КОРЗИНА ЯБЛОК, ИЛИ ЗАМЕТКИ ОПОЗДАВШИХ НА «КЛЮКВУ»

С тех пор как ухтинец Дмитрий Алексеев придумал устраивать в живописнейшем месте Княжпогостского района ежегодный пленэр для художников, попасть на него стало заветным желанием для многих («Вера» писала на эту тему – см. публикацию Вижу, № 687). А мы (три студентки Колледжа искусств и мама одной из них, автор этих строк) прибыли в Козловку после «Клюквы», когда всё, что «натворили» художники, было развешано и расставлено в городском выставочном зале, а в деревне воцарилась привычная тишина...

Приезд свой мы подгадали к Преображению – как сказал Дмитрий, и суеты, связанной с пленэром, в это время уже нет, и разместиться проще. И правда, в наше расположение Алексеевы любезно предложили целый дом: одну из тех просторных добротных изб, что приобретены для размещения художников. Может быть, со временем здесь будет что-то вроде северного Абрамцево? Как сто сорок лет назад в Подмосковье трудами мецената Саввы Мамонтова возник настоящий оазис творческой жизни, так и у нас...

Вечер. В деревне тихо, здесь рано гасят огни. Лишь в доме Зинаиды Савватьевны Спичак, одной из старейших жительниц Козловки, горят окна – приехал на выходные сын Григорий с внуками. На фасаде огромной избы табличка: «Улица Потому что, 6», а неподалёку вбит в землю кол с указателем, на котором выведено латиницей, что до Познани две с лишним тысячи километров. Наверно, это написала художница из Польши, что была здесь год назад.

В этот дом часто заглядывают гости. Во время пленэра, например, хозяйка допоздна вела тут геополитические беседы с художницей из Таллина... Хоть и ругала Зинаида Савватьевна власти Эстонии, а девушке было хорошо рядом с ней и уходить не хотелось – добрый, переживающий за всех баба Зина человек. (Видимо, масштабное видение мира и любовь к Оте­честву – фамильные черты Спичаков; интервью с писателем Г. И. Спичаком в нынешнем выпуске газеты в полной мере подтверждает это).

Крепкая изба бабы Зины, срубленная больше ста лет назад, видела за свой век много людей: в войну она приютила 14 беженцев, и здесь никогда не были равнодушны к чужой беде. Зинаида Савватьевна помнит, как женщина-ленинградка, прожившая с сынишкой в их доме несколько лет, перед расставанием встала на колени и обняла ноги Зининого деда: она ведь и не надеялась, что её Коленька выживет, а он вон каким крепким стал.

Пожелав Зинаиде Савватьевне и всем её гостям доброй ночи, по переулку Однако (такая тут интересная топонимия) идём в своё новое жилище. Ставим чайник, осматриваемся. До нас здесь во время пленэра жили, видно, хорошие и весёлые люди. В клети, где на гвоздях, вбитых в вековые стены, висят хомуты и коромысла, части ткацкого станка и стиральные доски – всё это осталось от прежних хозяев, – лежат посредине каска сварщика и инструменты; тут трудилась художница Валерия Осташова. У двери пара «авторских» резиновых сапог – кто-то нарисовал на них белой краской узор в виде глазастых рыб. На столе в сенях – неоконченный этюд маслом, на шестке печки – засохшие апельсинные корки, точно цветок лотоса, а в шкафчике – соль, спички, чай. Как в охотничьей избушке – оставлены для тех, кто придёт следом. И ещё кисточка, на всякий случай.

Особенную заботу о тех, кто тут будет гостить, мы увидели в наличии в сенях водопровода: открываешь краник на гибкой трубке – и мощная струя ударяет в дно ведра.

Постучавшись, входит Дмитрий с охапкой дров: «Не холодно у вас? А то можно подтопить». Сообщает, что если есть желание пойти в храм в соседнее Онежье, то завтра всенощная начнётся в восемь часов, а послезавтра, в воскресенье, там будет служить архиерей.

