«КОГДА ОГЛЯНЕШЬСЯ ОКРУГ...»

В конце прошлого года на Севере появилась Котласская и Вельская епархия, выделенная из Архангельской епархии. Определением Священного Синода главой её избран архимандрит Василий (Данилов), хиротония которого во епископы состоялась 18 ноября. В краткой биографии владыки говорится, что родился он в 1956 году в п. Городище Брестской области Белорусской ССР. В 1987 году поступил в Московскую духовную семинарию, где спустя два года был пострижен в монашество. В 1991 стал иеромонахом. Духовную академию закончил в 1995 году, защитив диплом на тему «Нравственное учение по творениям Святых мужей Апостольских». В игумены возведён в 2001-м, а спустя четыре года по прошению был переведён в Нижегородскую епархию, где нёс послушание настоятеля трёх храмов г. Нижнего Новгорода. Оттуда его и призвали на новообразованную епископскую кафедру.

Уже прошло несколько месяцев, как владыка прибыл к нам на Север. Разместился он в г. Коряжме, в бывшем Николо-Коряжемском монастыре. Там с ним и побеседовал наш корреспондент.

– Владыко, позвольте от имени читателей поздравить вас с назначением. Котлас стоит на пересечении дорог, многие здесь бывают, заходят в Стефановский храм. И теперь все ожидают, что православная жизнь в городе раскроется во всей полноте.

– Спаси Господи.

– Вы, наверное, задолго готовились к архиерейскому служению?

– Прежде не думал об этом. В Троице-Сергиевой лавре, откуда вышло много архиереев, я нёс послушание 19 лет, но не на такой уж высокой должности. Понимаете, монах ведь живёт по послушанию: копать – значит копать, носить – значит носить, строить – так строить. И ты не вправе отказываться, когда на тебя перст Божий указывает. Нельзя идти в монастырь и думать: вот я стану кем-то. Это просто глупо. Тогда в чём смысл монашества? Он в том, чтобы быть ближе к Богу. А дальше уж как Господь управит.

– Обычно епископы на новое место служения приезжает со своими людьми. Вы кого-то взяли с собой из Нижнего Новгорода?

– Так бывает, когда архиерея переводят с одной кафедры на другую. Для меня же это первая епархия. Да, духовенство из Нижнего помогает, но лишь наездами. На постоянное служение в Архангельскую область не очень-то хотят ехать, думают, здесь дикие леса, очень холодно. Со мной сюда прибыло лишь трое постоянных помощников, но они не священники.

– По сравнению с Нижегородской землёй на нашем Севере православие больше разрушено? Здесь ведь красный каток прокатился...

– Да везде этот каток прошёл. Вы бы сравнили с Белоруссией. Там вообще была атеистическая республика, христиан сильно преследовали. В областных центрах, таких как Гомель, Витебск, Минск, советская власть оставила на окраинах по одному храму. Как и здесь. Вот недавно ездил в Вельск. Подарили мне там книгу об истории этого старинного северного города. До революции в нём было пять великолепных каменных храмов на две тысячи населения. А сейчас лишь одна кладбищенская церковь Успения на 25 тысяч... Гонения были всюду. Другое дело, что не везде одинаково православная жизнь восстанавливается. В том же Гомеле, где был один храм, сейчас действует 12. Значит, есть нужда в духовности. Кстати, в Сольвычегодске, где до революции жило три-четыре тысячи населения, тоже было двенадцать храмов, как сейчас в полумиллионном Гомеле. Вот как всё изменилось. Мы сейчас строим торговые центры в основном, а ведь надо и о душе подумать.

– Род ваш из Белоруссии происходит?

– Да, из белорусских крестьян, хотя есть много родственников и в Сибири. Когда мой дедушка был ещё молодым парнем, то его отец уехал в Омскую область по Столыпинской реформе. Люди так хотели на земле работать, что аж за Урал через всю страну пробирались на своих подводах – по весне выезжали, к зиме приезжали. Мой дед тоже бы уехал, но он только женился – супруга его находилась в положении. Так получилось, что отчий дом и всё хозяйство были проданы, дед с семьёй на голом месте оказался. И вот, представьте, он рук не опустил. Снял у частника квартиру, ходил по найму: сани делал, бочки, крыши перестилал – руки-то к топору привычные. В итоге заработал на небольшой дом, затем – на большой крепкий дом, какую-то молотилку купил. Породил восьмерых детей, большую семью кормил. Фактически из ничего благополучие построил. А потом пришли 16-17-летние комсомольцы, которых на реквизицию послали. Они скотину в колхоз увели, бабушку буквально на снег из дома выбросили, и она вскоре умерла. Пришли деда арестовывать, а он бежал, прятался. В итоге отец остался сиротой в 13 лет.

