«ВСЕГДА БУДЕТ ПРОДОЛЖЕНИЕ...»

13 декабря отошёл ко Господу иеродиакон Варнава (Трудов). Верные читатели нашей газеты хорошо его знают. В течение многих лет публиковались его воспоминания о малой родине – Великом Устюге. Сам он в газете вёл рубрику «Ковчег», в которой отвечал на письма со всей России, организовывал помощь нуждающимся, рассказывал о Священном Писании да и просто поддерживал добрым словом братьев и сестёр – именно так он воспринимал даже незнакомых людей.

Зная примерно, когда болезнь убьёт тело, отец Варнава с присущей ему основательностью за несколько дней завершил все земные дела. По электронной почте и телефону, до кого из близких людей смог дозвониться, попросил прощения. Дал распоряжения, какой гроб заказать, во что одеть тело и т. д. Сказал последнюю волю и нам, сотрудникам «Веры»: чтобы «никаких житий» и «чудес» в газету не писали.

Выполняя волю покойного, придётся написать кратко – о том, что связывало нас.

С Виталием Трудовым мы познакомились в конце 80-х годов. В ту пору Игорь Иванов, Анатолий Саков и я – будущие сотрудники «Веры» – работали в республиканской газете «Молодёжь Севера». В старой её подшивке можно найти статью с фотографией: крепенький, бородатый русский мужик стоит на фоне портрета Царской Семьи. Советская власть ещё не закончилась, и нас, «молодёжкинцев», заинтриговало, что в Сыктывкаре появилось отделение Российского Имперского Союза-Ордена – монархической организации, созданной за рубежом русскими эмигрантами. Возглавлял его предприниматель (или «кооператор», как тогда называли) Виталий Владимирович Трудов. Помню, как сразу возникли симпатия и уважение к этому человеку с замечательной русской фамилией.

Он и вправду был трудолюбивым, основательным человеком. Чувствовались в нём мужицкая трезвость и какая-то внутренняя твёрдость, когда слово не расходится с делом. Когда мы познакомились с иеромонахом Трифоном (Плотниковым), служившим в селе Иб, Виталий Трудов решил для себя, что надо делать выбор. Он стал алтарником в ибском храме Вознесения Господня, оставил бизнес, затем принял постриг в Троице-Стефановском Ульяновском монастыре. Восстановлению этой обители он помогал, ещё будучи кооператором: жертвовал стройматериалы, деньги, выполнял разные поручения.

Все эти годы Трудов ухаживал за приёмным сыном Антоном, который болел неизлечимой болезнью и, по утверждениям врачей, должен был умереть в 9 лет. Но мальчик хотя уже не мог ходить, но жил – укрепляемый заботами и молитвами. Став монахом, отец Варнава взял сына с собой в обитель (см. Брат Антоний в №№ 265–266 «Веры»). Помню, перед самой Пасхой 1997 года приезжал я в Ульяновский монастырь и услышал такой диалог в монашеской келье. Отец Варнава вздыхал:

– Эх, сынок, Господь почему-то на других славу Свою показывает. Если бы тебе Он сказал «встань и иди» и пошли бы ножки твои по земле, вот было бы хорошо...

А мальчик, пристраивая крышу к игрушечной крепостной башне, отвечал:

– Бог всё знает. Я же могу быть непослушливым, и ноги мои могут не туда пойти. Поэтому Бог меня не излечивает.

Спустя год у отца Варнавы обнаружилась онкологическая болезнь, и он был отпущен за штат. Жизнь Антония удалось продлить ещё почти на три года, упокоился он в ноябре 2000-го, в возрасте 16 лет. Самому о. Варнаве врачи также отмерили недолгий срок. Монах воспринял это со смирением, но от лечения не отказался – бездеятельность была не в характере Трудова. Не раз ездил в Петербург, в специализированную клинику, согласился испытывать на себе экспериментальные лекарства. Господь продлил жизнь отца Варнавы, и её он посвятил помощи незнакомым людям. Мы удивлялись, как он мог держать в голове имена сотен людей, с которыми переписывался.

