ПАМЯТЬ

СВЯЩЕННИК И МЭР

Есть несколько книг, которыми я особенно дорожу. Среди них «Монсеньор Кихот» Грэма Грина. Это небольшой роман о том, как путешествуют по Испании два довольно забавных человека – католический священник и бывший мэр-коммунист. Кажется, они потомки Дон Кихота и Санчо Пансы, но читатель волен решать, верить в это или нет.

Действие происходит на рубеже 80-х. Не так давно умер диктатор Франко, но страна всё ещё находится в оцепенении. Позади тоталитаризм, попытки остановить время, впереди – разгул свободы и утрата всякого стыда. Люди не знают, что им выбрать, а главное – стоит ли выбирать. Ответы на свои сомнения ищут и герои книги. Разница в убеждениях не мешает им стать друзьями. О нет, мэр не отказывается от своих взглядов, но с ним происходит странная вещь. Всем сердцем поверив в отца Кихота, он после смерти священника пытается понять:

«Почему ненависть к человеку – даже к такому человеку, как Франко, – умирает вместе с его смертью, а любовь, любовь, которую он начал испытывать к отцу Кихоту, казалось, продолжала жить и разрасталась, хотя они простились навеки и между ними навеки воцарилось молчание… “Сколько же времени, – не без страха подумал он, – может такая любовь длиться? И к чему она меня приведёт?”»

*    *    *

Вообразите моё удивление, когда я столкнулся в городе Вятские Поляны с историей удивительно схожей. Конечно, рассказ бывшего мэра, Павла Николаевича Солодянкина, об отце Алексии Сухих был не столь хорош, как роман. Но жизнь дополняла книгу, а книга позволяла понять, что я вижу лишь внешнюю сторону событий.

*    *    *

С Павлом Николаевичем мы встретились в доме батюшки, где он погиб три года назад, 24 октября, в своём кабинете во время пожара. Матушка Галина Сухих, познакомив нас с Павлом Николаевичем, сама говорить не захотела. Слишком больно, всё не верится, что мужа больше нет. Слишком страшно, непонятно случившееся. Пусть расскажут о нём те, кто был близок к батюшке в последние годы, решила она. Солодянкин откликнулся первым.


Павел Николаевич Солодянкин

– Я всю жизнь был партийным работником, – начинает он. – Комсоргом в техникуме, секретарём первичной партийной организации на заводе, потом обком. Ну и так далее.

– Вам приходилось принимать участие в борьбе с религией?

– Я не политик, занимался организационными вопросами. Пятнадцать лет проработал мастером на заводе «Молот», затем заместителем начальника цеха. Выпускали пулемёты Калашникова, гранатомёты. Хорошие гранатомёты делали, никакой халтуры, высочайшее качество. В обкоме партии заведовал оборонными делами. Вспоминается, правда, как один из работников на «Молоте» крестил ребёнка. Но мы просто поговорили, не углубляясь, обошлось без последствий.

– Сколько лет вы были мэром Вятских Полян?

– Около двадцати, если считать то время, когда я был председателем гор­исполкома. Однажды пришли ко мне Анна Андреевна Сысоева – она возглавляла церковную двадцатку – и ещё несколько человек. Попросили вернуть Никольский собор. Вообще-то, у нас была идея сделать там музей, но денег не хватало. Подумали, переговорили с первым секретарём и приняли решение передать церковь общине.

Затем появился отец Алексий, начали они с мэром общаться, но не всегда мирно. Скажем, пришлось убеждать сдвинуть ограду, чтобы оставался проезд между храмом и кафе «Берёзка». Со второй – деревянной Михайло-Архангельской – церковью тоже не сразу пришли к согласию. Стояла она прежде в селе Суши, заслужив название «жемчужины Вятского края». Когда решено было с её переносом, стали обсуждать, где поставить. Место, которое приглянулось отцу Алексию, подходило мало. Павел Николаевич, как городской голова, видел это яснее. Там была спортплощадка, мальчишки в футбол играли, да и тесновато, развиваться некуда. Солодянкин предложил место в некотором отдалении от центра, возле кладбища, зато – раздолье. Батюшка его потом очень благодарил за упрямство. Сейчас там вокруг храма целый городок небольшой – замечательно смотрится. И это только то, что успели сделать...

