МЕЗЕНСКИЕ ОБЕТЫ

(Окончание. Начало в №№ 648, 649, 650, 652, 653, 654, 655, 656, 658, 659, 660, 661)

Пока Михаил ходил в редакцию мезенской газеты и к краеведу, я отправился ремонтировать машину. Для этого, как и в любом райцентре, нужно выехать на окраину и пошмыгать мимо гаражей. Что я и сделал. Из Окладниковой слободы (центральной части) двинулся в направлении Малой слободы. Миновал кладбище – и потянулись какие-то производящие унылое впечатление не то гаражи, не то склады. А за ними уже тундра – мхи да кусты, должно быть до самого океанского берега.

Заехав на какую-то, похоже брошенную, МТС, я заметил мужиков, задумчиво смотрящих на полуразобранные вездеходы с облезлыми будками, оторванными, точно после боёв, траками и вынутыми коробками передач... Выглядели эти раненые махины в сравнении с моими хлипкими «Жигулями» всё равно очень солидно – зыбкая почва тундры не страшна им, и почему-то подумалось мне, что эти мужики не станут зазря губить гусеницами её нежный покров. Ведь здесь же им жить... Мне показали гараж, где молодой парнишка с ходу взялся исправить-подварить разболтанную подвеску и глушитель – выгнал из гаража свой УАЗик и загнал мою машину; через пару часов всё было готово.

Разговорились. Паренёк посочувствовал, поглядев на номер «Жигулей»: эко куда заехали, сколько вам ещё обратно пилить! Напоследок сказал:

– По нашим трассам, которые наподобие стиральной доски, можно ездить только или «холодно» – меньше тридцати кэмэ в час, или «горячо» – больше восьмидесяти. А если «не жарко – не холодно» – то быстро машину растрясёшь по болтикам.

Так и отложилось у меня в голове главное правило здешних краёв: не только ездить, но и жить на Севере можно либо горячо – либо холодно, либо быстро – либо не спеша. Теплохладных Север не любит. Может, в том и причина нынешних неурядиц, что слишком много нынче таких стало – что называется, ни рыба ни мясо?

*    *    *

С отцом Алексеем разглядываем фотографии и чертежи, повешенные на стене храма: такой церковь некогда была, такой должна стать. Батюшка поясняет:

– По преданию, это церковная территория искони; тут с тысяча шестисотого года храм был, даже два – Богоявленский и в честь Пресвятой Богородицы. Потом один снесли, а у другого при советской власти сровняли крышу, убрав купола, и сделали внутри кинотеатр. А в шестидесятых рядом пристроили вестибюль и кассы – вот в этих помещениях мы сейчас и служим. Пытаемся восстановить внешний исторический вид. Ставим колокольню, а осенью, если бригада плотников соберётся, будем рубить центральную часть. Нужно на два с половиной метра поднять стены, а потом уже купола делать. Архитектура интересная: деревянный – а внешне каменным кажется. Пока плохо с деньгами, но если пофантазировать, то есть желание построить колокольню и внизу сделать хозяйственные помещения – просфорню, церковную лавку и, может быть, даже гараж.

Заходим внутрь. На глаза попадаются большие ёмкости для воды.

– Это стратегические запасы святой воды для крещения, – иронизирует батюшка. – Здесь очень развита традиция, что все идут не в храм на Богоявление, а на колодцы, на источники. Причём вычерпывают их в эту ночь буквально до дна. Бочками тянут в бани.

– Из-за того что храма долго не было?

– Наверно. Да ещё какие-то отголоски старообрядческие. Каждый раз приходится по радио говорить и в газетах писать: давайте не будем святыню воровать; пойдём и сначала Бога поблагодарим за такое дивное чудо, а потом уж на источники. Но пока «воз и ныне там».

– А купаются в эту ночь?

– У нас особо не покупаешься. Река далеко, да и опасно – приливы, отливы, торосы. До моря пятьдесят километров, а до Полярного круга – восемьдесят. Пока не устраиваем купаний и крестные ходы на источники, на колодцы не делаем – люди ещё не привыкли к службе. После крестного хода народ рассасывается, человек сорок остаётся. Причём большинство стоят в притворе, стесняются заходить.