Некоторое время назад, предчувствуя окончание земных дел, отец Варнава попросил отвезти его на редакционной машине в Великий Устюг – проститься с родными и городом детства. Как и прежде бывало, поездка оказалась «рабочей» – старый друг нашей редакции знакомил сотрудников «Веры» с устюжанами, о которых «обязательно надо написать». А нынче в конце октября он позвонил с просьбой помолиться – предстоял курс химиотерапии в сыктывкарской клинике. Впервые в голосе отца Варнавы не чувствовалось надежды. Действительно, медицинские процедуры не дали положительного результата.

28 ноября мы поехали в клинику. Находится она в тихом месте за городом, среди высоких елей. Внутри здания как-то всё обыденно, по коридорам ходят с виду обычные больные в халатах, только головы облысевшие. На стенке заметил два объявления. «Парики на любой вкус, можно приобрести в магазинах...» И такое: «Братья и сёстры, если вам нужен священник, можно позвонить по адресу...» Отца Варнаву мы застали также в коридоре – сидел в кресле, дожидаясь нас. Внешне почти не изменился, только кожа стала как бы восковой. Буднично сообщил нам диагноз врачей: костный мозг перестал вырабатывать тромбоциты, поэтому, чтобы поддерживать жизнь, нужно хотя бы раз в неделю полностью менять кровь. Медики делают переливание, но бесконечно так продолжаться не может, скоро должны выписать. После выписки можно пожить ещё недельку-две, не больше.

Говорили о разном. Вспомнили о Борисе Стругацком, который умер накануне.

– То, что он завещал себя кремировать, как и брата, и развеять пепел над Пулковской обсерваторией, – это, конечно, его личное дело, – отец Варнава покачал головой, а потом улыбнулся, что-то вспомнив: – А я ведь пацаном ещё с фонариком под одеялом читал Стругацких, сколько батареек посадил у отца! Утром отцу надо идти в хлев к скотине, а фонарь-то не горит. Молотком этак потюкаешь, и фонарь вроде снова засветится...

– Вы же с ним встречались, со Стругацким? – спрашиваю.

– Знаком я с ним был с 2008 года, когда меня направили в Петербург. Тогда ещё не было федерального центра имени Алмазова, лейкозники лежали в 31-й больнице на Крестовском острове. Услышал там: «Стругацкий, Стругацкий...» Думал, про книгу говорят. А потом сам с ним встретился. И с тех пор общались, он почему-то очень хорошо ко мне относился, ну и я с уважением. Сильно не лез к нему, хотя и задавал вопросы. Последний раз разговаривали этим летом, 9 июня. От года к году он постепенно сдавал, как и я. Но бодрился. Жалею, что фотографию я не сделал. Как-то неудобно было, ведь человек такой величины. А у меня и фотоаппарат имелся под рукой... Хотя зачем нам фотографии?

– Он верующий человек был? – любопытствую.

– Трудно сказать. Знаешь, последний миг-то мы не знаем, в чём Господь застанет. Многое в его романах я не понимаю, но «Град обречённый» настолько похож на ту действительность, какую мы в 90-е годы переживали, что-то есть такое... Сказал ему, что очень люблю «Сталкера», так он рассказал, как трудно этот фильм снимался, сколько он пережил – мука. Тарковский ведь свою философию туда вставил... А вообще здесь, в краснозатонской клинике, мне больше нравится, чем в Питере. Там шумно – каталки туда-сюда по коридору, ногами шаркают, а здесь такой покой...

Отец Варнава пригласил к себе в палату, благо мы в больничных бахилах были и в марлевых повязках.

– Вот записал тут себе, – достал он тетрадь из-под подушки. – Мысли из онкологии... Прочитаю? Мысль такая: чудеса Божии имеют продолжение. Вот если совершилось какое-то чудо Божие в жизни человека, то оно для него всегда будет иметь продолжение.

