ПОСЛЕДНИЙ УГОЛ

Усад. Окраина Вятских Полян, хотя прежде была самостоятельным селом. С 1607 года вотчина Казанского митрополита. Главным украшением села была Троицкая церковь с белокаменными колоннами. Угол, часть фундамента, – всё, что от неё осталось.

Недавно несколько здешних жителей поставили на месте храма Поклонный крест, затем возвели над ним часовню. Перед ней доска с образом Троицы, а ещё лист с текстом и несколькими фотографиями. На одной из них – отец Василий Костров с матушкой Юлией. Его арестовали в 1931 году.

Дали немного по тем временам – три года, но живым батюшку никто больше не видел. Старухи, заставшие его, ещё будучи девочками, вспоминали, что отец Ва­силий «всем помогал, всех встречал, кормил, лечил, и его очень любили». Оттого, верно, не осмелились местные власти отнять церковный дом у семьи священника. Но сначала умерла, голодая, потерявшая мужа матушка Юлия, потом – старшая из дочерей Варвара, заменившая младшим мать. Кому они мешали? Отчего добро и зло так перемешались в головах строителей светлого будущего? Я иногда разговариваю с их нынешними последователями. Честные люди, они ни в чём не раскаиваются, всему находят объяснение: «Всё ради народа!»

А народ... Когда в 1932-м власти велели разрушить храм и уничтожить кладбище, мужики стали думать, что делать. Сидели до позднего вечера, напились так, что утром не могли встать. Тогда женщины, говорят, чтобы спасти мужей от ареста, взяли в руки лопаты, топоры и с рёвом пошли крушить, сносить кресты.

Но крест на месте храма спустя ровно восемьдесят лет после этого поставил тоже народ. Сегодняшний рассказ о тех, кто положил этому начало: инженере Игоре Каменщикове и экономисте Владимире Ворончихине. Тех, для кого последний угол стал первым – точкой опоры.

У него лицо человека, которого все любят. Девчонки сохнут: «Если не мужа, то хоть брата такого». Старухи чувствуют опору, привечают. Мужики хотят видеть другом. Красивое, волевое и очень доброе лицо – русское из русских.

– Он настроен на то, чтобы другим хорошо было, – сказал мне о нём его друг Владимир Ворончихин. – Беспокоится о людях.

Я долго не мог его нормально сфотографировать: полная неспособность позировать, подавать себя – не помню, с какого раза удалось поймать подходящее выражение лица. Такой молчун, что не знаешь, как быть. Правда, как заговорит, получается от души, сердечно.

Несколько материалов в Вятских Полянах я сделал только благодаря ему. Возил меня по городу – сам вызывался (мне-то неудобно было просить), договаривался о встречах. Одна из бабушек согласилась говорить только в его присутствии. Узнав, что я не знаю, как уехать из Полян в Сыктывкар, обзвонил кого можно. И ведь не только ко мне так, я видел это по тому, как его встречают, часто поминают. Без такого приход не приход, деревня не деревня, Россия – не Россия.

Игорь Каменщиков. Главный инженер Вятско-Полянского завода железобетонных изделий. Работа в его духе. О том, как пришёл к мысли построить часовню, рассказывает:

– В 30-е годы местные власти в Усаде снесли Троицкий храм, решив построить контору колхоза. Остался от церкви один угол. Лом его не брал, трактор не помог, несколько раз привозили бульдозер, ломался. Вот этот угол до сих пор стоит. Митрополит Марк благословил воздвигнуть на нём Поклонный крест. На Троицу 2012 года установили. И стали мы думать, что дальше делать...

– Кто «мы»?

