БОГОЯВЛЕНСК НА ВИЛЕДИ

Приход зимы в этом году даже в наших северных широтах задержался на месяц. Ещё в начале января температура никак не хотела падать ниже десяти градусов. И лишь за неделю до Богоявления природа словно одумалась – ударили сорокаградусные крещенские морозы. Продержалась такая погода довольно долго.

Ранним утром в первый день февраля наша машина, покинув Сыктывкар, весело бежит по кировской трассе. День солнечный и морозный. От встречных авто пар валит, как от паровозов. Даже в салоне ноги мёрзнут, хотя печка вроде бы исправно работает. А вокруг всё сверкает и искрится, в небе яркая радуга. Ликование природы передаётся и нам, так что невольно то и дело мы восхищаемся сказочным лесом, укутанным снежными шубами и искрящимися на солнце елями и соснами, бездонным синим-синим небом и красивейшими панорамами, открывающимися за каждым новым поворотом дороги.

Наш путь лежит в Архангельскую область, на родину мамы отца Дмитрия Хрусталёва – настоятеля прихода святого Евфимия Кочева в селе Вильгорт близ Сыктывкара. С нами, кроме мамы отца Дмитрия Людмилы Геннадьевны, едет и её двоюродная сестра Римма Владимировна. Оказывается, семью его мамы выслали из Саратовской области во время раскулачивания.

– Сослали в Котлас, – рассказывает Людмила Геннадьевна. – Поселили в бараке на несколько десятков человек. Мой дед по материнской линии, Антон, заболел и умер.

Родиной другого моего деда, по отцу, Петром его звали, был Вилегодск. Дед Пётр был мастером на все руки. Умел пошить любую одежду: рубашки, брюки, пальто. Воевал в гражданскую, был в плену у белых. Убежав от них, прятался с товарищами от погони в болоте. Чтобы их не заметили, погружались в него с головой, а дышали через тростниковые трубки. В начале тридцатых годов он заболел тифом и умер, оставив молодую жену – мою бабушку – с тремя малыми детьми. Отцу моему тогда было всего пять лет. Но, слава Богу, мать смогла всех поднять на ноги. В деревне у них, после того как всех зажиточных крестьян раскулачили, наступил «период коммунизма». Была открыта общественная столовая, в которой все нуждавшиеся питались отобранными у кулаков продуктами. Сами работать не хотели. В конце концов все продукты проели, и на этом «коммунизм» закончился.

– Мой отец 26-го года рождения, – дальше говорит о своих близких мама о. Дмитрия. – В 14 лет, из-за того что он был рослым, не по годам крупным парнем, его отправили на трудработы на Советско-финскую войну. Рыл окопы в Карелии.

В Отечественную с мая 44-го воевал в пехоте на Третьем Прибалтийском фронте. Дошёл до Белостока, это в Польше, там получил второе ранение. У него было раздроблено предплечье левой руки. Боли ужасные, отец просил, чтобы руку ему отрезали, но женщина-врач не послушала его и сохранила руку. Комиссовали отца как инвалида третьей группы. Когда поправился, то смог работать шофёром.

– Он же прошёл через штрафбат, – вспоминает о. Дмитрий. – Штрафники, как дед рассказывал, были на самообеспечении: питались только тем, что могли добыть в боях. Это к вопросу о мародёрстве, в котором сейчас некоторые историки обвиняют русских солдат. Однажды штрафники заняли какой-то плацдарм, а там – винный завод. Когда солдаты это разнюхали, то перебрали лишнего. И как раз в этот момент началась контратака немецких танков. Из роты каким-то чудом спаслись только дед и командир, потому что ещё до наступления спустились в подвал за провиантом.

– Ещё отец говорил, что на войне со сном было тяжелее бороться, чем с голодом, – продолжает рассказ Людмила Геннадьевна. – Чувство голода в конце концов притупляется, но если не спишь трое суток, то это хуже любой пытки. Когда папа пришёл с войны, у него рука была на повязке, не работала, и мама его выхаживала. Ходил он тоже плохо из-за ранения в бедро, и мама возила его на санках в баню. Первое время после контузии с ним случались припадки. Играет на гармошке и вдруг падает без сознания. Но потом они прошли.

