорит: «Там так красиво поют, что слёзы сами текут, а мы живём, как собаки» (без храма). Очень одинок и скучает без единомышленников.

*    *    *

На этом мой дневник обрывается, последние записи я, видно, сделала на борту теплохода. На пристани Усть-Цильмы мне вручили пришедшую без меня телеграмму о смерти 5 июля моей бабушки Марфы Тихоновны Гавриленко, черниговской крестьянки, умершей как раз в то время, когда разучивали мы в Медвежке духовный стих «О, горе мне великое». Я улетела на похороны и в Усть-Цильму уже не вернулась. Крестили Татьяну Февронией уже без меня, и переписывать чудесный сборник Федосьи Семёновны, слушать её плачи, а также переписывать книги и иконы Агафьи Евдокимовны ходил кто-то другой.

По-моему, больше университетских экспедиций туда не было – районная администрация воспротивилась. В 80-х годах подобные экспедиции были каждый год, и мне довелось побывать не только в Усть-Цильме, но и в верховьях Печоры, на территории Печоро-Илычского заповедника, где на самом дальнем кордоне жил знаменитый егерь и книжник Поликарп Лызлов и где меня с напарницей ждали большие приключения.

Но это другая история, а из этого дневника видно, как просты, бесхитростны и часто беспомощны и одиноки были старики-староверы. С некоторыми я поддерживала переписку, выполняла их нехитрые просьбы: прислать краску для шерсти (красить овечью шерсть, для того чтобы вязать из неё знаменитые усть-цилёмские расписные чулки и варежки) и церковные свечи. Поздравляла с Пасхой. Но с годами все ниточки оборвались. Вряд ли кто-то из них ещё жив, последний раз Федосью Семёновну я видела в Сыктывкаре, где у неё был дом в Кируле, почти 20 лет назад, летом 1992 года, и тогда же в последний раз была в Усть-Цильме на конференции.

Старики-староверы были первыми встреченными мною открыто верующими людьми, их светлые образы я храню в своём сердце. И верю, что мы ещё увидимся там, где нет ни болезни, ни печали, но жизнь бесконечная.