– С Владимиром Петровичем Ворончихиным. Родом он из Усада, часто у нас бывает. Ещё Николай Михайлович Пирогов помогал, работает в местном отделении Кировоблгаза. Начали собирать документы, разговаривали со стариками, которых крестили в Троицкой церкви. Они этого уже не помнят, но как храм закрытый стоял – в памяти сохранилось. Жив был ещё Анатолий Васильевич Костров – сын последнего усадского священника Василия Кострова. Батюшку арестовали в начале 30-х. С этапа прислал пару писем и пропал без вести, никто не знает, где скончался. Из ФСБ прислали справку о реабилитации, но где похоронен, даже там не знают.

– А что вас побудило взяться за строительство часовни? Одни грехи замаливают, другие просят что-то, а вы?

– Мне было жалко... Церковь стояла, люди молились. А её взяли и сломали. А людям взамен что? Дом культуры. Ходите туда, вам не нужна церковь. А она нужна! Часовню поставили, думаем теперь, как храм возводить. Может, деревянный, а может, каменный, как благословят. Там дорога рядом – поэтому заборчик поставим, чтобы дети в безопасности были. Хотим для них детскую площадку обустроить.

– О себе, Игорь, могли бы рассказать?

– Недавно часовню освятили...

– О себе. Почему взялись за это?

– Родился я в поселке Красная Поляна, это здесь рядом. Бабушка по отцу верующей была, призывала ходить в церковь, креститься. Вот только церквей тогда не было в наших местах. Запомнилось, как она постоянно повторяла: «Господи, помилуй». Почти ничего не слышала, думала, что про себя молится, но получалось вслух. Я не понимал, почему она произносит одно и то же…

– Вы какого года рождения?

– Шестьдесят седьмого... С Божьей помощью начали уборку территории вокруг часовни...

– О себе расскажите, – смеюсь я, не давая Игорю уйти от темы. – Кстати, мы ровесники, не против, если перейдём на «ты»?

– Давай, – смеётся Игорь.

– Что ты окончил?

– Казанский химико-технологический институт. Там, в Казани, шёл как-то по улице Баумана мимо храма Святителя Николая. Вдруг открываются врата, и выходит крестный ход. Все в золотых одеждах. И мне удивительно стало: что за люди, необычно одеты, знамёна в руках... Крестился я уже пос­ле института. Бабушка всё повторяла: «Крестись, вера православная – вера истинная, все сродники наши были православные, Богу молились, в церковь ходили…» Потом храм у нас начали восстанавливать – Никольский. Пришёл, посмотрел... Так всё и началось.

– Приходит один из десятков мужчин, остаётся один из сотен. Почему ты остался?

– Хотелось помочь церкви. И себе тоже. Как сказал один священник: «Самое лучшее вложение сил и возможностей – это когда Богу поможешь что-то устроить, доброе дело сделать. И это воздастся благодатью Божией».

– Как часто получается ходить в храм?

– По воскресеньям, по праздникам. Жена, дети тоже ходят.

– Детей трудно бывает поднять по утрам? Мне своих трудновато.

– Поспать хочется, – улыбается Игорь. – Приходится уговаривать. Ещё ходили с детьми в Великорецкий крестный ход. Сыну Илье тяжело давалось, но поворчит-поворчит и идёт вместе с нами на Великую. В первый раз он, в шесть лет, полностью прошёл до Великой. Ариадне сейчас четыре, но ещё младенцем она провожала нас в Кирове, её катили в колясочке, потом встречала, так что тоже крестоходица. Когда всей семьёй идёшь... значит, есть семья. В ходу понимаешь лучше, чем где-либо, что это такое. Трудно в пути. Ноги не идут. Но прочитаешь акафист и… полегчает. В ходу дети к трудностям, терпению привыкают. Потом вспоминают. Дочка учится в Петербурге, будущий физик. Но сделала доклад о Великорецком ходе на историческом факультете университета и картину нарисовала. Многие заинтересовались – они даже и не слышали прежде о нём.

– Жену ты в храм привёл или она тебя?

– Ирина уже была при храме. Там и познакомились. Работала художником-реставратором... Это мой второй брак. Дочка в Питере от первого, но мы с ней близки. Так получается, что, когда к Богу приходишь, не все тебя понимают. Дочка поняла.

