ОТЦОВСКАЯ ШИНЕЛЬ

Неожиданные отклики вызвала статья Михаила Сизова Валаамские списки (№662), рассказывающая о судьбах ветеранов Великой Отечественной войны, покалеченных на войне. Их называли «обеспечиваемыми» и содержали в инвалидных домах, зачастую располагавшихся в бывших монастырях. И много легенд связано с Валаамским инвалидным домом. Из-за его удалённости от материка в народе ходили слухи, что туда ссылали калек на смерть, пряча не только от людских глаз, но даже от родственников. Как оказалось, эти легенды, рисующие прошлое нашей страны чёрными красками, не совсем соответствуют действительности. Это и подтвердили наши читатели.

Из Петербурга в редакцию позвонили Герман Николаевич и Мария Петровна Муравьёвы. В ранней молодости, как вспоминает Мария Петровна, её начальник-фронтовик заболел туберкулёзом. Эту болезнь он привёз ещё с войны, и она хронически проявлялась. Для излечения его направили как раз на Валаам, где уже тогда действовал инвалидный дом. В 1951-52-х годах Мария Петровна посещала его на Валааме и видела, что вместе с ним лечатся и сравнительно здоровые, и совершенно без рук и ног. Их в сетках выносили в сад на «прогулку», подвешивая к деревьям. Атмосфера в лечебнице была добрая, все друг друга поддерживали, особенно таких, лишившихся всего. В конечном итоге начальник Марии Петровны излечился и вернулся в Ленинград.

Но многие, конечно, оставались в инвалидном доме навсегда. Когда в 84-м году его перевели на материк – в село Видлица, инвалиды с неохотой расставались с островом, потому что привыкли уже. Некоторые там остались... Такие вот сведения.

А на днях в редакцию зашла 78-летняя пенсионерка Валентина Михеевна Стрельникова, жительница Сыктывкара. Сама она – инвалид второй группы и член правления городского общества инвалидов. Валентина Михеевна рассказала о своём отце, который пропал без вести во время войны. Однако в 1962 году выяснилось, что он находится в Валаамском инвалидном доме.

– Мы жили в деревне Устье-Кировское Новгородской области, – начала она. – Отец был образованным человеком, закончил рабфак. Там же, на рабфаке, вместе со своей специальностью мастера по добыче серы получил звание офицера. Ещё до войны к нему приходили допризывники, он их учил военному делу: как винтовку разбирать, как собирать, как стрелять. Это я хорошо помню. Папа пользовался большим авторитетом у односельчан, потому что был грамотным и очень хорошо умел писать. Помогал составлять всякие прошения, оформлять различные документы. Меня научил читать ещё до школы, в шесть лет. Очень много детских книг покупал мне.

В 1940 году он работал мастером по добыче серы, мы втроём с мамой и папой жили в Мстинском районе. Вдруг началась Финская война. Папу зимой забрали на войну, а за нами приехал мой дед, мамин отец, и увёз домой в Устье-Кировское. Папе тогда было 36 лет. Мама осталась с тремя детьми, скоро родилась ещё дочка. А папу с Финской сразу же переправили на Великую Отечественную.

– Получается, он своей младшей дочери не видел? – спрашиваю Валентину Михеевну.

– Видел. В 43-м приходил домой по ранению. В ногу был ранен, ходить не мог. Работал некоторое время в сельсовете, туда его возили на лошади. И вот он всех предупреждал, как себя надо вести, если вдруг наша деревня будет захвачена немцами. Говорил, что у них очень хорошие моторизованные части и они за один день могут преодолеть большие расстояния. А мы жили близко от Ленинграда, всего 350 километров, а от Москвы было 410. Особенно предупреждал папа бояться карательных подразделений СС – солдат в чёрной форме.

Побыл он дома совсем немного, его снова забрали на войну. Нам сказал, что будет воевать на Волховском фронте в частях связи. Он был связистом, а связисты гибли чаще других, под обстрелом на передовой прокладывая связь.

С тех пор о нём не было ни слуху ни духу. Только пришло сообщение, что пропал без вести.

Наша односельчанка Антонина Смирнова, такая боевая женщина, тоже участница войны, в 1962 году ездила на Валаам. Вернувшись, рассказала нам, какие там страшные инвалиды без рук-ног собраны – «самовары». «Мы, – говорит, – увидев их, ужаснулись. И вдруг один инвалид ко мне обращается: "Ой, так ты Тоня Смирнова из Устья-Кировского?" Я посмотрела, кто меня окрикнул. А это был Михей Иванович Кольцов».

«Михей Иванович, почему вы не дома?» – спросила Тоня. Он ответил: «А зачем я, калека, там нужен?»

Он был без обеих ног, а руки-то у него всё-таки были целы. Тоня про всё это рассказала матери, и мать очень сильно расстроилась.

– И что же она не поехала на Валаам? – спрашиваю Валентину Михеевну.

– Нет, что вы, не только она – никто не ездил. Мы такой беднотой были, с голоду пухли. Денег на хлеб не хватало, не то что ездить куда-то.

– И потом никаких попыток разыскать отца вы не предпринимали?