Да, поначалу были трения. Батюшка к коммунистической идеологии относился очень плохо, долгие годы занимался церковной историей, знал поимённо многих, если не всех, погибших за веру на Вятской земле. К тому же оба они – священник и мэр – не знали, как обойти областного уполномоченного по делам религии Шалагинова. Тот к Церкви относился плохо, жёстко, а у Солодянкина никак не выходило примирить их с отцом Алексием...

– И тогда батюшка, – вступает в разговор матушка Галина Сухих, – сказал Шалагинову: «Придёт время, тебе никто и руки-то не протянет». Через несколько лет отец Алексий стал депутатом областного совета. Однажды встретился ему бывший уполномоченный. Растерялся тот, хорошего не ждал, а батюшка вдруг улыбнулся и протянул руку. И тогда Шалагинов заплакал.

– А я тогда не стал народным избранником, – смеётся Павел Николаевич. – Отец Алексий в депутаты, и я в депутаты, а округ у нас один на двоих. Батюшка победил. Вот так мы и жили с ним первые годы. Непросто жили, притирались. Помню, приехал в город владыка Хрисанф, а меня не позвали. Но мы с товарищем – Николаем Михайловичем Чернышёвым, который в районной администрации работал и как раз курировал религию, – решили, что пойдём, посмотрим хоть на архиерея. Смотрю, лужа перед Никольским собором – огромная, прямо на пути у владыки. Нехорошо. Вызвал технику, но, как говаривал Черномырдин, «хотели как лучше, а получилось как всегда». Машина воду гоняет, а толку нет. Пылища столбом, брызги во все стороны, а вокруг народ. Потом приехал архиерей, началась служба. В храм заходить неудобно, но Анна Андреевна увидела нас с Чернышёвым, вынесла две бутылки кагора. Ушли мы, одну бутылочку выпили и осмелели. Пошли обратно и очутились с владыкой за одним столом.

– Что это с вами было?

– Тянуло.

*    *    *

Надо сказать, бабушка Павла Николаевича была верующим человеком. В детстве, просыпаясь иной раз утром, ещё затемно, он видел её перед образами на долгой-долгой молитве. Она его очень любила, а он – её, поэтому в храм в Аджим ходили вместе. Родился Павел Николаевич в Малмыжском районе, в селе Ганьба, которое состояло из нескольких деревень. Была Русь-Ганьба, Мари-Ганьба и татарская верхняя Ганьба – Татверганьба. Своей церкви не было, так что крестили Павла Николаевича и семерых его братьев и сестёр дома. Батюшка приезжал несмотря на запреты. Видимо, доверял Солодянкиным.

Вот так, совершив круг, время вернуло Павла Николаевича на круги своя. Только теперь молился отец Алексий, а он смотрел, и было хорошо на душе.

*    *    *

– Тяжело было быть главой в 90-е? – спрашиваю у него.

– Конечно, тяжело. Градообразующий завод у нас «Молот», один из крупнейших оружейных заводов в стране. А тут заказы на спецвооружения начали заканчиваться. Я обращался в правительство, боролся. Первая тяжёлая волна прошла по нам где-то в 95-м. Потом эти волны шли одна за другой. Завод передавали из рук в руки – то ижевским, то московским, то самарским. А он им нужен? Из гражданской продукции по двести тысяч грузовых прицепов и сто тысяч мотороллеров в лучшие времена выпускали. А тут стали всё это ликвидировать. Что-то из оборудования распродали на металлолом, что-то вывезли.

Уже после того, как я перестал быть главой, состоялся митинг, где выступил отец Алексий. Он перед тем ногу подвернул и пришёл с палочкой. Выступил очень резко, ему потом даже объяснительную пришлось писать в епархию. Нажаловались на него. Меня всегда удивляло, что он в курсе всех событий, всегда готов защищать людей, не только прихожан, хотя он весь город считал прихожанами. Однажды ездили с ним в Москву, обратились в правительство, когда на нескольких человек – наших, вятскополянских – завели уголовные дела. Убеждали, говорили, что они ни в чём не виноваты. Отбились.

– Многое не смогли сделать – из того, что планировали?

– Многое. Но что могли сделать – сделали. От нас требовали сокращения бюджетников, а мы открыли школу духовных ударных инструментов; поначалу было три преподавателя, потом стало тридцать. Открыли театр-школу имени Калягина. Города в стране замерзали, всё рушилось, а мы продолжали строить. Не я один, конечно. Фёдор Иванович Трещёв – директор «Молота», могучий был человек. Немало и других замечательных людей боролись за Вятские Поляны. Когда стал главой, не было ни одного частного дома газифицированного. Сейчас несколько улиц. Все котельные, а их больше двух десятков, перевели на газ.