– На работе вера помогает?

– Помогает разобраться трезво в ситуации, лучше понять людей, когда знаешь, что нельзя осуждать, надо терпеть. И в делах тоже. Меняется номенклатура, при запуске новых изделий появляется вопрос – смогут ли они вытерпеть такие-то нагрузки. Что-то не так пошло, вопрос – что делать? Без веры люди начинают суетиться, нервничать, принимать неправильные решения. А нужно спокойно, с надеждой подходить к делу и с Божьей помощью находить выход. Всё с Божией помощью приходит, все мысли и решения. На каждом шагу чудо, которого мы не замечаем. Случается какая поломка сложная, человек может день возиться, два, одно разобрал, второе, третье. Потом помолился и… появляется вдруг кто-то, кто помогает найти ответ, или самому открывается, что причина-то простая – золотничок открутился или ещё что. Вера помогает работать, укрепляет, настраивает на работу.

– Кем ты хотел стать в юности?

– Не помню. Предложения были моряком стать, в дальние плавания ходить, но я привязан к родным местам. Правда, в итоге всё равно попал на флот, служил на ракетном крейсере «Владивосток» с экипажем 350 человек.

Там я узнал, что такое подчинение, иерархия. Всё организованно, чётко, понятна твоя задача. Это потом помогло в жизни. Ну и мир повидал...

– Вы дружите с Владимиром Петровичем, Николаем Михайловичем или вас только часовня объединяет?

– С неё все началось. А после мы с Владимиром Петровичем в крестный ход вместе ходили, и с Николаем Михайловичем есть общие дела. Сдружились, знаем, что можем надеяться друг на друга.

*    *    *

На Крещение я созвонился с Игорем, он был радостным – искупался в святом источнике недалеко от Усада. В советское время это место называлось Белая берёза – дерево росло близ родника, но прежде родник связывали с чудесной находкой на этом месте образа Николая Чудотворца. Каменщиков с друзьями восстановили в минувшие месяцы купель, на Крещение состоялось её освящение.

– Владимир Петрович тоже искупался? – спрашиваю о Ворончихине.

– Приболел, но крестным ходом три километра до иордани прошёл.

Я улыбнулся. Что Игорь, что Владимир Петрович... Неудержимые люди.

О Ворончихине поговаривали, что в Церковь его привела беда: сын погиб. Но это не так. Всё произошло раньше. Но в тот час, когда я стоял перед часовней, я этого ещё не знал. Серо-голубоватый свет притягивал к себе сквозь узоры креста. В нём словно был какой-то ответ, понять который нам не по силам. Слишком прост, никаким напряжением ума это непостижимо.

*    *    *

Владимир Петрович Ворончихин. Суховатая фигура, умное лицо, весь облик выдаёт человека, привыкшего к ответственности.

Остаётся догадаться, кто он.

Офицер? Пожалуй, нет, отсутствуют цепкость, вызов во взгляде. У военных взгляд пристальный, вопросительный: «Ты друг или враг?» Представитель власти? Тоже не сходится. Они либо не смотрят на тебя вовсе, либо улыбаются, тоже вопросительно: «Ты за меня или нет?» А лучшие из них выглядят уставшими от непосильной ноши, привыкшими к предательствам, мудрыми, но несчастливыми. Руководитель производства?..

В данном случае ответ таков: начальник расчётно-кассового центра Вятских Полян, если проще – руководитель местного звена Центробанка России. То, что он воцерковлённый христианин, и удивляет, и нет.

Но вот он начинает говорить, и всё становится ясно. Какая правильная, хорошая речь!

Нет, цифры им точно не овладели, оставив место для чего-то запредельного. Как радует эта ясность, которая так понравилась, даже полюбилась мне в главном инженере Игоре Каменщикове. Они и руководителями-то стали оттого, что привыкли тащить на себе больше других, а к Богу пришли ещё и потому, что без Него – надорвёшься. Оттого и часовня, и будущий храм, строительство которого уже благословил Уржумский владыка Даниил, для них не столько труд, сколько отдых. Разговор с Богом на понятном им наречии, языке дела, – это их запечатлённое в камне и дереве: «Господи, помоги! Господи, помилуй!»