Это я к тому говорю, что раньше люди хотели и умели работать. И это надо заново воспитывать в людях.

– Насколько знаю, в вашей семье вы не один посвятили себя Церкви?

– Мой младший брат сейчас митрополит Нижегородский и Арзамасский.

– Ваши родители кем работали?

– Отец был служащим, а мать после рождения пятого ребёнка ушла с работы, только домом занималась.

– Они верующие?

– Да, и отец, и мать. Нас, детей – троих сыновей и троих дочерей, – воспитывали в православии. В школе учителя требовали, чтобы все в пионеры и в комсомол вступали, за этим райком партии следил, отчётность спрашивал. Но никто из нас даже пионером не был.

– Ваш отец запрещал?

– Нет, просто мы были так воспитаны, в вере. Когда меня спрашивали, почему не вступаешь, то я отвечал просто: «Не хочу».

– Отказ никаких последствий не имел?

– Сейчас это трудно представить, но некоторые учителя специально занижали оценки. И открыто говорили матери, что ваши дети никуда не поступят, будут трактористами и доярками, если не станут «союзной молодёжью». Хотя чем плохи трактористы и доярки? Эти педагоги сами же противоречили советской идеологии, по которой все профессии достойные.

Конечно, даже в ту пору среди институтских преподавателей были верующие и среди государственных служащих тоже, просто веру свою они не показывали. Одно дело политика партии, а другое – живые люди. Мы многое не знаем о том времени, о тех людях. Вот бывший директор моей школы, Виталий Кириллович Кармазин, который с мамой моей вёл беседы по поводу вступления в комсомол. Когда пришла свобода, то он, встретив мать, попросил у неё прощения. Сам стал в храм ходить, и сына его можно в храме увидеть. Причём это не веяние моды, нет – он искренне к вере пришёл. А в советское время по должности был обязан нести красный флаг атеизма.

– Говорят, что во время гонений христианам было проще – перед тобой явные враги Бога, исповедуй веру, и всё. А теперь легко в теплохладность духовную впасть.

– С одной стороны, это так. Но что значит «проще»? Люди были лишены исповеди и Святого Причастия. У нас в городе имелся один молитвенный дом, а в райцентрах и других селениях вообще ничего не было. Не дай Бог вернуться к тем временам. Конечно, всегда верные останутся, но очень маленькая группа людей. Мы просто не представляем, насколько трудно быть изгоем общества, далеко не каждый такое выдержит. Хотя мне повезло, рос уже в спокойные брежневские времена. Были друзья, спортом вместе занимались, и никто не смеялся, что я верующий. Иногда только... А у некоторых даже тайный уважительный интерес появлялся: мол, вот, человек-то необычный.

– А как же вы в университет поступили, не будучи комсомольцем?

– Поступал я уже довольно взрослым человеком, в 1978-м, и как-то на это не обратили внимание. Только на втором курсе пристали: «Давай вступай, иначе...» Говорю: «Мне 23 года, куда ж мне в молодёжный союз?»

– Необычно то, что вы приняли сан, прожив уже большую жизнь. Опыт работы в миру – это плюс для архиерейского служения?

– Да, это хорошо для пастыря – когда имеешь светское образование и когда потрудился на каком-то поприще. Потому что узнаёшь больше проблем, трудностей, хороших и отрицательных сторон жизни.

– Вы и в армии слу­жили?

– Был мотострелком после сержантской учебки в Елани. Служил в Германии, в районе Дрездена. Красивый город, черешневые сады. Служба в ГСВГ тем отличалась, что было очень много боевой подготовки, постоянно учения. И жёсткая дисциплина. Думаю, для любого человека это полезный опыт. А после армии ещё год работал водителем на автопредприятии.