Ну а уж послепослезавтра – праздник.

Предстоящий празд­ник светится золотым яблоком впереди. Нам до того хорошо, что ничуть не чувствуем ночной прохлады, и дрова остаются у печки до лучших (вернее, до худших) времён.

Весь следующий день пасмурно, а всё-таки разбредаемся с этюдниками, и только дождь собирает нас к обеду под крышу дома. Дочь Маша записывает впечатления: «В деревне всё иначе, чем в городе. Чувствуешь, что стал свободен, и появляется крепкая связь с миром вокруг тебя, с природой. Можно запросто выскочить поздней ночью из дому, лежать и смотреть в небо, усыпанное крошками звёзд... Рисовать мы отправились в Онежье, где уже больше ста лет возвышается удивительной красоты храм. В наше время, к сожалению, так уже не строят...»

И правда, художники любят изображать онежскую церковь не с той стороны, где она подновлённая, под голубой крышей и сияющими куполами, а со стороны колокольни. Конечно же, храм ремонтировать нужно, восьмигранная крыша колокольни уже местами зияет щелями. Но печально, если через несколько лет можно будет лишь на фото любоваться всем тем, что придаёт сегодня облику храма такое изя­щество и нарядность. Как ни странно, эта ветхость, быть может, именно та немощь, в которой дышит Дух.

Впрочем, Его дыхание ощущается не только в стенах. Здесь очень дружная община, при том что в селе всего-то около 50 жителей. Настоятель храма иеромонах Антоний (Головин) служит в Онежье уже много лет («Вера» не раз писала о батюшке и его замечательных прихожанах, например, в №№ 372, 669). Побывав на всенощной и литургии, я поняла: вот где светится подлинная красота храма – в лицах прихожан, в чинной службе, в согласии поющих мужских голосов, в трогательном обычае, когда алтарник зажигает пучок свечей и подаёт с поклоном каждому из прихожан одну из них... А алтарником и чтецом здесь служит знакомый нам Дмитрий Алексеев. «Человек с лучистыми глазами», как назвала его Маша.

– ...Что, будем освящать гроздие? – пряча улыбку, спрашивает батюшка в конце службы. Торжественный момент для земледельца – благословение плодов его каждодневных трудов. Люди с радостной готовностью открывают всё, что таилось в их корзинках и пакетах, – всё «гроздие», которое смогли вырастить на огородах или привезти из города. Кто-то подставляет под батюшкино благословение виноград, а кто-то – макароны, тоже ведь злаки. У маленькой девочки в руке большущее яблоко. А я стою, прижав к себе баночку мёда – единственное из наших припасов, что уцелело к последнему дню.

– А икону праздничную кто понесёт? – обводит отец Антоний весёлыми глазами прихожан и выбирает Екатерину, высокую и крепкую женщину в белой косынке. – Сейчас все мы крестным ходом пойдём в Козловку, где когда-то была часовня Преображения Господня. Теперь на её месте Поклонный крест.

– Живой аналой! – глядя на Екатерину с иконой, замечает мужчина в очках и с бородкой. Он бы и сам рад понести образ, да у него на руках своя «ноша» – Тихон, бойкий младенец лет двух, который всё время словно пытается опровергнуть своё имя: не надейтесь, не тихий я вовсе!

Хорошо нам было идти бодрым шагом, и наши голоса всё более крепли, а пение становилось всё более согласным – кто не знал на память тропарь, к концу пути уже выучил. Мимо фермы с мычащими телятами, мимо тихого сельского погоста шли мы, шли и... пришли в Козловку. Зинаида Савватьевна в тот день напекла ради праздника оладий и теперь умилялась на крестный ход в окошечко – ноги-то у неё уже не ходят... К крестному ходу пытались присоединиться не только люди. Вот тропинку преградила Далина – огромная добродушная собака Алексеевых.

– Ой, а не укусит? – опасливо говорит кто-то из женщин.

– Наоборот – это она тебя подвезти хочет! – весело отвечает мужской голос.