*    *    *

Владимир Петрович улыбается, вспоминая, как освещал часовню священник. На специальном выдвижном подъёмнике батюшку подняли в люльке высоко ко кресту. Там махал от души кистью, осыпая брызгами и крест, и окрестности. Было это на Сретенье.

– Как вы пришли к этой часовне, почему решили, что для вас это важно? – спрашиваю Ворончихина.

– Если совсем издалека, с самых истоков, – откликается он, – дедушек своих я не видел. Один – Василий – умер от тифа в 1932 году, а я родился в 55-м. Второй – Роман – почти всю войну провёл под Ленинградом и был многократно ранен. Он прожил после победы 10 лет и скончался за месяц до моего рождения.

Но от бабушки Натальи остались в нашей семье два молитвослова, зачитанных до совершенно ветхого состояния. По наследству они перешли к бабушке Анне, которая продолжала по ним молиться и о дедах моих, и обо мне, ведь именно она меня и растила. Раньше как было? Родился человечек, мать с ним несколько недель дома побудет, а потом выходит на работу. Так что от бабушки я и получил первоначальное воспитание. Она властная и любящая, что нам, её детям и внукам, передавалось. Детей было у неё пятеро, моя мама – младшая, а сколько внуков, нужно считать…

Сердцем нашего дома была икона Богородицы «Троеручица». Стоило ослушаться, как бабушка показывала на образ: «А Господь как же?» На руках у Божией Матери восседал Младенец Христос со свитком в руках. Одно из самых первых моих воспоминаний, будто в руках у Богомладенца кубик, которым Он может меня огреть, если что. Хотя к вере нас бабушка не приобщала, строгая любовь пролагала нам путь. Среди правнуков один стал монахом, который вот уже двадцать лет подвизается на Валааме. Ему и перешла по наследству «Троеручица». Там, на Севере, его оберегает, а он возносит за нас молитвы.

Кое-что о вере узнавали мы и от бабушки по отцу – Марии, ездившей по праздникам в церковь в Малмыж. С ней было связано такое слово, как «говение». Ещё запомнилось: «Солнышко в Пасху – радость». Но всё это проникало... можно сказать, что неглубоко, а может, наоборот, слишком глубоко – в глубину души, так что далеко не сразу было понято. А вокруг всё настраивало на антирелигиозный лад. В школе лектор-атеист шутил над Библией, что, мол, люди в Африке такого цвета, потому что от обиды на Бога почернели. Имелось в виду, что они потомки Хама.

Но, по большому счёту, с атеизмом я разминулся. Он не давал ответов на главные вопросы, которые меня волновали. Хотя книги о пламенных революционерах меня занимали, хотелось понять, ради чего жили, готовы были погибнуть эти люди. Самой сильной стороной этих книг было обращение к христианской традиции. Сознавали это авторы или нет, но другого идеала наша страна, наверное, не имеет. Вспоминаю «Красные и белые» Алдана Семёнова. Там есть такой персонаж – горбатый странник, странствующий философ, который не принадлежит ни к одной из враждующих сторон. Он произносит удивительные слова, процитирую по памяти: «А вот когда вы начнёте умирать, то поймёте, какая вселенная погибает вместе с вами». Прочитав эти слова, я сделал шаг к вере.

Хотелось понять, что такое наша жизнь. Самым сильным впечатлением стала книга Василия Белова «Лад». Прекрасно изданное, невиданно дорогое – 10 рублей – по тем временам издание, но всё равно его было трудно купить. Книга про Россию, про народ, ремёсла, обычаи, нравы Русского Севера. Это была находка, которая многое во мне определила. Постепенно начала складываться библиотека, в основном книги по русской, советской истории. Среди важных для себя назову «Самодержавие духа» митрополита Иоанна Снычёва.

