КРАСА И ГОРДОСТЬ ВЯТКИ

Архитектора Людмилу Борисовну Безверхову – руководителя Архитектурного студенческого центра Вятского государственного университета – знают многие в Кировской области. За более чем 40-летний педагогический стаж в ВятГУ она подготовила и выпустила не одну сотню прекрасных специалистов и сама принимала участие в восстановлении многих храмов и монастырей. Но большинству людей она известна в связи с увлекательными телепередачами об архитектуре Вятки, на протяжении многих лет идущих на местном телевидении.

В помещении центра, уставленном чертежами и макетами, где в творческой атмосфере рождаются самые смелые реставрационные проекты, меня встретила обаятельная женщина с большими жизнерадостными глазами. Беседа длилась несколько часов, и, честно скажу, такого интересного собеседника мне редко приходилось встречать.

– Людмила Борисовна, кто вам привил любовь к градостроительству?

– Мой папа. Он любил красивые здания и очень хотел, чтобы мы с братом стали архитекторами.

Папочка у меня 1924 года рождения. Единственный сын у родителей, он, как только началась война, отправился на призывной пункт. Окончил краткосрочные курсы командиров и ушёл на фронт. Отец прошёл с боями от Сталинграда до Вены, был командиром артиллерийской батареи.

Уже после смерти отца в 2002 году я нашла в семейных архивах его письма с фронта. В одном из них он пишет родителям: «Папочка, мамочка, мы в Вене. Здесь архитектура даже лучше, чем в нашей Одессе». Далее подробно описывает каждое здание в отдельности – и ни слова о том, что только что прошёл страшные бои. И в конце письма: «Меня наградили вторым орденом Красной Звезды». Как будто между прочим…

В Вене он и встретил Победу. Играл духовой оркестр, на главной площади устроили танцы. Папа был статный красавец, вальс танцевал прекрасно. Подхватил 80-летнюю бабулечку в букольках. Она, перепуганная, вальсирует и удивляется: «Разве русские офицеры умеют танцевать?» – «Что вас, фрау, так смущает?» – «Ах, вы говорите по-немецки!..»

И это всё, что папа вспоминал о войне. Чаще всего на мои расспросы он отвечал: «Ты знаешь, Вена такой красивый город! С замечательной архитектурой! Вам с братом обязательно надо стать архитекторами». Постоянно внушал нам с Олежкой, что, когда человек может творить подобную красоту, он делает жизнь людей лучше.

– Вы родом из Одессы?

– Нет, я родилась в Тбилиси. Поскольку отец был военным (после войны закончил Ленинградскую артиллеристскую академию), нашей семье приходилось часто переезжать с места на место и даже жить за границей. Вначале у папы с мамой было всего два чемодана. Но они никогда не гнались за богатством, а жили очень интересной, насыщенной жизнью. Где бы мы ни были, каждое воскресенье всей семьёй ходили по музеям или ездили на экскурсии. В Ленинграде вечерами гуляли по городу, обходили парки; я часто бывала в Эрмитаже и всех наших гостей водила туда на экскурсии.

– Людмила Борисовна, а кто вам привил веру?

– Я пришла к вере в раннем детстве благодаря моей бабушке. Тогда же нас с братом Олежкой крестили. Бабушка и в советское время постоянно ходила в церковь, соблюдала церковные праздники. Кстати, в Тбилиси храмы не закрывались, там не было таких гонений, как в России. Помню, на Пасху она красила яички, пекла куличи и несла в храм святить.

Когда мне было лет восемь, бабушка попросила: «Людочка, запиши молитву "Отче наш", только никому не показывай. Утром и вечером читай её хотя бы по одному разу». Когда бабушка просит – надо исполнить. Я записала молитву на листочке и постоянно стала читать. Записочку нашёл отец, посадил меня перед собой и спрашивает: «Это ты написала?» – «Да, я». – «А хорошо выучила?» – «Хорошо». – «Ты понимаешь, дочка, такое дело: её нужно сжечь». И сожгли. Если бы на службе у папы узнали, что его дочь ходит в церковь и молится, то он бы мог лишиться званий и работы. А он был на хорошем счету, дослужился до полковника.

Отец хоть и был коммунистом, но верил в Бога. Они с мамой тайно обвенчались в Тбилиси в 1949 году. Мои родители были потрясающей парой, все на них любовались. Они любили друг друга и никогда не ссорились. Ходили, держась за ручки. Когда мама умерла от кровоизлияния в мозг, ей было всего 49 лет, для отца это был страшный удар: мы боялись, как бы с ним чего не случилось… После маминой смерти отец стал уделять нам ещё больше внимания. Постоянно возился с внуками, а если мы уезжали, то каждый день звонил по межгороду, спрашивал, как дела.