И брат у отца, дядя Боря, тоже был на войне. Служил на Волховском фронте шофёром, в роте подвоза боеприпасов. Ездил по Дороге жизни в осаждённый Ленинград, доставлял продовольствие для голодающих блокадников. Вспоминал, что в любой мороз им приходилось ездить с открытыми дверьми, в случае если машина пойдёт под лёд, чтобы можно было выпрыгнуть. Погибло очень много людей, а он выжил. И отец, и дядя Боря люди были храбрые, имеют награды...

– А мой отец служил в Морфлоте, – говорит Римма Владимировна, – воевал в Мурманске на военных кораблях. Когда их судно разбомбили, папа тоже спасся чудесным образом в числе нескольких моряков. Их подобрали в море, где они плавали на обломках своего корабля. Потом он служил в береговой охране.

– А вот вспомните, в то время ваши родители молились Богу? – прошу я.

– Молились, только втайне от всех, – говорит Людмила Геннадьевна. – Мама молилась в ванной. А мой прадед по материнской линии, Григорий Можаев, был старостой храма в селе Колычёво Саратовской области. Три раза был арестован за то, что выступал против закрытия храма. Один раз чекисты пришли отобрать ключи от церкви, а он так и не отдал их. Сказал: «Если хотите – ломайте, а ключи не дам». После третьего ареста его расстреляли. До сих пор мы точно не знаем ни места расстрела, ни где его могила.

После смерти деда его семье разрешили вернуться из ссылки на родину. Но их земельный участок присвоили родственники, написавшие ложный донос. Они понимали, что, если хозяйку арестуют, земля останется за ними. Тогда на любого можно было написать, что он агитирует против колхозов и распространяет слухи о скорой кончине советской власти, после чего людей хватали и они исчезали. Бабушку Лукерью тоже расстреляли за антисоветскую деятельность, по 58-й статье. Так мама моя Анна в 14 лет осталась круглой сиротой. Вернулась в Котлас к своей родной сестре. Когда началась война, тоже ушла на фронт, служила в Мурманске на Северном флоте.

– Пройдя такие большие испытания, – говорит о. Дмитрий, – бабушка Анна научилась ценить жизнь. Была очень оптимистичным человеком, и когда мы жаловались ей на трудности, она говорила: «Это всё пустяки, лишь бы не было войны».

– Видимо, их молитвами многие внуки и правнуки пришли к Богу, – рассуждает Людмила Геннадьевна. – Скажем, дочка моей двоюродной сестры оставила успешную карьеру медика и стала монахиней. Была оперирующим хирургом, кандидатом медицинских наук, а сейчас подвизается в Новотихвинском монастыре города Екатеринбурга.

– Меня бабушка в вилегодской церкви хотела окрестить, – говорит Римма Владимировна, – но так и не окрестила: как мы ни приедем, то храм закрыт, то священника нет. В 60-м всей семьёй мы переехали в Сыктывкар, и снова бабушка продолжала уговаривать меня, чтобы я крестилась, однако так и не дождалась, когда это случится. Однажды мне приснилась церковь, как будто я нахожусь в ней и слышу голос: «Надо покреститься, надо покреститься...» Три раза так повторили. Кто говорит, не вижу. После этого я пошла в Кочпон, взяв с собой двух племянниц и внука, где мы все вместе приняли Таинство крещения. С тех пор я постоянно хожу в церковь.

Отец Дмитрий специально для этой поездки взял отпуск. От предвкушения встречи с родными вилегодскими местами, о которых сёстры то и дело с большой любовью и ностальгией вспоминают, перехватывает дух даже у меня – коренного нижегородца. Места эти действительно привольные, поражают своей красотой. Задолго до того, как мы добрались до родной деревни сестёр Дресвянки, Римма Владимировна начинает называть встречные деревни – они в детстве ходили туда с подружками, проделывая иной раз путь в 50 километров.

Но вот и сама Дресвянка – деревянные дома разбросаны по высокому берегу реки то тут, то там. Из кирпичных труб курится дым. Ещё через два километра по трассе – село Вилегодское, прежде Богоявленское, по имени красивейшей старинной Богоявленской церкви, сохранившейся до сих пор.