Сейчас продолжаю читать, в ущерб сну, бытовым, хозяйственным делам, но всё равно недостаточно. Надеюсь, что глаза позволят мне наверстать упущенное после выхода на пенсию.

Но не только книги заставляли думать. Помню, охотились мы километрах в сорока от Полян, там стоит очень крепкая деревня, куда ушла во время коллективизации группа справных мужиков. Дома, улицы – всё приятно для глаз. А рядом, буквально через низинку, другая деревушка, вся кривенькая, на ладан дышит. Спрашиваю себя: почему так?

Трое нас было на охоте – старые друзья: мы с Александром, он по убеждениям атеист, и татарин Тимур. Вдруг Тимур спросил: «А вы задумывались когда-нибудь о смысле жизни?» Спустя годы я однажды напомнил Саше об этом разговоре, сказав: «Знаешь, а ведь я нашёл смысл жизни. Смысл жизни в жизни, нет смысла в смерти. Не смейся, попробую объяснить. Вот ты веришь в то, что тебя ждёт смерть, а я убеждён, что смерти не существует, что нас ждёт вечная жизнь. Жить во имя жизни, разве это не обретение смысла?» О, как мы с ним говорили, спорили, просто вдохновенно! И как-то раз я высказал заветное желание, мечту, которая у меня возникла: построить храм, да так красиво – чтобы ах! Это было лет двадцать назад, и долго я потом к этому подступался, но только сейчас, построив часовню, мы к этому подошли.

– Как вы пришли в Церковь?

– С нашим незабвенным батюшкой отцом Алексием Сухих мы познакомились в поезде в начале 90-х. Он был тогда ещё молодой, но в волосах уже белела седина. Разговорились. Подспудно под его воздействием я начал меняться. Потом узнал, что мой племянник, закончивший механический техникум, ушёл по благословению старца в монастырь. Это тоже взволновало, повлияло. Но великая суета сует не давала на этом сосредоточиться. Лишь в начале двухтысячных, после смерти моего отца, с которым мы были друзьями, я понял, что так больше нельзя. Пришёл к отцу Алексию, спрашиваю в слезах: «Что же происходит?» А батюшка: «Читай Евангелие!»

– Павел Николаевич Солодянкин упоминал, что вас привела к вере трагедия, но он говорил не о вашем отце...

– О сыне. Умница, тридцать два года. Погиб в автокатастрофе. Я был уже воцерковлён, и только вера меня удержала... Всё потеряло смысл, но помощь прихожан, друзей... меня по-настоящему поддержали. Есть жёсткий карандаш, который рвёт бумагу, есть мягкий, он крошится. С людьми похоже. Есть те, кто переносит такие ситуации сравнительно легко. Другие ломаются, теряют смысл существования. Я как раз из таких – «мягкий карандаш». Только вера помогла мне устоять. Отец умер без покаяния, сын ушёл без покаяния, значит, нужно спешить, молиться за них, пока я жив, раскаяться, совершить много добрых дел, чтобы поддержать их. Понимание этого вернуло мне силы, нежелание покоя. И за часовню я взялся в память о них и обо всех усадских людях.

– Вы ощущали в своей жизни присутствие Божие?

– Я был рискованным всегда, высоты не боялся, вообще мало чего. Должен был по меньшей мере четыре раза погибнуть, не считая возможностей покалечиться. Например, упал с велосипеда и приземлился на землю, хотя кругом были камни. На стройке на меня падал металлический лист, однако я успел отпрыгнуть. Утонуть должен был, но почему-то спасся. Жизнь – опасная штука, смерть кругом, но мы не очень хорошо сознаём, как часто Господь нас спасает. Хотя, знаете, я это всё-таки чувствовал, испытывал благодарность, хотя долго не понимал к Кому. А вот мысль, что, раз мне снова подарена жизнь, нужно стать лучше, она присутствовала. Может, поэтому и спасал меня Бог, видел какие-то поступательные шаги.