Правда, однажды попытались отключить котельные за неуплату. Дело было осенью, начался отопительный сезон, а у нас долг, враз не поднимешь, и время было не то что сейчас. Отключили бы недолго думая. Уже предписание вышло, что идут опечатывать котельные. Звоню в Шемордан, там отказывают. Звоню в Нижний Новгород, отвечают, что такие вопросы можно только в Москве решить. В Москве секретарша ищет нужного мне руководителя, затем отвечает: «Нет его, уехал». Не до конца я ей поверил. Думаю: «Всё, приехали». Утром снова звоню, а секретарша радостно так говорит: «Только что зашёл. Соединяю». Видно, хорошая женщина. Объяснил, что да как, гарантировал, что всё выплатим, сроки назвал. Поверили мне. Живём!

*    *    *

– А с батюшкой всё это время поддерживали отношения?

– Конечно. В 95-м на четырёхсотлетие города вместе разработали сценарий. Ведь, по легенде, к нам из Хлыновского Трифонова монастыря приплыли монахи, они и основали Поляны. Оборудовали мы катер, «калошей» его звали, монахов через Вятку перевезли к Никольскому собору. Губернатор Десятников иконы нам подарил, батюшка речь замечательную произнёс. Он тогда молодой ещё был. Эх, сколько лет прошло...


Протоиерей Алексий Сухих возле Никольского собора

Постепенно начали мы друг друга понимать, и сложились у нас дружеские, можно даже сказать братские, отношения. Политику отец Алексий вёл в городе очень хорошую, атмосферу создавал. В том, что город дважды признавался самым благоустроенным в России, есть и его заслуга. Когда я уже перестал быть главой города, общение у нас продолжалось.

Года через два разговорились мы с женой, и я пошутил: «Сходить, что ли, к батюшке, попроситься на работу». Прошла неделя, может, дней десять. Однажды пригласили нас с отцом Алексием на совещание в администрации города. Батюшка мне говорит: «Павел Николаевич, задержись, у меня есть предложение». Что за предложение? Оказалось, хочет меня пригласить на должность заместителя по хозяйственной части. Это было очень неожиданно. Люди потом говорили: «Вот, пошёл грехи замаливать», – и я знал, что так будет, но всё равно согласился. Так оказался я при Михайло-Архангельской церкви.

– Многие ли известные коммунисты в городе стали верующими?

– Ну, допустим, Заикин Михаил Николаевич. Преподаватель техникума, атеистической работой занимался, потом в церковь стал ходить. Первый секретарь горкома Сальников тоже расположился к вере. Многие – кто больше, кто меньше. Но я не крещусь и не молюсь пока, раз жизнь так прошла. Только голову склоняю. Отец Алексий относился к этому с пониманием. Дело не в том, что не верю. Лицемерить не хочу, да и людей смущать. Сердце подскажет, когда буду готов.

Но один раз я всё-таки перекрестился – перед гробом батюшки. Жалею вот только, что с женой не венчались, когда отец Алексий был жив. Сейчас я к этому уже готов, а тогда не смог себя перебороть. Ещё я научился говорить: «Слава Богу!»

С батюшкой мы всё время были рядом. Удивлялся я, как он к людям относится: и для бомжа, и для руководителя слово доброе найдёт, ответ на вопрос. И тянулись к нему люди. Ездили мы в крестный ход на реку Великую, в Кильмезь на Крупинские чтения, по другим сёлам. На реке Великой моей жене в купальне плохо стало – спазмы головы, у неё низкое давление. Могло всё очень худо закончиться, но батюшка голову помассировал, чайком попоил, слово ласковое сказал – выходил жену. Он в народной медицине понимал. А главное – тепло с ним было, радостно.

Вот, скажем, ситуация. Летом, за несколько месяцев до его кончины, стоим мы возле Михайло-Архангельской церкви, а там цветы кругом. Он их страстно любил, фруктовый сад разбил, а яблоня, которую он лично посадил, самая большая в этом саду и первой зацветает. За храмом ручей течёт – батюшка мечтал запруду сделать, и чтобы лебеди плавали. Так вот, стоим, а на цветке шмель сидит, здоровенный такой. Батюшка его гладит, как собачку, а шмель не улетает, вроде как доволен. Это очень в духе отца Алексия.