– Это почётная доска, – показывает отец Алексей на стены храма-кинотеатра. – Тут герои революции местные были и ещё кто-то...

– А вот тут, прямо над дверью, небось портрет Ленина, – угадываю я, – там, где сейчас икона Спасителя.

...У батюшки звонит телефон. После разговора он поясняет:

– Просят освятить место для часовни. Теперь почти в каждой деревне или стоит часовня, или строится. В течение трёх лет люди потянулись к вере. Хотя чисто внешне пока – прийти свечку поставить, высказать свои нужды перед Богом. У ненцев есть языческая священная роща где-то в двадцати километрах вниз по Мезени – Козьминов пролесок; это одно из пяти главных святилищ, расположенных по границам их земель. И наши, русские, нет-нет да чего-нибудь там оставят (хоть сигарету), на всякий случай.

– А будущее каким вы видите?

– Будущее… При моей ли жизни говорить о будущем? Молодых людей, интересующихся богослужением, нет. Хотя... Поначалу, когда вместе с миссионерами встречались с местными жителями, мы только сами говорили, а теперь налаживается диалог. Школьники приезжают классами в храм, просят рассказать о Церкви. Какой-то процесс, пусть медленно, но идёт...

*    *    *

Прощались с Мезенью за вкусным обедом у Ангелины, где за столом с нами была и Екатерина Анюк. Поблагодарили за гостеприимство, а Катерина напоследок предложила нам заехать в деревню Заозерье: «Там местные жители сумели возродить умирающую деревню, сами строят школу...»

До Заозерья от Мезени всего 20 километров – докатили быстро, и долго искать новостройку не пришлось: здание со свежеструганным крыльцом оказалось на окраине села, рядом с Домом культуры, в облике которого узнавались очертания «перепрофилированного» храма. Возле новостройки никого не было, но из окон доносились женский смех и разговоры. Зайдя внутрь, мы обнаружили бригаду женщин; стоя на столах, они дружно наклеивали потолочные обои. В комнате влажно, все взмокли.

– Здравствуйте. Не подскажете, где найти Татьяну Николаевну?

– Да вот она...

Одна из женщин, одетая в точно такие же укороченные треники, как у всех, оборачивается и сдержанно здоровается. Знакомимся. Побеседовать выходим на крылечко.

– Вот строим культурно-образовательный центр, – объясняет Татьяна (выглядит она живо, молодо, отчество к ней не прилипает). – На треть дом будет отдан под начальную школу, а остальная часть – под клуб. Библиотека, буфет, тренажёрный зал... Да, даже так, – уточняет она, улыбаясь, видя мои удивлённые глаза. – А что? Мы стремимся не отставать! Школьники смогут посещать кружки, не выходя из здания...

– С чего всё началось? Отделение совхоза признали нерентабельным, люди остались без работы, стали спиваться, уезжать семьями... Нет. Началось всё-таки с того, что я родилась здесь восьмым, последним, ребёнком в семье, здесь и выросла. Отсюда поступила учиться в педагогический колледж Архангельска на дошкольное. Муж мой тоже коренной здешний житель. Когда наступили трудные времена, я работала в начальной школе – в ней оставалось три ученика, и на следующий год школа закрывалась... Мысли уехать и у меня были. Звала сестра в Великий Новгород... Но муж сказал: никуда не поедем. Да и родители, братья, сестра спрашивали: «Вы, с образованием, уедете, а что мы здесь будем делать?»

Моя мама была управляющей отделением совхоза. Племсовхоз объединял три деревни: Лампожню, Заакакурье, Заозерье. Почему-то в первых двух строили совхозные дома, а нашу деревню признали неперспективной и даже детей возили автобусом в заакакурский садик. Почему она неперспективная – этого никто в то время не мог объяснить. И мне всегда было обидно за Заозерье. Я эту «неперспективность» пронесла через всю жизнь и, наверно, подспудно хотела всегда доказать обратное.