– Предпринимала. В 1962 году я вернулась с целины, отработав там положенное время – из нашего района сто человек отправляли на целину в немецкие посёлки, – а дома по своей специальности устроиться не смогла. Я – библиотекарь. Тут как раз моя младшая сестра вышла замуж и переехала в Коми к мужу. Я поехала с ней и оказалась в п. Ясног, там работала заместителем председателя поссовета и председателем женсовета. И как-то слышу по радио сообщение: дескать, у кого отец пропал без вести, можно написать на Ленинградское радио. Что я и сделала. После этого стали приезжать с проверками и расспросами из милиции ко мне прямо в библиотеку.

– А зачем вы написали на Ленинградское радио? Валаам же относится к Карелии, а не к Ленинграду.

– Подумала: разве трудно Ленинградскому радио поинтересоваться, живёт ли мой отец на Валааме? Так я и милиционеру объяснила. После него ко мне приезжали ответработники, тоже всё меня расспрашивали. Видно, из Ленинграда им запрос переслали. Но никто так ничего мне толком об отце и не рассказал.

Спасибо вашей газете, сейчас прочитала, как они там жили. Хотя и говорится, что им не так плохо было, но чего уж там хорошего, инвалидам-то... И сейчас отношение к инвалидам не очень хорошее – и со стороны государства, и со стороны простых людей. Люди стали равнодушными к чужому горю. Недавно встретила старушку на улице, не смогла спокойно пройти мимо неё, заливавшуюся слезами. Оказалось, ей идёт уже восьмой десяток. Сноха выгнала её из своей трёхкомнатной квартиры, потому что сын ушёл к другой женщине. «Иди, – говорит, – туда, где сын». Я предлагаю: «Вы бы полицейского вызвали». «Вызывала, – отвечает. – Он предупредил сноху, что она не имеет права выгонять меня из квартиры, потому что я в ней прописана». Только полицейский ушёл – она опять стала выгонять... А сын советует: «Мама, поезжай на дачу, там поживи». К себе-то не берёт. «Ваш сын, – говорю ей, – предатель после этого и подлец, свою мать бросил в беде, совсем совесть потерял». Так вот и живём...

Я всю жизнь занималась общественной работой и могу сказать, что за последние 20 лет люди очень сильно изменились. Даже «спасибо» редко стали говорить. Раньше народ сердобольней был. Вспоминается детство. У нас в деревне во время войны, в 42-м году, один восьмилетний мальчик остался сиротой. Мать работала на ферме, а голод тогда был страшный, и она, чтобы накормить сына, вынесла за голенищем сапога четвертинку молока. Вечером, когда шла с фермы, её поймали. За эти 250 граммов молока ей дали восемь лет тюрьмы. Но мальчика Колю Смирнова деревня не бросила. Он по очереди жил в каждой семье, его кормили вместе со своими детьми. Хотя тоже все бедные были, лебеду ели и клевер. Прошло четыре года после войны, его мать Марфу досрочно выпустили из тюрьмы, потому что она там ещё одного сына родила, Васю. Пришла с грудничком домой, а дом у неё весь развалился, жить негде. И опять богомольная бабушка Федосья им подарила свой дом, а сама ушла жить к снохе. Молока своего у Марфы не было – чтобы прокормить маленького ребёнка, вся деревня приносила им молоко. Потом ей дали работу – пасти овец и коз, и она вместе с Колькой пасла, на это и кормились. И всех людей за любую помощь благодарила. И каждый раз прибавляла: «Спасибо, люди добрые! Слава Богу за всё». Деревня и в войну у нас была вся верующая, хотя своей церкви не было. Ходили пешком в храм в соседнее село за сорок километров.

Вспоминается и другой случай. Одна бабушка, Устинья, сошла с ума, однако же дети её не отправили в сумасшедший дом, как часто сейчас бывает. Наоборот, ухаживали за ней. И в деревне никто над ней не смеялся, хотя и она говорила всякую околесицу. Жалели.

Бывало, заболеет какая-нибудь одинокая старушка – и все деревенские по очереди к ней ходят, ночуют. Как только узнали, что один молодой человек запил, пришли к нему, стали вразумлять: «Что же ты такое творишь? Родители твои в рот спиртного не брали, богомольные были, а ты их позоришь. Совсем стыд потерял! Сейчас они, наверно, в гробу переворачиваются». Всей деревней спасли парня, перестал пить. А сейчас пьют все, не только молодёжь. Эх...

Я всегда надеялась, что отца моего, если он и вправду был жив, люди добрые заботой не оставили. Ведь если ты о других заботишься, то и другие о твоих близких позаботятся.

– У вас от отца фотографии или письма с фронта остались? – спрашиваю Валентину Михеевну.

– Ничего не осталось. Только офицерская шинель. Папа специально её оставил нам, когда в 43-м побывал дома после ранения. После войны к нам в деревню пришёл один папин знакомый портной из Вологодской области (папа родом оттуда) – у него с собой машинка была. «Я Михея Ивановича хорошо знал, – сообщил он нам. – Есть ли у вас какой материал, чтобы пошить вам одежду?» Мы принесли ему папину офицерскую шинель, и он пошил мне тёплое пальто. Я была самой старшей в семье, а надеть было нечего. Тогда как раз поступила в педучилище в Устюжне, и этот подарок от отца и незнакомого доброго человека мне очень пригодился. Долго я носила пальто и вспоминала отца...