– Расскажите подробнее о вашей бабушке. Как её звали?

– У всех моих бабушек и дедушек трагическая судьба… Бабушка со стороны мамы – Валентина Григорьевна – была из русской помещичьей семьи. Сошлись, повенчались, родили детей. Жили в городе Ольвиополе на Украине (сейчас он переименован в Первомайск). Во время Гражданской войны их усадьбу разорили, семья распалась. То белые наступали, то красные, то петлюровцы – это была настоящая мясорубка, и они попали в самое пекло. На глазах детей расстреляли отца. Выжили только три сестры, братья погибли.

В 30-е там был страшный голод, многие из их родственников погибли. Колхозы разорились, бывших помещиков начали высылать в Мурманск, бабушке с дедом грозила та же участь, и они решили бежать. Они были лишенцами, никаких прав не имели, и паспортов у них не было. В пути одна дочь от голода и болезней умерла, осталась только моя мама. В поисках лучшей жизни их семья оказалась в Тбилиси. Бабушка потом рассказывала: когда они приехали в Грузию, то увидели настоящий рай. На Украине – ни крошки хлеба, а здесь его можно было купить свободно. Дедушка был мастеровой – человек-золотые руки, он сразу же включился в работу.

В Грузии дедушка с бабушкой построили прекрасный дом в центре Тбилиси, посадили сад. Чего только в нём не росло! На небольшом участке было много диковинных деревьев: инжир приносил плоды размером с яблоко, ягоды шелковицы были со сливу. Розы цвели какие-то удивительные…

В семье были заведены старые патриархальные традиции. Бабушка отличалась редкой добротой, никогда не повышала голоса, была деликатной и кроткой. Моего папу, например, бабушка называла только по имени-отчеству – Борис Фёдорович. Все дела по дому бабушка делала сама. Если дед приходил с работы, она набирала кувшин воды, чтоб он мог вымыть руки, подавала ему полотенце. Эта традиция сохранилась и после того, как в доме появился водопровод. Бабушка прекрасно готовила, сама убирала и мыла посуду. Когда был готов обед, приглашала деда к столу, несла горячий суп, потом второе. Но чтобы дедушка пришёл на кухню? – Боже упаси! Появление мужчины на кухне считалось неприличным. Дедушка кушал, а она просто присаживалась рядом и смотрела на него.

Брат Олежка – он на три года младше меня – как-то, придя с улицы, сказал бранное слово, которое только что услышал от товарищей. Конечно, он не понимал смысла. Но бабушка сильно расстроилась. «Олежек, что ж ты наделал! Разве ты слышал это слово от дедушки или от папы?.. Господи, прости его!» – и заплакала. Брат испугался, принялся её успокаивать. То, что она не ругала его, а только плакала, оказалось для него настоящим потрясением, больше он такого не повторял.

Мы с Олегом приезжали к ним на зимние и летние каникулы. На Рождество обязательно была наряжена ёлочка, а под ней лежали подарки. Вместе с дедушкой и бабушкой мы частенько слушали православную службу по «Голосу Америки». Помню, дедушка даже подпевал. Для них это были воспоминания о дореволюционной жизни. А для нас – непривычное церковное пение, ведь в Грузии поют в церквях не так, как в России.

– Несмотря на постоянные переезды, я была круглой отличницей. А Московский архитектурный институт (МАРХИ) в те времена был единственным архитектурным вузом в России. Был, правда, ещё архитектурный факультет в Тбилиси. Но бабушка мне категорически запретила поступать туда. Они хоть и жили в Грузии, но своей родиной считали Россию, воспитывали нас в русском духе. Даже грузинский язык запрещали учить.

Все, кто учился в моей группе, ещё до экзаменов знали о том, что поступят. Но я безо всякого блата с первого раза прошла на градостроительный факультет. В МАРХИ в то время была очень мощная профессура и высокая требовательность к студентам. Практиковали публичные защиты проектов. Таким образом, каждый раз приходилось доказывать, что ты достойна оценки «отлично».

В институте я познакомилась со своим будущим мужем. Геннадий Михайлович был сибиряком и тоже отличником. Он окончил институт на два года раньше меня (в 1965 году) и распределился в Киров. Этот старинный русский город мы выбрали вместе, потому что здесь был университет, а мы своё будущее связывали с преподаванием. Я приезжала к мужу, попутно собирая материал для диплома.