– Чего вам ещё не хватало в прежней жизни?

– Да всего хватало. Образцовая семья, хотя, конечно, жизнь прожить – не поле перейти, но как-то раз я сказал жене: «Я лучше вижу твои недостатки, ты – мои, давай помогать друг другу от них избавляться». Она откликнулась. Приятно пройти по городу, люди узнают, здороваются. А вот в духовном плане... Ты можешь быть весь в аксельбантах – там поддержал, здесь помог, но ведь знаешь, что внутри далеко не всё в порядке: то одно гложет, то другое, и зависть появляется, и гнев снедает, не говоря о бахвальстве.

За всё это я однажды крепко поплатился, когда коллектив, которым много лет руководил, вдруг выразил некое неприятие моего подхода к делу. Это, по идее, полезно: править нужно любого. Другой вопрос – как? Доходило до каких-то издёвок, очень горько было, тяжело. Тем более если говорить о внешней стороне событий, то, несмотря на высказывания, что коллектив не может быть неправ, это не совсем так. И коллектив может, и даже целый народ. Со временем моя позиция была воспринята, люди поняли, что я хорошее предлагаю. Но... я понял, что любое слово, сказанное без любви, есть зло. За всё – слава Богу, без испытаний не будет настоящей внутренней работы, молитвы той пробы, чистоты, искренности, которой хотелось бы достичь.

– Почему выбрали именно профессию экономиста?

– Трудно сказать. Первое образование у меня строительное. Считал её очень романтичной профессией, помните: «Не каждому дано так щедро жить – друзьям на память города дарить». Но встреча с действительностью как-то не порадовала. Не то качество, которого хотелось, хотя работали честно, много строили…

– А с чего всё-таки началось строительство часовни?

– Это родное место, бабушка полагала, что уцелевшая часть стены – от алтаря. Когда Игорь Каменщиков переехал к нам в Усад и предложил построить храм, я, конечно, воодушевился. Но решили хотя бы часовню для начала. Обратились к владыке Хрисанфу, он благословил поставить Поклонный крест. Участок принадлежал одному предпринимателю, он там хотел создать какое-то производство. Но человек отдал нам и землю, и документы на неё. Издержки его мы, конечно, покрыли. Городские власти тоже одобрили, и стали мы исследовать участок. В одном месте землю тронули – выкопали полмешка человеческих костей, передав его в нашу церковь на погребение. Там же кладбище раньше было. Не чужие кости, может, даже из родных кто… Потом за часовню принялись.

Самое радостное – общение с людьми. Тот цемент привёз, этот – камни, третий крест изготовил, и все вместе строили, в спецовке, со своим народом здесь трудился, это было такое счастье. Отец Борис Бабушкин из Слудки приходил помогать в рабочей одежде. Всего человек пятьдесят собиралось, даже кто немощен, всё равно был с нами – молился.

Я почему и на Великую крестным ходом хожу? Там взаимовыручка, взаимопонимание. Идёшь по местам былинным, кругом заброшенные деревни, думаешь: здесь жили люди, сколько было надежд, прекрасных помыслов! Входишь в уцелевшее село, как там тебя принимают! Ради этого единения терпишь и зной, и боль в ногах, во всём теле. Может быть, лучшая часть нашего человечества идёт на Великую. Какая это честь – соприкоснуться с ней. И как бы отчаянно ни устал, мечтаешь на следующий год снова там оказаться.

Здесь, когда строили часовню, я пережил что-то подобное: те же люди, те же чистые, прекрасные помыслы, чувствуешь, что не просто часовню строишь, а Россию восстанавливаешь, и самого себя заодно. Ведь уже не вспомнишь всех грехов, что совершил за шесть десятков лет. Так, может, вместе с потом какие-то из них, забытых, выйдут, когда для Бога трудишься.