В прежние времена деревню содержал совхоз. Был управляющий, и к нему шли со всеми вопросами: по воде, по садику, пенсиям, дорога не чищена, хлеб в магазин не завезли... А однажды утром проснулись – деревня осталась без воды, потому что сломался водопроводный насос. Совхоза нет. К кому обратиться? Новый насос кто будет покупать? Сельский совет в Лампожне не помог. Люди руки опустили. Тогда собрались мужики. Трактора у них были, потому что они уходили из совхоза без заработной платы, и всякий что-то брал. Выбили в районе деньги на насос, мужики его опустили в скважину, и деревня стала с водой.

Затем стали группами сходиться, думать: как-то надо выживать, что-то делать. И в то время я дала согласие на выдвижение меня депутатом районного собрания. Перед этим к нам приезжал фельдшер на «скорой» из Мезени – он бывал в Заозерье раз в неделю. Совхозная контора, где проводили планёрки, была небольшая – и тут же комнатка, где принимал фельдшер. Я подумала: а почему фельдшерский амбулаторный пункт находится в Заакакурье, а не у нас? Обратилась к главному врачу, та сказала: ну, найдёте себе фельдшера – будет и у вас ФАП. Я в газету написала, что мы приглашаем к себе фельдшера и жильём обеспечим. Хотя жилья тогда не было. Подумала: «Ладно, пока собирается да едет, чего-нибудь придумаем». Пришло три письма. Мы выбрали женщину из Смоленской области с тремя детьми. Решили: «Как раз благодаря этому и школа сохранится». Прежде в большом совхозном доме у нас под начальную школу была отдана одна квартира. Что делать? Обратилась в отдел образования: «Я согласна учить детей где угодно. Дайте хоть какую квартиру». Тут одна хозяйка пустила нас в старое здание – и школу мы туда перевели. Фельдшер приехала, вселилась в квартиру и стала работать на две деревни – Заакакурье и Заозерье. Это была вторая наша победа.

И всё-таки люди должны где-то работать. Пригласили главу сельского совета, а он: «Не могу вам работу дать», – развёл руками и уехал… Я всех собрала и сказала: нам нужен такой проект (а тогда конкурс проектов был, под которые давали финансирование), чтоб мы начали работу сразу. И Клавдия Полякова, Царствие ей небесное, сказала: «Давайте тогда стариков приберём в дом престарелых». Предложили и другой проект – развивать коневодство. Но всё же остановились на первом. Написали проект. Я перед депутатами выступила, убедила, что надо дом-интернат открыть. Но самого здания-то не было. В Лампожне к тому времени 10 лет как пустовал детсад. С трудом мы его выбили. Конечно, лампожане были против, и мы там стали первыми врагами: «Почему у них, а не у нас?!» А как мы разбирали, вывозили то здание! Люди вообще без копейки работали. Мы за осень, пока здание перевозили, не один бачок капусты квашеной съели – потому что больше не было ничего: только хлеб и капуста.

Потом мы шили рабочие рукавицы, чтоб на эти деньги купить обои и оклеить дом, – в проекте всё же недостаточное было финансирование. По всему району собирали старые пальто, вечерами ходили в школу со своими швейными машинками, а потом сдавали рукавицы в магазины и на пекарни. Благодаря этим рукавицам весь дом-интернат оклеили. Обои тоже, конечно, искали по району, где подешевле. И мебель старую нам отдавали. Сейчас вспомнишь: Господи, да разве было такое?

Когда начали перевозить первое здание, муж говорил:

– Да ты что, с ума сошла, ничего у вас не получится!

Перевезли – и я сказала:

– Вот не верил, а смогли!

– Ну и что? Всё равно у вас ничего не получится!

А когда построили, говорил:

– Кто в вашем доме согласится жить? Кому это надо?..

А сейчас молчит.

Когда мы начали, нам никто не верил. По району шли слухи: «Эти заозера всё разворуют!» И я удивлялась, что, когда строили, никто не одной доски себе не утащил. А как мы аккуратно всё разбирали! – знали, что нам всё это нужно самим восстанавливать.

1 января 2004-го мы открылись.

Не спеша мы идём с Татьяной по сельской улице. Возле домов стоят машины, мимо пролетают детишки на велосипедах, оглашая улицу звонками, следом собаки носятся как угорелые, а то корова вдруг в хлеву замычит. То и дело Татьяна здоровается с встречными... Такое ощущение у меня, будто попал в бабушкину деревню своего детства, в 60-е, когда каждый дом был – полная чаша, и жизнь на селе била ключом. А потом... Жизнь в деревне истаивала прямо на глазах.