– Какое продолжение?

– Ну вот, например, Нееман из Ветхого Завета – военачальник сирийского войска, язычник. И девочка... Помните тот сюжет, из четвёртой Книги Царств?

– Э-э... сейчас не вспомним.

– Сирийцы воевали и взяли из Израиля маленькую девочку. Она служила в доме у военачальника Неемана. Нееман-то был хороший военачальник, но у него случилась проказа, болезнь неизлечимая. И вот девочка говорит госпоже: «Слушай, госпожа, господин-то страдает, а у нас в Израиле есть человек, который может исцелить». И вот, как разумные люди, они отправились в Израиль – Нееман набрал подарков, конечно, он же военачальник. Приезжает к Елисею на колеснице. А пророк к нему даже и не вышел. Только слугу послал: «Слушай, ты ему скажи, пусть он в реке искупается, семь раз окунётся – и выйдет здрав». И вот когда Нееман это услышал... Он же из такой дали приехал, столько трудностей! Возмущается: «Наши реки ничем не хуже, я мог бы это и там сделать». А слуга Неемана – хорошо, когда слуга хороший такой! – говорит: «Слушай, господин, от тебя же не требуют что-то большое сделать, просто искупайся...» Послушал он этого слугу, семь раз окунулся и вышел чист, кожа – как у младенца. И сказал: «Вот теперь я знаю, что только в Израиле есть единый Бог».

Эти его слова и то, что он поверил в Бога, были продолжением чуда. Это очень серьёзно.

– У тебя тоже было такое в жизни? – спрашиваем.

– За себя не буду говорить, ни к чему. Но в начале 90-х годов был я знаком с одним человеком, вроде экстрасенсом, который доказывал мне, что может чудеса совершать... Да уж Бог с ним, не мне судить. Но факт такой: чудеса экстрасенса продолжения не имеют. Человек заболел, потом ему от какого-то воздействия полегчало – и всё, на этом точка. А настоящие чудеса ведут на узкий путь, к Богу.

– А ещё что записано? – киваю на тетрадку.

– Да это я просто так, конспектик маленький себе иногда пишу, – смущённо улыбнулся отец Варнава. – Ну, вот дальше: «Человек, который исцелится, не зная пути Божьего, он останется в том же самом положении – жизни-то в нём не будет. Жизнь в Боге – это цель, а всё остальное – это средство». Вот как. Цель – это спасение.

Посмотрел на нас и продолжил:

– «Монашество – не привилегия, а путь в вечность. Один из путей». Многие думают, что если монах, то к нему какие-то внешние требования прилагаются – и в этом будто бы монашество заключается. Но монах сам к себе требования предъявляет, он же один на один с Богом.

Вот фильм «Остров», очень его люблю. Там отец Анатолий умирать собрался, ему и ящик принесли. А Иов – благочинный, видимо, да? – загорюнился: «Я ведь тоже хотел, как ты, помогать людям. Но вот дара-то нет. Ты вот сейчас уйдёшь, а мне как жить?!» Отец Анатолий ответил: «Слушай, живи, как живёшь... Живи, как живёшь, только сильно не греши». Вот напутствие старца. Мне так это место понравилось! Живи, как живёшь, ты же не можешь по-другому. Но что ты можешь – так это не грешить.

В Евангелии от Луки, 14-я глава, 28-й стих, говорится: «Ибо кто из вас, желая построить башню, не сядет прежде и не вычислит издержек, имеет ли он, что нужно для совершения её, дабы, когда положит основание и не возможет совершить, все видящие не стали смеяться над ним, говоря: этот человек начал строить и не мог окончить?» Там, в общем-то, не написано, что это будет грех, если ты основание заложишь, но не построишь. Просто люди будут смеяться. Но всё же... Это, думаю, в любом деле так – хоть работа, хоть семья.

Я к чему это... Вот приходишь крещение принимать – это пока что основание, ещё не башня. А башня-то – высокое сооружение, тут не с кондачка, а рассчитывать надо, с мыслью: смогу ли я завершить? А иначе получается номинальный христианин.