Здесь моим научным руководителем был замечательный человек – завкафедрой строительного производства Анатолий Гаврилович Тинский. Благодаря ему я потом и занялась церковным строительством. Многие здания бывших храмов нам удалось сохранить, а потом по нашим проектам началось их восстановление.

У нас в городе хорошо сохранился ансамбль зданий бывшей Духовной семинарии, где раньше располагалось вертолётное училище. По пути на работу я проезжала мимо и думала: «Откуда здесь такие классические здания?» Подошла с вопросом к Анатолию Гавриловичу: «На улице Кирпичной прекрасный ансамбль сохранился. Хорошо бы его посмотреть?» – «Это бывшая семинария, – отвечает – но, Людмила Борисовна, там сейчас военные, доступа нет, так что забудьте об этом». Тем не менее он принёс мне чертежи.

В 80-е годы отношение к Церкви было ещё насторожённым. Но росла я среди военных, как с ними разговаривать – знаю, поэтому, набравшись смелости, пришла в воинскую часть. На КПП обращаюсь к дежурному солдату: «Мне нужен ваш командир». – «А зачем?» – «По личному вопросу». Звонит командиру: «…девушка …по личному». Пока мы шли по территории воинской части, я заметила: все здания целы, словно вчера семинаристы выехали.

Евгений Артемьевич Кунавин оказался обаятельнейшим русским человеком, он много сделал впоследствии для сохранения зданий. Тогда, при первой встрече, чтобы выслушать меня, он выпроводил всех посетителей. «У вас на территории памятник архитектуры». – «Какой памятник?» – «Редчайший, XVIII век, его надо спасать». – «Да мы же спасаем! Вот смотрите». Подводит меня к окну, а там солдатик из баночки красит бронзовый бюст Кирова.

Я захватила с собой чертежи бывшей семинарии, рассказала о том, что такое памятник архитектуры, и услышала в ответ, что здание главного корпуса… утверждено к сносу. По генплану на этом месте должна быть построена казарма из стекла и бетона. «Голубушка, вы хоть понимаете, что такое подпись командующего округа? Всё уже решено». Мы беседовали в апреле, а летом должны были начаться работы. «Товарищ командир, ну хотя бы разрешите обмерить и сфотографировать уникальные здания, – прошу, – это очень важно…» – «А сколько вам нужно времени?» – «Хотя бы неделю».

Он дал разрешение показать всё, что нас заинтересует, выделил сопровождающего.

Я целую неделю приводила студентов: мы обмеривали, фотографировали, составляли планы. Домовой храм оказался огромным, в два этажа, и в нём ещё до вертолётного училища сохранялись настенные фрески. Сопровождавший нас капитан удивлялся: «Зачем вы это всё делаете? Старьё надо сносить. Я паяльной лампой лично выжигал лики на иконах». – «Вы несчастный человек. Как вы могли?» – «Так, приказ был».

Мы с ребятами составили паспорта на каждое здание и тут же отвезли в Министерство культуры, поставив здания на охрану. Обосновали тем, что это единственный сохранившийся ансамбль в городе. В Министерстве культуры согласились: «Да, надо сохранить».

Я съездила в Ленинградский архив, нашла подлинные чертежи. Прилетаю из Ленинграда, а рядом садится самолёт из Свердловска. С трапа спускается Евгений Артемьевич – командир нашей воинской части, той самой. Говорю ему: «Я только что из Ленинграда, видела подлинники проектов ваших зданий». – «А я от командующего, казарму переносим в другое место», – и обнял меня. Вот русская душа! Мы стоим на аэродроме, обнявшись, как брат и сестра, и радуемся, что уникальный памятник архитектуры удалось спасти. С тех пор мы с ним друзья на всю жизнь.

Мы со студентами сделали несколько дипломов по этому ансамблю и ещё огромный макет. Когда вертолётное училище оттуда вывели, я пошла к владыке Хрисанфу и сказала: «Надо просить, чтобы ансамбль зданий бывшей Духовной семинарии вернули Церкви». Владыка этот вопрос неоднократно поднимал перед военными, но так и не смог ничего добиться. Тяжба о бывшей семинарии идёт до сих пор – уже при новом владыке.

– Таким же образом мы занимались Трифоновым монастырём, – рассказывает Людмила Борисовна. – Там, кроме Успенского храма, всё было в запустении. А по нашим проектам монастырь стал восстанавливаться. Также работали над Христорождественским монастырём в городе Слободском. По нему мы подготовили и издали отдельную книгу.