Словно предугадывая мой вопрос, Татьяна говорит не без гордости:

– Летом-то ладно, все деревни оживают. А вот зимой – никого, затишье, вместо дорог – тропки. Но у нас всё время народ. И дороги в Заозерье чистит дорожное управление, поселение работу оплачивает. У многих сейчас свои машины; двадцать минут – и в Мезени. В Архангельск отсюда круглогодично ходят «мерседесы». Мы оторванности не чувствуем. Все у нас сейчас красиво, модно одеваются. У людей плазменные телевизоры, покупают стиральные машины-автоматы. У всех тарелки на крышах, а вон те высокие антенны торчат – для сотовой связи. Благодаря дому престарелых жизнь людей в деревне изменилась. Всё-таки 32 человека в штате. Появилась стабильность. Зарплата, конечно, маленькая, но они знают, что получат аванс и получку. Идут в банки, им дают кредиты.

...Этой дорогой я всегда на работу в школу ходила. А вслед слышала ругань, что вот-де старики приедут, тут всё запоганят, что ещё выдумали! Очень было тяжело слышать такое. Но я на это внимания не обращала. Зато сейчас женщина, которая больше всех против выступала, – наш первый друг. За помощью – к нам, телефон нужен – тоже, поехали мы в Мезень – так она: «Купите мне лекарства, ещё что-нибудь». Так бывает…

– Выходит, вы ещё учительствовали, когда дело с домом престарелых затеяли?

– Даже приступив к своим обязанностям директора, я не ушла из школы, потому что мы не могли найти замену. Я вообще оставляла школу тяжело, года два, наверно, и не могла заходить в класс – плакала. Это было моё, а тут – так изменить свою жизнь и судьбу… Но сейчас я полюбила новую работу, мне очень интересно, у меня много идей.

– Я хочу понять, насколько повлиял на жизнь в деревне этот проект «Дом престарелых»? У людей появилась какая-то перспектива, и дети стали появляться, так?

– К нам люди теперь отовсюду звонят и едут с детьми, потому что есть работа. Это раз. Во-вторых, у нас сохранилась начальная школа. В прошедшем году в ней восемь детей наших работников училось с первого по четвёртый класс. И дошкольного возраста у нас около десяти человек. Даже возникла проблема: взрослые уходят на работу, и детей не с кем оставить.

Дом престарелых стал нашим спасательным кругом. Если бы мы за него не уцепились, ничего бы не было. Сейчас если мы не можем дать работу приезжающим семьям, то говорим: ищите что-то сами. Мэрия пообещала, что здесь мини-завод по производству тротуарной плитки установит (совхозный гараж у нас в хорошем состоянии). Мужики загорелись: «Здорово, мы пойдём!» И это тоже надо продвигать. У меня-то восемь мужиков работает… Но мы пока строим школу, клуб. В своё время отделение совхоза не достроило водокачку. Сейчас мы пишем проект по восстановлению скважины «Чистая вода». Потом хотим провести ответвления от водовода на колонки, чтоб люди сами проводили воду в дома.

Самая большая проблема у нас с жильём и местом под застройку. Кругом земли бывшего совхоза, сельхозугодья. У нас есть семьи, которые хотят по программе «Молодая семья» устроиться, но негде. А все домики, какие здесь есть, даже те, что «на курьих ножках», – заняты. Видите вон тот маленький домик из двух комнат? Женщина с ребёнком живёт. Помогали строить ей частично родители и частью – ОТОС. Дальше дом учительницы нашей, они всё надстраиваются. Тоже ОТОС им помогал.

– ОТОС – это что?

– Областное территориальное общественное самоуправление Заозерья. Юридическое лицо, одно такое в районе. В этом году ему исполнилось десять лет...

– Выходит, вы руководитель ОТОСа и одновременно дома престарелых?

– Да, одно – общественная организация, другое – служба. У нас есть совет ОТОСа, и в него входит пять человек. А вообще, вся деревня писала заявления на вступление. Раз в год мы проводим собрание и отчитываемся. Со всеми вопросами идут к нам, не стесняются. Староста просто сказал: «Решайте вы, я все полномочия вам отдаю».

