«АНГЕЛ СМЕРТИ»

Так сложилось, что в минувшем месяце мне довелось побыть «ангелом смерти». Меня попросили сказать одному пожилому человеку о том, что он скоро умрёт. Просто родни у него не было, а среди пожилых его знакомых не нашлось кандидатов на эту роль «гонца» с печальной вестью. Почему ангелом? Потому что функция моя была чисто служебная: донести до него то, что сказал врач-онколог, при этом сам же больной не был мне ни родственником, ни знакомым, я даже не знал, христианин ли он. Он был просто ближним.

Перед тем я беседовал с лечащим врачом, словно списанным с картинки: седая бородка, белый халат, усталые добрые глаза. Он попросил забрать болящего, потому что дальнейшее пребывание его в стенах стационара было бессмысленно: рак дал метастазы по всему организму. А умирать среди холодных стен больничной палаты – печально. Помнится, я спросил у доктора, отчего так много в последние годы онкологических заболеваний. «Человеку, родившись, должно умереть, – ответил врач. – Прежде люди умирали, но от чего – не знали, говорили: от старости. Теперь знаем, что кто-то от онкологии, кто-то – от сердечно-сосудистых заболеваний. Но, в сущности, не всё ли равно, каков диагноз. Просто пришёл срок…»

С доктором мы договорились, что больного выпишут «на амбулаторное лечение», я отвезу его домой и там скажу всё как есть… Так и произошло: мы приехали домой, больной плохо себя чувствовал, поскорее лёг в постель, но продолжал говорить о том, что скорее нужен врач, который пропишет лечение, а он будет выполнять все назначения и не будет больше выпивать… Я сидел у кровати, глядя на неестественно раздувшийся живот больного, теребил в руках выписку из истории болезни и думал, с чего начать. Наконец, решился: «Вы знаете, это похоже на рак, – и… не дав себе передышки: – А если это такое опасное заболевание, от которого можно и умереть, само собой, нужно соблюдать некоторые правила…» Последними словами я словно зажёвывал короткое жестокое слово «рак». И всё же оно было произнесено. Но, вопреки моим ожиданиям, не вызвало у больного ни истерики, ни замешательства, ни другой видимой реакции. Поэтому я решил повторить. И через несколько минут разговора, разглядывая медицинское заключение и делая вид, что разбираю зашифрованную медицинскими закорючками смертельную болезнь, произнёс: «Вы знаете, похоже, это действительно злокачественная опухоль и она у вас уже дала метастазы…» Уже без всякого «если». И вновь этот приговор утонул в каких-то бытовых фразах, кряхтении и словах о траволечении. И в третий раз я попытался достучаться до человека, сказав, что, вероятно, осталось недолго, потому что рак коварен, и нужно разобраться в незаконченных делах, договорить недоговорённое. Конечно, мы не можем знать сроков, только Бог… Я говорил и видел, что слова мои снова летят в пустоту.

Едучи домой, я размышлял о том, почему же так и не был услышан. Конечно, вспомнилось библейское «имеющий уши да слышит». Задумался: а были ли у него уши? Слышал ли он меня вообще или слышал только свою боль? Но ведь обсуждал же он со мной вопрос о том, кого лучше пригласить для уколов и пр.

Где же застряла простая весть о том, что осталось недолго, из которой, очевидно, проросла бы следующая мысль, что оставшееся время (сколько там ему осталось: месяц, два?) надо постараться использовать с величайшим тщанием…

Потом вспомнил: ведь не единожды доводилось мне беседовать на «трудные» темы – говоришь с человеком, пытаясь перевести на главное, но разговор увязает в каких-то второстепенных деталях, соскальзывает на претензии к судьбе, к Богу, упирается в обиды непонятно на кого. Подумал и о том, сколько раз сам не слышал ближних и воспринимал только то, что хотел. А даже и услышав, всегда ли осознавал это; поняв, пропускал ли к сердцу; побуждало ли сердце мою волю к перемене и воля творила ли плод – дело любви?

Спустя всего несколько дней я узнал, что мой болящий дедушка умер. Хоть окружавшие его уже свыклись с мыслью о болезни, да и он тоже, но всё же кончина оказалась внезапной. Так, в последний раз причастившийся в раннем детстве ещё в блокаду, в Никольском соборе Ленинграда (об этом мне рассказали), он не причастился перед смертью, да что там: хотел подарить квартиру своему другу, но даже этого не успел. Новость я узнал солнечным морозным днём за рулём машины – самые лучшие минуты, чтобы обдумать… Но по радио бойко диктовали новости: «Министр образования Ливанов оскорбил академиков… Нобелевский лауреат Жорес Алфёров вышел из состава совета при Министерстве образования… Депутаты считают, что министр должен уйти в отставку…»

Несчастное наше образование! Уж сколько лет его под видом «реформирования» пытаются окончательно развалить. Сколько на этом поприще «трудился» Фурсенко, теперь его дело старается довершить бывший зам. То этот молодец предложит сократить вдвое число бюджетных мест для студентов, то оскорбит профессуру провинциальных вузов, а вдогонку спишет их в «неперспективные», то выматерится в присутствии СМИ... Такие у нас «реформаторы». Когда-то я считал невероятную инертность нашей системы народного образования бедой – невозможно трудно туда пробивались начатки духовного просвещения. В 90-е годы – скорей, отрицательный результат. В «нулевые» – почти ничего, и только сейчас какие-то крохотные подвижки в этом направлении. Но именно эта инертность не позволила разрушителям сотворить с ней то же, что они стремительно сделали с промышленностью, транспортом, оборонкой. Хотя процесс, как говорится, пошёл. «Согласно последнему докладу о развитии человеческого потенциала Россия сегодня занимает 66-е место», – заявил недавно Олег Смолин, первый зампред Комитета по образованию Госдумы. А динамика такая: 1992 год – 34-е место, конец 90-х – 55-е…

Все изменения в мире происходят медленно – наверное, так устроил Бог неспроста. В противном случае перемены не будут крепки. И только смерть приходит внезапно, даже когда она ожидаема…

…По радио уже вещали об украденных миллиардах бывшего министра Сердюкова, потом начали о падении производства в первом квартале, необходимости экономии на бюджетниках… Всё это происходило где-то далеко в Москве, не имело ко мне никакого, по сути, отношения – ведь здесь у нас свои воры, свои финансисты – но вызывало досаду и сбивало с великопостного хода мыслей. Суета какая-то...

О чём же я думал?.. Ах да – о том, что уши человека начинают слышать, только когда он готов к этому. А и услышав, меняется он не сразу, но постепенно и не так, как ты ожидаешь, но по собственному «плану», в соответствии со своим опытом. «Вот и ты, – мыслил я себе, – принёс тому дедуле не надежду, не тепло души, не частичку любви, но голую холодную информацию… Она не проникает в душу. Тоже хорош... вообразил себя ангелом смерти».

И тут вдруг меня озарило: а ведь в тот день не я был «ангелом смерти»: ангел стоял сзади, за моими плечами, и говорил неслышно – для меня! И все эти дни я пытался разобрать его слова.

…От такой догадки на какие-то мгновения я отвлёкся от дороги, проскочил свой поворот и едва не влепился в тормознувший впереди грузовик. Выдохнув, я выключил радио и начал искать, где бы развернуться.