*    *    *

Кажется, второй уж раз за время нашей беседы с Солодянкиным матушка Галина прерывает молчание. Уж очень её тронула история со шмелём, решила дополнить:

– Однажды принесли нам воронёнка из детского сада, совсем ещё маленький был. Посадил его батюшка в клетку, молоком и хлебом выкормил, а как вырос ворон, выпустил. Полетает-полетает наш Каркуша, возвращается, клювом в окно стучит, оттуда на крыльцо – ждёт, когда откроют. Любил меня в тапки клевать, усыпанные нарисованным горошком, а отца Алексия за рясу теребить. Они по­дружились. Батюшка иной раз говорит с ним, говорит, а Каркуша голову поворачивает и откликается. «Куда сегодня летал?» – «Кар-кар».

«К кому-то приходит медведь, как к Серафиму Саровскому например, – шутил батюшка, – а у меня ворон». Говорят, что птицы ничего не понимают, но у них взаимопонимание было полное.

Кроме ворона, жили у нас кот с попугаем – два друга. Клетка стояла на солнышке, и кот там любил греться. Ещё он любил варёные яйца. Помню, положили яйцо попугаю, а кот клетку открыл, съел ужин друга и лёг спать. Приходим и видим, как попугай по нему бегает... При встрече они всегда здоровались. Кот нос сунет, а попугай его клювом потрогает. Не разлей вода были, пока однажды не выпустили мы попугая из клетки. Стал он кота донимать: то за ухо дёрнет, то ещё куда щипнёт. Кот не выдержал, лапой его стукнул, и попугай обиделся. Три дня кот к нему мириться приходил, а тот отворачивался, мол, знать тебя не знаю. Так и не простил...

Коты, которые у нас перебывали, батюшку очень любили. Один, помню, серый был, злющий-презлющий, когда принесли. Но отец Алексий его то погладит, то покормит, и стал кот добродушнейшим существом. Ещё был белый; беднягу разбил паралич, но мы его выходили. Батюшка этого кота тоже всё гладил, воодушевлял. Они вместе погибли.

*    *    *

– На похороны пришёл весь город, – глухо произносит Павел Николаевич. – Он был фигурой номер один у нас, выше любого мэра. Власть не любят, какой бы она ни была, всем не помочь, а отца Алексия уважал каждый. Ходил с палочкой, в белом одеянии, борода белая. Бывал на всех мероприятиях: и на концертах, и на митингах, часто можно было увидеть на днях рождения. Он говорил: «Священник должен быть с народом и в радости, и в трудные минуты». В храме музей обустроил. Поисковики солдатскую каску привезли, люди отдавали письма родных с фронта. В Ершовку ездили несколько раз, там реставрировали памятник погибшим воинам, и отец Алексий морально поддерживал. После службы народ тёк к нему рекой, и не только прихожане, не только верующие.

В день его гибели мне позвонила в половине второго ночи хорошая знакомая из МЧС: «Павел Николаевич, батюшка сгорел». – «Дом, что ли, сгорел?» – не понимаю я, не хочу верить в то, что услышал.

Приехал. Дом ещё горел. При нас отца Алексия снимали со второго этажа, где всё случилось. В машину мы его вдвоём несли с главой города Пономарёвым. Два мэра – один бывший, другой действующий, случайно так вышло.

– Вы не читали книгу «Монсеньор Кихот»? – спрашиваю Павла Николаевича. – Там главные герои – священник и бывший мэр-коммунист...

– Нет, не довелось.

– Отец Алексий крепко вам помог в жизни?

– Когда я оставил пост, батюшка понимал, как мне тяжело, и старался возвысить, поднять. Понятно, что это для меня значило. Иногда снится мне, а утром забываю, что видел. Не хватает душе моей отца Алексия. Вспоминаю, как плыли мы на пароме, как ночевали в одной комнате... Такое счастье было. Он мог меня в самом начале, когда были серьёзные разногласия, записать во враги, решить, что я специально вставляю ему палки в колёса, обидеться на всю жизнь. Но не такой был человек. Понял, что я как лучше хочу, не против Церкви. Хватило мудрости понять.

Видно, Бог через него посетил наш город. А что дальше будет, не знаю...

Владимир ГРИГОРЯН

Обсудить статью в социальной сети ВКонтакте






назад

вперед



На глав. страницу | Оглавление выпуска | О свт.Стефане | О редакции | Архив | Форум | Гостевая книга