– Как вам удаётся сводить столько мнений воедино?

– Некоторые, может, и помалкивают или действуют по принципу: «Я поддакну, лишь бы меня не трогали». Вообще, коллектив дома-интерната – это сила. Вот я говорю мужикам: «Идём туда-то». А они: «Ты чего привязалась, это не наша забота! У нас и времени свободного нет – работа, огород». Я говорю: «Так мы ведь все здесь живём». Потом захожу с другой стороны. Пишу объявление: «Доделываем школу». Объявление у магазина висит, что к семи надо прийти и часа два поработать. Я говорю своим: «Всем – обязательно!» Кто-то в указанное время не может, но договариваемся по очереди, и все приходят. Следом подтягиваются и другие: это ведь деревня, люди осудят, если кто не ходил. Поэтому же у нас трудно приживаются новенькие. Их долго изучают.

– А скептики были в деревне?

– Один. «Да не может быть такого! – говорил. – Не получится у вас ничего», – Татьяна смеётся. – Просто он не поверил. Доказывал, что дом-интернат ничего не даст. А я ему: «Сделай другое, что даст. Мы тогда к тебе переметнёмся». Ему коневодством тогда предлагали заняться. Я ходила и просила: «Не уезжайте!» Хотя не могла стопроцентной уверенности дать, что получится что-то. Но он всё бросил и семью увёз. Очень бывало тяжело, когда уезжали семьи. Так обидно и больно! Четыре семьи уехало. Хорошие, перспективные, с детьми. Кто-то поехал детей учить, да не выучил. Наши дети – мои и коллег – закончили институты, а у них – нет. Приезжают погостить, говорят: на пенсии вернёмся.

– Кстати, как ваши дети, связаны с деревней или уехали?

– Старший сын работает у меня водителем. Хотя я его здесь не держу. Младший тоже связал свою судьбу с домом-интернатом, но в Архангельске. Никого принуждать не надо. У нас же кадры менялись: кто-то уехал, кто-то не прижился в коллективе, кто-то понял, что если он выпивает и прогуливает, то ему здесь не место.

Сейчас запросы у людей стали выше, но мне все наши люди очень нравятся, я чувствую их поддержку. Они за меня горой! А когда ощущаешь, что ты нужна, хочется ещё что-то для людей сделать…

– Я пытаюсь понять, можно ли подобные вещи организовать в других сёлах, или это зависит от того, какие люди и насколько сплочённое село?

– Да, все деревни разные. Например, Зинаида Алексеевна Бондарева – наш медик, помните, я про неё рассказывала, та, что из Смоленской области приехала? – пожив здесь, вышла замуж и переехала в Лампожню. Я на неё полгода дулась, не разговаривала, – смеётся Татьяна. – Уж очень было обидно, как она меня смогла покинуть! Так вот, она почувствовала разницу и сейчас говорит, что заозерский народ сердечнее. Она сюда безо всего приехала, и мы бежали к ней – кто кружку нёс, кто ложку, кто постельное бельё, хотя жили все скромно. К нам вчера девушка приехала, так и к ней уже успели зайти: «У тебя вода есть? А где молоко будешь брать?» Люди сами знают, как сложно начинать, поэтому хочется помочь.

– Действительно, мы проехали по Мезени и увидели, что у каждой деревни своё лицо! Одни на куски разваливаются, другие колхозом живут, в некоторых местах даже коммуны бывали, а в каких-то деревнях равнодушные люди…

– Когда колхоз развалился, нас оставалось в деревне меньше шестидесяти человек (сегодня сто пятьдесят). Так вот, чем меньше нас оставалось, тем более мы сплачивались. Так, словно в горе каком-то. И теперь мы все заодно.

– А хотите, церковь посмотрим? – вдруг предложила Татьяна. – У меня и ключ есть.