Сколько раз мне ни приходилось проезжать мимо этого храма, всегда поражала его красота. Вот же Господь уберёг эту святыню на радость людям!

Стучимся в дом священника, стоящий рядом с церковью. Нас встречает протоиерей Александр Кучеров – седой как лунь батюшка, очень простой и добродушный. Сразу же приглашает в дом. Посреди большой комнаты сушится туристическая палатка.

– А я только что с рыбалки вернулся, – говорит священник. – С утра было минус 36 градусов. Половил немного. Рыбе холодно, мне холодно, даже в палатке. Нет, думаю, пойду-ка лучше домой. Только вернулся, а тут и вы приехали.

– Батюшка, простите, что без пре­дупреждения, не мог нигде найти вашего телефона, – извиняется отец Дмитрий.

– Так у меня его и нет, у матушки есть. Она всем отвечает.

Почувствовав родственную душу – я и сам заядлый рыбак, – спешу расспросить о. Александра о его увлечении:

– Как часто вы на рыбалку-то ходите?

– Как свободное время появляется, сразу на речку. Недавно мотор купил для лодки. По весне, только вода убудет, отправляюсь на Двину в сторону Красноборска, Черевково. Там получше рыбалка, чем в наших местах.

– А рыба какая?

– Такая, как и везде. Зимой в основном окунь хорошо идёт. У меня тут свои окунёвые места есть. Недавно килограммов семь натаскал за день, но такой улов очень редко бывает. А летом, если повезёт, и сёмгу можно поймать, и стерлядь.

– Это у вас с детства увлечение?

– Я на Волге вырос. У меня отец занимался рыбной ловлей. А я в детстве хоть и рыбачил, бывало, но не особо любил это дело. Это уже когда сюда приехал, в Архангельскую область, после того как мы с матушкой поженились, я полюбил рыбалку...

Через некоторое время приходит матушка Нина, жизнерадостная красивая женщина, и сходу начинает собирать на стол. Она, видно, из тех, кто и коня на скаку остановит, и в горящую избу войдёт. Каждый год они с батюшкой купаются в крещенской проруби, причём в самые жестокие морозы, температура тут, на Виледи, опускается порой ниже сорока. В это Крещение матушка была единственной из женщин в Вилегодске, кто решился на такой поступок. Я смотрю, как всё у неё в руках горит, как она буквально летает по комнате, и удивляюсь её сноровке. Всё, что есть в доме, самые лучшие угощения, ставятся для нас на стол. Что значит настоящие русские люди! А ведь гости здесь – не редкость. Батюшка с матушкой всех привечают, кормят, оставляют ночевать. За те двадцать лет, что о. Александр служит настоятелем в Вилегодском, посетили их многие священники из Коми, обычно по пути в Устюг. Нашу газету семья Кучеровых считает своей, а нас – её журналистов – чуть ли не родными людьми, тем более что редактор Игорь Иванов, Володя и Елена Григоряны уже бывали в их гостеприимном доме.

Гостеприимство – замечательная черта характера, для христианина просто одна из главных. Не потому ли, подумалось, в доме среди образов других святых так много икон, фотографий, портретов Императора Николая II и всей Царской Семьи? Это те люди, которых батюшке очень хочется видеть в своём доме. Большой цветной, в золочёной раме, портрет Государя в военной форме с эполетами висит перед рабочим столом.

– Отец Александр, я смотрю, вы тоже Царя Николая почитаете?

– Последнего Государя я почитаю и уважаю. За своё Отечество и русский народ он пошёл на смерть и был верен Отечеству до конца. Акафист Царю я с 95-го года читаю, когда ещё Царская Семья у нас не была прославлена. Меня благословил на это отец Пётр (Кучер) – игумен Боголюбского монастыря во Владимирской области.

– А отца Владимира Шикина откуда знаете? – обращаю внимание на фотографию известного дивеевского священника.