В университете учился на экономиста и по распределению работал в Ташкенте ведущим экономистом на заводе «Сантехлит». Как и положено по закону, отработал три года, затем поступил в Московскую духовную семинарию, а через год стал послушником Лавры. И так получилось, что когда принял постриг, то поставили на послушание в службе казначея, потом в службе эконома. Послушничал под началом отца Венедикта, он сейчас наместник Оптиной пустыни. А когда восстановилась лаврская типография, то и там занимался финансовыми вопросами. Чтобы выпускать богослужебные, святоотеческие книги, надо ведь ещё мирские законы знать, средствами экономично распоряжаться.

– В нашей стране государство напрямую не помогает Церкви, как, например, в Финляндии, и Церкви приходится заниматься экономической деятельностью. Это вызывает определённые искушения, в газетах разное пишут.

– Вообще, если вспомнить 90-е годы, то что Церкви отдали? Разрушенные храмы. И священник с семинарским образованием был и строителем, и бухгалтером, и постоянным просителем, чтобы ему помогли в восстановлении храмов. Это нормально? Нет. Появлялись жертвователи, которые помогали не только в этом, но и в устройстве быта священников. Как к этому относиться? Сложный вопрос. Тут главное, чтобы люди не прилеплялись к роскоши. Вот есть у священника хороший автомобиль, который в силу своей стоимости качественно собран, реже ломается, – ну так не воспринимай это как роскошь, а используй как удобное средство передвижения, с помощью которого по бездорожью можно добраться до любой деревни. Знаю, многие священники так и относятся к вещам. Мирские люди видят только наружное, а как этот священник трудится, сколько времени он отдаёт службе в храме, социальной работе, помощи людям – это же мало кто замечает.

Полгода назад ездил я в паломничество на Соловки, и на теплоходе подошла ко мне одна москвичка лет 35. Сказала, что она верующая, регулярно ходит на службу в Сретенский монастырь. И задала мне такой вопрос: «Почему на службах священники надевают такие роскошные облачения? Разве вера и роскошь совместимы?» Отвечаю ей шутливо: «У-у, Екатерина, это попахивает Интернетом». Потом пытаюсь объяснить, что Господь создал всё, что есть на свете: этот космос, эту землю, в том числе золото, алмазы, все драгметаллы. И всё лучшее мы приносим к алтарю, к Богу. «Так?» – спрашиваю. «Да, так», – говорит. «И вы, когда в храм приходите, то не в обыденной же помятой одежде, а в поглаженной, чистой, праздничной. И священнику, который в алтаре Самому Богу предстоит, во что ему прикажете одеться? Конечно, это будет праздничное одеяние, по возможности расшитое золотом и серебром». Это не роскошь, это всё по любви и благодарности к Богу. А иначе как? Золотые купола на храмах – они для чего? Не просто же, чтобы покрасоваться, не для эстетики, а по любви к Творцу всего сущего.

– Некоторые думают, что Церковь – это только молитва...

– Хорошо бы было так. Но приходится решать вопросы, которые непосредственно связаны с экономикой. Вот взять наш Котлас. В городе только одна церковь. А Святейший Патриарх правильно сказал, что минимум один храм должен быть на 10 тысяч человек. В Котласе же более 70 тысяч человек. Как быть, откуда взять средства на строительство? И священников тоже не хватает – в Котласе служат двое и здесь, в Коряжме, двое. Они очень загружены службой, социальной работой, так что вопросами строительства и поиском денег физически заняться не могут. Поэтому, конечно, помощь нужна.

– Вы сказали, что на Соловки паломничали. А в других местах на Севере бывали?

– На Валаам раза четыре ездил, в Кирилло-Белозерский, в Коневецкий, в другие монастыри. Помню, в 91-м заезжал в обитель преподобного Александра Свирского, когда там ещё психбольница располагалась. Запустение страшное. Вот тогда ощутил явно: как легко разрушить и как тяжело строить, созидать – без помощи Божьей это вообще невозможно.

– Вам не боязно браться за создание епархии, ведь здесь тоже многое разрушено?