Пока шли, моя спутница рассказала о легенде («старики говорят, не знаю, правда или нет»): будто однажды в половодье принесло сюда Тихвинскую икону. «Река сильно разливалась – все катера стояли у деревни», – уточнила она. Икону вытащили из воды в том конце Заозерья, где сейчас старый крест стоит. С тех пор в деревне на Тихвинскую икону Божьей Матери – праздник. «Я, например, верю в это», – заключила свой рассказ Татьяна. Мы подошли к храму – ныне Дому культуры, и она стала примеривать к замку один за другим ключи из связки. Ни один не подошёл. Огорчилась: «Ну вот... Молодёжь, правда, и без ключа как-то открывает...»

Несложно было догадаться, как. Зацепив пальцем, я дёрнул, и замок вместе с петлёй оказался у меня в руках. Когда зашли, меня посетило странное чувство: здание настолько обжитое, что захотелось сказать... намоленное. Нет этого классического духа домкультуровской казёнщины. А ведь иконы отсюда вынесли ещё до войны.

На стене у входа – стенд с фотографиями.

– Вот фотографии старые. Это губернатор посещает дом-интернат, на этой семейная пара из интерната (мужчина слепой). Здесь у нас и собрания ОТОСа проходят...

– Вся деревня помещается?

– Да. Когда особенно много народу – и стоят, и скамейки ставят.

Вспомнилось, что ведь искони так было – в православных храмах собрания проводили. Трапезная часть храма не случайно так называлась: после богослужения здесь кушали, а потом обсуждали вопросы, которые касались общины.

Татьяна подходит к окну:

– А там, в стороне кладбища, мы строим часовню. На пожертвования жителей.

– Я заметил, что во многих деревнях строят. Как вы думаете, откуда это возникло? Одни смотрят на других?

– Да, я так думаю. Но вообще, моя мечта – восстановить эту церковь. И когда-нибудь мы это сделаем...

– Самое смешное, что, пока мы строили дом престарелых, все это дело одобряли: «Ой, поедем-поедем!» А когда он открылся, мы встали перед проблемой, что никто не едет. Опросили нуждающихся и поняли, что очень тяжело себя перестроить, сняться с места. Тогда из посёлка Каменка, можно сказать в приказном порядке, перевели нескольких пациентов так называемых социальных коек. Приехали они, посмотрели, пожили... И пошёл слух. Только тогда народ повалил. Сейчас к нам очередь.

– Дело в том, – поясняет Татьяна, – что перед открытием нашего Дома я проходила обучение в Германии. Мне показывали дома престарелых. Там уровень жизни иной, но из того, что подходит для России, я многое переняла. Самое главное – максимальная близость к домашним условиям, что мы, в первую очередь, и сделали. Наши старики приносят свои вещи, фотографии. Постель у них заправляется утром – валиком скатывается, получается диванчик. Вроде уже и не спальня…

...Мы подошли наконец к дому престарелых, расположившемуся посреди деревни, на берегу.

– Вот, наличники недавно покрашены, – замечает Михаил.

– Женщины красили сами – после работы, по очереди.

– Получается, субботники?

– У нас в доме-интернате большое хозяйство, всё невозможно запланировать, да и не оплатят из бюджета. Есть подсобное хозяйство: две коровы, бык, два телёнка... Если, к примеру, за сенокос со всеми рассчитаться, оно станет убыточным. Вот и выходим на субботники. Позавчера мы вышли с утра; за трактор заплатили, остальное всё сами. Я смены поменяла в интернате, бабушек попросила что-то варить, дежурить – а сотрудники работали. И так каждый год.

– Это крестьянский уклад – общие работы, необходимость… – сочувственно соглашается Михаил.

– Но ведь это интересно! Мы столько проблем обсудим, столько похохочем, столько узнаем! Общаться-то людям, по сути дела, негде. Интернат сплотил всех такой душевной заботой, что люди ведь его не называют интернатом. И приезжие, и местные так говорят: «Ты куда пошла?» – «В домик». Даже продавец в магазине спрашивает: «Хлеб-то в домик купили?»

Рядом со зданием интерната – ярко раскрашенная беседка, из которой открываются мезенские дали: лес, речная старица, стожок сена, замершая сенокосилка... Наверное, тут часами можно сидеть-любоваться...