А когда пришли ко кресту, в руке Дмитрия, откуда ни возьмись, появилась корзина яблок, и батюшка каждого благословил яблочком.

Перед отъездом я забежала к Зинаиде Савватьевне, чтобы поздравить с праздником и заодно попрощаться, и узнала от неё, что она сегодня человека спасла, бедолагу-односельчанина.

– Вижу в окно: сидит за калиткой на траве и смотрит на меня. Нет, думаю, не дам я тебе вина, даже не проси. Сидит долго и всё смотрит. И вдруг я вспомнила, как в Княжпогосте при мне один мужчина помер. Умолял налить ему, душа горела, но никто не налил – он и помер тут же. Испугалась я и махнула рукой: заходи, мол. Как он быстро побежал-то! Налила ему стакан красного вина (к празднику припасла), он выпил и говорит: «Есть Бог!»

Вот так: ноги, может, и не ходят у Зинаиды Савватьевны, а людям всё равно на помощь спешит. И с пустыми руками не отпустит никого: «на дорожку» вручила мне увесистый пакет молодой картошки...

Вернувшись в город, Маша и её подруга Дарина написали в своих электронных «тетрадках» о пленэре вот что:

Маша: «...Честно признаться, в творчестве я не преуспела, но прожила очень счастливо эти четыре дня. В доме нас, перемазанных красками и уставших, всегда ждала мама, а жареная картошка из общей сковородки казалась ещё вкусней. А главное, запомнились мне службы в храме Онежья – такие уютные и домашние, какие бывают только в деревне. Что порази­ло – на литургии все без исключения причащались, исповедавшись накануне. А у батюшки глаза добрые и внимательные. Он подошёл к нам, когда мы устраивались рисовать у храма, и, улыбнувшись, спросил: “Ракурс ищете?” Дарина работала с полосатой кошкой на плече: кошка пришла откуда-то, забралась на Дарину, и они ничуть не мешали друг другу. Может быть, кошка даже помогала моей подруге, потому что работа маслом у неё (у Дарины, не у кошки... в общем, у них обеих) получилась сильная. А у Арины вышли интересные наброски».

Дарина: «Все дни в Козловке были наполнены светом и теплом. Помню вечернюю, почти ночную, службу при свете свечей... и как в воскресенье в Онежье приехал и служил литургию владыка Питирим, что было тоже маленьким чудом. А последний день подарил нам праздник Преображения и крестный ход в Козловку. На берегу реки батюшка говорил нам о том, что цель нашей жизни – с Божьей помощью преобразиться в настоящих христиан. В этих словах, наверное, и заключался главный смысл нашего маленького путешествия».

Маша: «На сердце было всё время так радостно! Спасибо тем людям, которые пригласили нас и приютили! Эта августовская поездка много нам дала, а что самое главное – духовно нас одарила».

А я буду всегда помнить, как шла домой счастливая, с единственным своим «трофеем» – со свежим холстом, и надо мной во всю ширь неба раскинулось белое перо облака. Этот загрунтованный холст двадцать лет назад подарил мне муж, и я всё боялась притронуться к нему кистью, испортить, но втайне надеялась, что вот когда-нибудь... Так и пролежал два десятилетия, пока не пришёл его час.

Душа ликовала: какое дивное место дал Господь написать и какой солнечный день послал, после пасмурных! А ведь забрела сюда, заблудившись. Потом выяснилось, что очутилась я на месте исчезнувшей деревни Катыдпом – той самой, жители которой когда-то не оказали приёма святителю Стефану, а он предрёк, что пройдут века и процветающее село исчезнет с лица земли. Но неужто и правда возвращается сюда жизнь? Хоть и безлюдно, но слышатся голоса – среди почерневших пригорюнившихся изб стоят два новых крепких дома, полощется на ветру бельё. И стога замерли над глубокой чашей оврага – значит, есть для кого запасать сено. А трава в тот час была невозможно зелёной для конца лета. Как будто всё говорило о том, что участь и деревни, и человека можно переменить – потому что милосердию Отца Небесного нет конца.