– Есть ощущение, что всё завершено? – спрашивает Игорь.

– Ты знаешь, про себя я не могу сказать, что не завершил. Есть такое чувство, что не о чем заботиться сейчас. Заботиться не о чем абсолютно. Видишь... болезнь – это же и фавор. На Фаворе не живут и не заботятся. Хорошо нам здесь? Побыли? Вот и хватит, пора... И Голгофа – там тоже не живут. Это всё одно и то же.

Понимаете, братья, для меня по минимуму было – довести Антошку до конца. Крест этот взять было очень тяжело, даже сам не знаю, как решился. Это я сделал. Больше ничего и не хочу... Знаешь, для дружбы нужны какие-то обстоятельства или ещё что-то. А для любви – не надо ничего, каких-то условностей, привязанностей. Ничего не надо – только любить. Любовь возникает, когда мы нуждаемся друг в друге. Он без меня никак, и я без него никак. Понимаешь, тут рождается такая любовь, за которую ты пойдёшь на всё. И так получилось, в общем-то.

Мы сидели в больничной палате, чувствуя, что прощаемся в этой жизни. Но в голове это никак не укладывалось, и мы с Игорем вспомнили о нашем общем друге Анатолии Петровиче Сакове, который сильно болел, но работа над книгой о сыктывкарском детстве 40–50-х годов, наверное, продлила его жизнь. Напечатан роман был уже после его смерти. «Вот представь, что он не написал ту книгу. Что-то бы не было важного, завершающего в его жизни», – предположил Игорь. Отец Варнава мягко отвёл эти наши пожелания: мол, какая сейчас книга, недели две, наверное, жить осталось. Хотя и согласился, что о многом смог бы написать.

– Да, столько людей вокруг меня было хороших! – светло улыбнулся он. – Благодарю Бога за все встречи, за все письма, какие мне присылали. Благодарю за добрые слова, пожелания, молитвы. За денежные переводы, на которые мог покупать лекарства. Всем я благодарен. Отцу Трифону благодарен, что нашёл меня. Я счастливый человек, у меня врагов нету. Может, они и есть, но я их не знаю. И зла ни на кого нету. Бывали, конечно, некоторые недоумения... Недоумения – это же недостаток ума, да?

– Или недостаток умения, – предполагаю.

– Недоумел любить? Да, такое тоже может быть.

...Подошло время, и отец Варнава стал прощаться, обняв нас по очереди:

– Простите меня, ребятки.

– Аминь. Бог простит. И ты нас прости, отец Варнава.

Вскоре его выписали из клиники. Вечером 12 декабря мы, сотрудники редакции, пришли в его сыктывкарскую квартиру, где за больным ухаживала Вера и где накануне его исповедали и причастили. Отец Варнава был прикован к постели, но ещё мог говорить, хотя и с трудом, едва различимо. Сказал, чтобы молились, и напомнил одному из нас, чтобы берёг себя (вспомнил про его давнюю операцию на желудке). Мы в ответ попросили, чтобы он «там молился о нас».

Отец Варнава испытывал страшные боли, но был светел. Навсегда запомнился его спокойный, с добрым и чуть насмешливым прищуром взгляд. Через несколько часов – в 2 часа 45 минут – он отошёл в иной мир.

После отпева похоронили его на Верхнечовском кладбище, рядом с могилой Антоши. Игумен Игнатий (Бакаев) сказал проповедь, вспомнив о том, как по-христиански иеродиакон Варнава относился к болезни – как к якорю спасения. А протоиерей Георгий Модянов рассказал, как вместе с Виталием Трудовым был алтарником у отца Трифона в Ибе. Людей на похороны пригласили немного, как и просил о. Варнава – чтобы никого не отвлекать от своих дел и чтобы поменьше было суеты.

Упокой, Господи, душу новопреставленного раба Твоего Варнавы!