– Стараемся всех стариков сюда летом выводить – у нас поэтому они загорелые. В Доме три гармониста живут из числа проживающих – здесь песни вместе поём. А там, видите, – небольшие две теплички. Ими занимается старичок у нас. Он с утра до вечера огурцы ростит. Хотим ещё грядок нарезать, потому что одна бабушка любит цветочками заниматься...

– А какой возраст у ваших подопечных?

– От двадцати двух лет – это молодые инвалиды детства – и до ста двух. Марфа Андреевна Буторина из Долгощелья жила у нас с девяноста восьми лет, а в сто три года её увезла дочка. Привезли её к нам на носилках, потом она уже ходила с ходунками и в памяти была – песни пела.

– В общем, народ не жалуется.

– Жалоб не было, тьфу-тьфу, – соглашается Татьяна. – Хотя, конечно, все люди с разным характером. Здесь надо себя перестроить на жизнь в большой семье. Старики как дети ругаются и мирятся. Только что поругались, а через пять минут снова беседуют или сплетничают о чём-то. И любовь у них есть, и ухаживания. Живут по одному человеку, по два, по три. Это зависит от характера. Если кто-то не может жить с другими, мы даём отдельную комнату. За семь лет много чего происходило. Конечно, и смерти были. Девчонки привыкают к старичкам, и когда те умирают, то столько переживаний! Большинство здесь хороним…

– А как это влияет на остальных?

– Чаще всего они тихо умирают... Понимаете, старики едут в дом-интернат с мыслью о смерти. Наша задача – продлить их жизнь. Они говорят: «Не пойдём на кружок, мы приехали умирать». А мы отвечаем: «Умирать дома будете, здесь надо жить полноценной жизнью – ходить на кружки, петь песни, одеваться».

– Да, я заметил, что молодых часто поражает: разве может быть жизнь после сорока лет?! Что-то похожее – убеждённость в том, что место стариков на печке, – встречал я часто и у многих деревенских жителей старшего поколения. А сам вот старше становишься и уже думаешь: что там после шестидесяти лет мешает жить полноценно? Ничего, кроме здоровья.

– Некоторые бабушки теперь по воскресеньям наряжаются, а по праздникам – так обязательно. Они уже смотрят: «Вон одна с бусами пошла, а чего мне бус не дали». И соперничество начинается даже. Завтра свадьба, мальчик-повар у нас женится. В Мезени распишутся, а мы их встречаем с подарком и в доме-интернате устраиваем торжество.

– Все будут участвовать?

– Конечно, и бабушки тоже. Им же интересно. Наденут лучшие наряды.

Заходим в Дом – и сразу оказываемся под внимательными взглядами десятков глаз. Татьяна ведёт нас по помещениям.

– Вот здесь холодная вода, там подогреватели. Когда мы начинали, то воду возили на коне. Даже бани не было. И мои работники бабушек брали к себе мыться. Зимой возили на санях. Я всем говорила: «Потерпите, всё будет, потихоньку справимся». А сейчас – видите? – всё красивое и новое!

Заходим в крохотный кабинетик директора. Среди бумаг и журналов – награды за победу в номинации «Золотое сердце» областного конкурса «Женщина-директор 2010 года». А вот за победу в областном конкурсе «Лучший работник учреждения социального обслуживания 2010 года»... Чтоб не смущать хозяйку, делаю вид, что не заметил.

– А что это у вас за журнал такой большой? – спрашиваю.

– На каждого ведём карту наблюдений, – отвечает Татьяна Николаевна (здесь, среди подчинённых и проживающих, мы зовём директора только так).

– За здоровьем?

– Нет, это не медицина, это жизнь. Интернат же для проживания. У медицинского работника свои наблюдения, а мы тут фиксируем оказание помощи, сопровождение, проветривание… Отмечаем, в каких мероприятиях кто участвовал. Самый популярный кружок – плетение ковриков.

– Вот вижу в графе «Посещение родственников»: прочерк, прочерк...

– Это самое трудное. Мы приходим, а человек молчит, плачет – настроение подавленное. Не будешь же расспрашивать. Но при этом мы ведь как бы за их души отвечаем. Посмотрел карточку – ага, позавчера был выходной и должен был прийти сын. Но не пришёл. Причина, значит, в этом...

Идём по комнатам дальше, знакомимся с обитателями Дома.