– Есть новые епархии, где вообще ничего нет. А здесь ещё слава Богу. Вот Николо-Коряжемский мо­настырь, где мы находимся, замечательно восстановлен. А ведь раньше тут настоящие развалины были, видел я фото – груда кирпича, деревья растут. И такую большую работу здесь сделали, удивительно. Конечно, многое ещё предстоит... Тот же Вельск – замечательный город, очень зелёный, мне понравился. Но кладбищенская церквушка такая маленькая. В самом городе сохранился Преображенский собор, но в нём дом культуры, и власти говорят, что не могут оттуда детей выселить. Радует, что в Няндоме построили храм – деревянный, большой, хороший. Сейчас и в Шенкурске есть подвижки, там, правда, целый монастырь требует восстановления, работы много, батюшка весь в трудах. Работа есть, только работников не хватает, в этом главная проблема.

– В епархии сколько сейчас приходов?

– Всего 50 храмов и молитвенных домов, из них только 30 действующих. А где есть действующие, то они часто в малоприспособленных помещениях. В Вычегодске, например, люди молятся в бывшем детском саде, в тесноте и духоте. В посёлке Приводино та же ситуация.

– Где вам ещё удалось побывать?

– Я всю епархию объехал. В Ильино-Подомском два раза служил, в Урдоме, Шенкурске, Няндоме, завтра поеду в Никольское, в воскресенье собираюсь в Вычегодск.

В епархии довольно много старинных сохранившихся храмов, но они находятся в безлюдных местах. Есть замечательная церковь в Комарице, которую инок Владимир восстанавливает. Так она в поле стоит, на службы туда надо на машине ездить. Или вот я был в церкви Святителя Василия Великого, это километрах в 25 от Котласа. Тоже большой старинный храм, но опять в поле, и нужно его восстанавливать.

– Много лет назад мы бывали в Урдоме на освящении очень красивой церкви, но она тоже получилась на отшибе.

– Храм там действительно хороший: и купола позолочены, и территория брусчаткой выложена, ограда кованая. Правда, строители из Литвы что-то недосмотрели – снизу идёт сырость, темнеют стены. Видно, с фундаментом проблемы, нужно было глубже делать и засыпать песок. Да это бы ладно, но рядом с храмом почти никто не живёт, только несколько дач, а дальше тайга. От Урдомы туда 3-4 километра ехать надо. Но так уже решил предприни­матель-жертвователь, ко­торый в детстве любил это место. Похоже, надеялся, что с появлением церкви оживёт его посёлок Песочный. Не получилось.

Малые деревни и посёлки опустели, а храмы остались. Что с ними делать? Конечно, сохранять. Вот рядом с Сольвычегодском стоит великолепный Никольский храм, на возвышенности. В храме уже заделали оконные проёмы, двери, чтобы остановить разрушение. С купола кто-то пытался сбросить крест, в советское ещё время, и теперь он искривлён. Надо там ставить леса, нанимать верхолазов, изготавливать новый крест. Туда некому ходить, но всё равно это дом Божий, как же его бросишь?

– Местные власти этим заняться не могут?

– У администрации в Сольвычегодске своей работы непочатый край – с восстановлением огромного Введенского собора.

– А в Цилибе, где дети у брошенного храма летние лагеря проводят, ещё не бывали?

– На Светлой седмице приезжали ко мне из Петербурга руководительница группы детей Татьяна Сарычева и игумен Варсонофий из Сийского монастыря, приглашали приехать в Цилибу на святого князя Владимира, отслужить архиерейскую службу. Что ж, будем этот вопрос рассматривать.

– Какие у вас есть первоочередные планы?

– Планов очень много. Сейчас пытаемся решить вопрос со строительством кафедрального собора в Котласе. Там ситуация наиболее проблемная. Стефановский храм стоит на набережной напротив вокзала, место вроде людное. Но город давно уже разросся в другую сторону, расстояния стали приличные. Второй храм обязательно нужен.

– А в каком месте собираетесь строить?

– Ближе к кольцевой дороге – там, где город растёт. В центре уже нет места. План развития Котласа я смотрел, так что вроде удачное место.

– А не получится так, что план останется на бумаге и кафедральный собор окажется на окраине?

– Строительство там споро идёт, видно, как строения приближаются к месту собора.