Впервые я увидела Великорецкое в Тбилиси в 1975 году. Мы шли с мужем по улице, разглядывая витрины антикварных лавочек и букинистических магазинов. Смотрю, на одной из них лежит большая, прекрасно иллюстрированная книга «Живописная Россия» и открыта она как раз на изображении села Великорецкое: большой снимок часовни-ротонды, которая раньше стояла на реке Великой. Мы с мужем купили эту книгу, а когда приехали в Киров, я сразу же обратилась к Тинскому: «Анатолий Гаврилович, расскажите о Великорецком». Он объяснил, что там был архитектурный ансамбль, которого уже нет. И опять посоветовал этим делом не заниматься.

Но я стала искать материалы. Однако в областной библиотеке почти ничего найти не удалось. Открыть Великорецкое помог чудесный случай. Со студентами после очередной защиты мы были на базе отдыха, которая располагалась в Юрье. Возвращаясь с базы, попали в сильный туман – видимость нулевая. Водитель автобуса говорит: «Ехать невозможно, остановимся». Мы вышли из автобуса, стоим ждём. Я разговариваю с коллегой и вдруг вижу, как за её спиной из молока тумана вырастает огромный храм до небес. Я прямо обомлела. Наш автобус остановился в пяти метрах от него. «Что это такое?» – спрашиваю у шофёра. «Это Великорецкое».

Первым мы увидели Никольский храм. Пошли дальше, а там следующий храм стоит. За ним – колокольня. Видно, что это архитектурный ансамбль. Но всё разорено. В Никольской церкви ни икон, ни пола. В Преображенском, правда, ещё иконостас был цел. У реки встретили какую-то бабусю. «Это что за речка?» – «Великая река». На берегу, конечно, часовни-ротонды уже нет.

По возвращении я, как обычно, зарылась в архивы. Анатолий Гаврилович тоже нашёл очень много материалов. По великорецким храмам мы стали составлять планы, делать чертежи, проекты, дипломы, курсовые. Однажды я начертила полностью весь ансамбль, отметила ограду. И по контурам ограды поняла, что в плане храмовый комплекс целиком представляет как бы огромный храм. Это специально было так задумано.

В 90-х туда направили отца Александра Зверева. До этого он служил в Уржуме, поднимал Троицкий собор. В Великорецком тоже развил бурную деятельность. Сначала батюшка пытался обращаться за помощью в реставрационные мастерские, но там просили совершенно неподъёмные суммы. Вскоре он подружился с военными из Юрьи, которые и помогали ему с восстановлением. Он крестил офицерский состав, многих офицеров обвенчал. На тот период Юрьянская дивизия, наверное, была самой православной в России.

Отец Александр и с солдатами находил общий язык, да так, что они постоянно просились к нему на работу. Помогали восстанавливать и Преображенскую, и Никольскую церкви.

С их помощью он привёл в порядок колокольню, которая уже была готова рухнуть. Установил колокола. Вятский губернатор лично подарил один колокол. В колокольне теперь действующий храм Илии Пророка. Первое время во время крестных ходов служба проходила в этой маленькой Ильинской церкви. Вся дивизия собиралась на крестный ход: привозили солдатскую кухню, ставили палатки. И мы со студентами часто приезжали к отцу Александру на Великую. Он нас всегда хорошо встречал, беседовал со студентами на духовные темы.

Строительство прибрежных часовен – тоже инициатива отца Александра. Как-то он предложил мне: «Давайте хоть что-то сделаем на реке». Мы подготовили проект временных часовен. Одна с купелью над источником, вторая – с алтарём. Продумали организацию людских потоков на поляне, ведь уже сейчас на Великую приходит до 50 тысяч человек – нельзя допустить давки. На архиерейской праздничной службе вся поляна на одну ночь становится храмом под открытым небом.

В 1996 году с благословения отца Александра я издала о Великорецком первую книжечку. Он подошёл ко мне и попросил написать хоть что-нибудь, потому что паломники просят литературу, а её нет. Он сам набирал книжку и выпустил к июню. Она сразу разошлась по всей России. Сейчас в Великорецком монастырь, а батюшку перевели – в Верховино он восстанавливает полуразрушенный церковный ансамбль. Собрал вокруг себя молодых ребят, они ему помогают. Ещё возрождает детское движение православных следопытов – воспитывает настоящих мужчин, которые и костёр сумеют развести, и палатку поставят.

– Людмила Борисовна, вам часто приходилось встречаться с владыкой Хрисанфом...