– Чем у нас Полина занимается? Вышивкой и цветами.

Подходит старушка и неожиданно обращается к нам: «Большое спасибо, мальчики...»

Любуюсь на классический мезенский деревянный диван. Заметив, Татьяна Николаевна говорит:

– У нас и столик к нему есть. Мечтаем об отдельной комнате, где соберём вот такую старинную мебель и где смогут отдыхать по два-три человека. Они же тоже хотят общаться, как в гостиной... Мы сначала интернат называли «Дом надежды», и даже статья под таким названием выходила...

– А кто такая Надежда? – недоумеваю я.

Татьяна Николаевна смеётся:

– Мою старшую сестру так зовут. Но, вообще-то, тут речь не о ней. Когда было открытие дома-интерната, один пенсионер, который всё время нас морально поддерживал – похвалит, бывало: «Ох, девки, молодцы!», – и мы такие гордые... Так вот, когда было открытие интерната и ленточку перерезали, он крикнул: «Вот, татьянкин дом открыли!»

– Значит, когда часовню откроют, можно будет повесить здесь икону св. Татьяны, – предлагаю директору.

– Мне уже подарили книжку про св. Татьяну. Там всё словно про меня. И что она помогала старикам… Такая – устроительница.

– Ещё она считается покровительницей учащихся, а вы вон сколько лет в школе проработали!

Татьяна Николаевна соглашается и снова смеётся, да так, что ей вторят стоящие рядом коллеги и оказавшаяся поблизости любопытная старушка – та, которая авансом похвалила нас. Мне хочется сказать напоследок что-то хорошее...

– Радостно у вас тут... Наверно, это потому, что в основание была заложена светлая соборная энергия… – я по-светски пытаюсь выразить простую мысль о том, что сделанное с чистым сердцем и ради ближних всегда благословляет Господь. – ...А что заложено, то потом и растёт.

– Одна хорошая знакомая – молодая директор школы в селе Дорогорском – мне частенько звонит и говорит: «С тобой пообщаешься – и как-то хочется работать дальше. А то прямо руки опускаются… Можно мы к тебе опять приедем?» Приезжают. И я им всегда что-то новое показываю. Может, я дурная по натуре, – снова смеётся Татьяна, которую опять не получается называть по отчеству. – Меня ругают: «Ты ведь сначала сделаешь, а потом думаешь!» А я отвечаю: «Пока думать да с вами советоваться – так вообще ничего не сделаешь!»

Долго ещё, с грохотом катясь по грунтовке со скоростью 90 км/час (усвоил урок!), я обдумывал наш разговор с Татьяной Коротаевой.

Мы говорили о том, что для выживания каждая деревня должна иметь какую-то свою изюминку. Но ведь на дороге она не валяется, изюминка-то. Чтоб её найти, нужен человек с проницательным и «острым» взглядом, а чтоб потом из неё вырастить виноградник, требуется самопожертвование всего общежительства. В таком соборном труде по-настоящему раскрывается русский человек, и нипочём ему тогда ни чиновничьи подножки, ни суровость природы.

Я вспоминал лица «проживающих», которых забывают посещать родные дети, и думал о том, как это назидательно и символично: Господь устроил так, что собранные в Доме старики дают полным сил жителям деревни шанс жить и процветать. Они – словно мостик в прошлое, по которому можно ещё вынести завет наших предков: чтобы выжить, надо держаться всем вместе в честном труде и взаимной любви.

Когда мы подъехали к переправе через Мезень, свечерело. На противоположном берегу реки, близ обетного креста, мы решили остановиться на ночёвку. Выкрашенное в белый цвет старинное распятие, рядом с навесом – лавочка, бумажные иконки, традиционные пелены... Всё, ставшее таким знакомым и родным за время путешествия по северному краю. Вот только... Не сразу я понял, что необычное было среди приношений к святыне. Несколько веточек вербы. Наверное, они ещё с весны тут, у ног Спасителя, – с Вербного воскресенья. А значит, не так далеко уже и до Пасхи.

назад

вперед

---

На глав. страницу | Оглавление выпуска | О свт.Стефане | О редакции | Архив | Форум | Гостевая книга