– Когда вы приехали на кафедру, из отдалённых сёл к вам, наверное, поступило много обращений с просьбами?

– Да, основная беда – священников не хватает. К сожалению, в Архангельской епархии не было ни семинарии, ни духовного училища, и это сказалось. Кадры, их учить надо, долго готовить.

– А здесь духовное училище можно открыть?

– Семинария или училище – это полный пансион для учащихся с первого по пятый курс. Надо содержать учебные и жилые здания, иметь преподавательский состав. Такое возможно только в областном центре, где больше финансовых возможностей.

– Тогда как решать вопрос с кадрами?

– Мы имеем возможность посылать молодых людей в семинарии в другие города.

– А есть планы организовать монашескую жизнь в епархии?

– Пока ещё рано говорить. Кто такой монах? У человека внутри должен быть призыв, он должен сам прийти. Это же не набор в армию.

– Но если будет место, где можно подвизаться, то, может, придут?

– У нас есть Христофорова пустынь. Восстанавливать её начинал ещё отец Михаил Яворский – к сожалению, рано ушедший из жизни. Он многое успел: спас от разрушения храм, провёл туда, в безлюдье, линию электропередач. Небольшая общинка, в основном из временно проживающих, засевала поля, заготавливала сено. Построили два здания: одно­этажный жилой со скотным двором и двухэтажный жилой. Там до сих пор пустые койки стоят. Пока что у нас нет даже человека, который бы там, вдали от людей, постоянно жил. Это должен быть подвижник. Как раньше – поселялся монах, молился, и к нему приходили сподвижники, а лет через десять-двадцать образовывался монастырь.

– С местными властями у вас есть контакт?

– Очень хорошие отношения наладились с Коряжемской администрацией. То же и с Котласской администрацией, сейчас с ней решаем вопрос о земле под кафедральный собор. Город обещает помочь нам. Котласский ЦБК тоже в стороне не стоит.

– В Сольвычегодском музее хранятся саккос святителя Стефана Пермского и другие святыни. В связи с открытием епархии не думаете ставить вопрос о возвращении их верующим?

– Да, я был там. К музейным работникам можно испытывать только благодарность, они хорошо сохранили и два храма, и вот эти святыни. Надеюсь, у нас наладится сотрудничество.

– Ваша епархия по сравнению, например, с новообразованной Яранской и Лузской необычна тем, что прежде здесь никогда не было архиерейского управления. То есть исторически епархия строится на голом месте. Что может её объединять?

– Самое главное – здесь были известные на всю Россию монастыри, основанные преподобным Лонгиным Коряжемским и преподобным Христофором Сольвычегодским. Их молитвами, надеюсь, и будет строиться епархия. Ещё эта земля освящена святителем Стефаном Пермским, ведь во время своего миссионерства первую часовню он поставил где-то здесь, близ нынешнего Котласа. Также у нас есть молитвенные заступники из новомучеников: 30 сентября поминаем преподобных Павла, Феодосия, Никодима и Серафима – монахов Николо-Коряжемского монастыря, расстрелянных в 1918 году. Есть у нас и свои святыни. В монастыре, где мы сейчас находимся, хранятся власяница и вериги преподобного Лонгина. 13 июня эти святыни выносятся из храма и с ними идёт крестный ход по городу. А в 9-ю субботу после Пасхи каждый год проводится крестный ход из храма преподобного Лонгина в Христофорову пустынь с иконой Божией Матери «Одигитрия» – точной копией древнего списка из действующего Сольвычегодского Свято-Введенского собора. Известно, что преподобный Лонгин в пустыне молился перед таким же образом. Вот видите, сколько у нас духовных скреп! Так что нельзя сказать, что епархия строится на «голом месте» – эта земля святая.

Потихоньку дело движется. У нас уже создан отдел образования и катехизации – его возглавил отец Евгений из Котласа. А отдел социального служения взял на себя отец Дмитрий, который служит в Никольске. Он духовно окормляет больницу и детдом. Есть и отдел, который работает с правоохранительными органами: священники ездят в места лишения свободы, там есть храмы и молитвенные комнаты. Всё это, считаю, пока в зачатке. Когда станет у нас больше духовенства, работа развернётся шире.