– Для меня владыка был вторым отцом. Да и внешне они были похожи. Первый раз я увидела владыку ещё в 70-е годы, когда вместе с бабушкой мы пошли в Серафимовскую церковь. Тогда он был ещё молодой, без седины. Бабушка посмотрела на него и говорит: «Какие у него выразительные глаза».

А когда владыка начал проповедь, я сразу почувствовала родное тепло. Мои бабушка с дедушкой говорили с таким же украинским акцентом. После службы бабушка сказала: «Людочка, тут ведь можно ходить в церковь. Ты ходи». При каждом удобном случае я потом старалась прийти в храм, чтобы увидеть и услышать владыку. Хотя это было вовсе не безопасно. Тогда с преподавателей вузов был особый спрос, поскольку мы отвечали за моральный облик молодёжи. И за посещение церкви вполне можно было лишиться работы.

В 80-х, когда стали восстанавливаться храмы и монастыри, мы с владыкой Хрисанфом встречались довольно часто. Он относился ко мне, как чадолюбивый отец к любимой дочери.

Потом я стала приводить к нему своих студентов. Владыка встречал ребят с радостью: каждого обнимет, с каждым поговорит. Мы часами могли сидеть и слушать его. Да и для него общение с молодыми людьми, тем более с теми, кто восстанавливает храмы, было в радость. Ребята выходили от него, сияя. Я была счастлива, что мои студенты общаются с таким мудрым человеком. Благодаря и этим встречам с владыкой студенты Архитектурного центра быстро воцерковлялись, становились постоянными прихожанами храмов.

Последние месяцы перед смертью владыка сильно болел, но держался, не показывал, насколько ему тяжело. Мы виделись в последний раз, когда он пришёл в университет на подписание договора с епархией. Владыка подошёл ко мне, поцеловал в лоб – так делал только папа – и сказал: «Запомните, вы краса и гордость Вятки». Я растерялась от неожиданности, а он ещё раз выразительно посмотрел на меня и повторил: «Это я вам говорю!»

У меня перехватило дыхание, я заплакала: почувствовала, что я его больше никогда не увижу. Через неделю я узнала, что владыка госпитализирован.

Начались зимние каникулы, чтоб заглушить боль и как-то отвлечься, я попросила у ректора разрешения поработать. В те дни от келейника владыки, отца Михаила Казаковцева, я и узнала, что владыка умер. Было ощущение потери самого дорогого и близкого человека. Так близки мне были только мама и папа.

Когда я, слепая от слёз, примчалась в епархию, то впервые увидела мужчин, тем более священников, рыдающих, как дети. Причём плакали такие люди, которых я никогда бы в сентиментальности не заподозрила. Один батюшка бросился ко мне на шею, как ребёнок. «Ну что вы, – говорю ему, – успокойтесь!» – «Вы понимаете, это же наш отец». Не только я – многие не знали, как жить дальше.

Потом началась эта эпопея с похоронами. Вначале владыку хотели похоронить на улице около алтаря Успенского собора. Уже и распоряжение Патриарха пришло по этому поводу. Священство разделилось на два лагеря: одни за то, чтобы похоронить на улице, потому что в храме нет крипты; другие – за похороны в храме. Отец Михал Ильницкий пошёл к губернатору, тот вторично обратился к Патриарху. После чего последовало новое распоряжение – похоронить владыку в Успенском соборе. Когда владыку привезли из Москвы сначала в Серафимовский храм, а потом в Успенский собор, с ним пришла проститься вся Вятская земля…

*    *    *

В 2011 году вышла объёмная, прекрасно иллюстрированная книга о 40-летней деятельности Архитектурно-студенческого центра, которым руководит Людмила Безверхова.

«Педагогический опыт, развиваемый в АСЦ при Вятском государственном университете, – подчеркнул в предисловии к книге митрополит Вятский и Слободской Хрисанф, – всецело способствует развитию в молодёжи горячего интереса к родной истории, духовным традициям и богатству своей земли...» А о руководителе центра Людмиле Борисовне он сказал, что она «уделяет огромное внимание возрождению в воспитанниках студенческого центра живого интереса к истории и духовным традициям своего народа и края. За время её руководства центром восстановлены архитектурные планы многих вятских церквей, которые впоследствии послужили основой для их реставрации».

Пока мы беседовали, я постоянно ловил себя на мысли: как же повезло студентам, которые учатся у этой замечательной женщины! Дай Бог, чтобы таких педагогов было больше в наших учебных заведениях!