– Так это мой друг. Я же в Дивеево стал ездить, как только мощи преподобного туда привезли и монастырь открыли. Первый раз осенью 91-го года поехал, тогда ещё дьяконом был. Последнюю монахиню, матушку Маргариту, застал. Вот так же мы с ней рядом сидели, общались. Она ещё тогда в домике жила. Чугунок батюшки Серафима у неё был, мы из него сухарики брали. А отец Владимир Шикин в Дивеево появился лет через пять-шесть после этого. Тогда я по два раза в год туда приезжал. Смотрю, новый батюшка появился – маленький, волосы постоянно растрёпанные. Он немного юродствовал, не расчёсывался даже, но к нему всё время большая очередь была, все его очень любили. Нашли мы с ним общий язык, подружились. Он меня потом всегда приглашал помогать ему исповедовать.

– А вот это моя бабушка, – показывает о. Александр фото старушки в белом платочке. – Она верующая была, всех нас привела к Богу. За двадцать километров ходила в храм, нас с двоюродной сестрой с собой брала. Мы там и ночевали, а утром все вместе шли на службу и причастие. На этой фотографии отец Иоанн Букоткин из Самары. Он фронтовик, у него ноги во время войны оторвало. На деревянных протезах служил. Непростой тоже батюшка.

«Непростой» из уст о. Александра звучит как наивысшая похвала. Он не любитель много говорить, старается избегать возвышенных эпитетов. Спокойный, уравновешенный, и если о каком-то священнике отзывается, что тот был «непростым», значит, это был замечательный, настоящий пастырь стада Христова и, прежде всего, большой души и прекрасных личных качеств человек.

К таким же «непростым» людям он относит и старцев Наума и Кирилла (Павлова) из Троице-Сергиевой лавры, с которыми тоже не раз встречался.

– Вот эту иконочку, «Всех скорбящих Радость», мне отец Кирилл подарил, – показывает батюшка на небольшой образ Божией Матери. – Если раньше у меня случались какие-то неприятности, я часто ездил к нему в Лавру. Он духовник отца Геннадия Сухарева из Вятки, у которого учились мои дети в Духовном училище. И вот старшая дочка Инна закончила Вятское духовное училище, собралась поступать в Лавру на регента, а её не берут, из-за того что ещё 18 лет не исполнилось. Я приехал к отцу Кириллу, объяснил ситуацию, он благословил, чтобы Инна поступала сразу же. Прихожу в канцелярию, а мне говорят, что не могут принять её. «Так отец Кирилл благословил учиться моей дочери на регента», – говорю секретарше. «Что вы говорите? Отец Кирилл благословил?! Ну, мы тогда посмотрим».

И дочке пришёл вызов. Инна хорошо училась, в лаврском хоре у самого Мормыля пела (архимандрита Матфея. – Авт.). Там же, среди семинаристов, мужа себе нашла, уехала к нему в Краснодарскую епархию на приход.

В семье Кучеровых четверо взрослых детей: две дочери и два сына. Все обладают прекрасными голосами и абсолютным слухом – в родителей. Сам батюшка с детства играет на гитаре, баяне и клавишных инструментах. В молодости – сначала в армии, а потом и в мирской жизни – играл в ансамблях. Дочери выучились и стали матушками – жёнами священников. Младший Ваня сейчас в армии, проходит службу в военном ансамбле. Он постоянно созванивается с матерью, даже самые незначительные домашние новости воспринимает как большие, радостные события.

Меня умиляет эта картина, когда матушка, разговаривая по телефону, одновременно занимается ещё какими-то делами по хозяйству. Любовь к сыну от неё исходит такая, что она невольно обогревает ею всех присутствующих. Восхищаюсь, как она всё успевает, ведь дел очень много: топить весь день шесть печей – в доме, храме и банях, чтобы вода в морозы не замёрзла, а также готовить для семьи и гостей, кормить овечек и курочек. Вдобавок печёт просфоры, убирается в храме и поёт на клиросе. Оказалось, она одной кисточкой за три года покрасила весь храм – от основания до куполов. Помогала в ремонте и обустройстве верхнего холодного храма, названного в честь святого Афанасия Александрийского. Теперь церковь стоит уже без лесов и выглядит как на картинке – сияющей и белоснежной, словно только что выпавший снег...

После обеда о. Александр проводит экскурсию по храму – единственному в округе, который в советское время почти никогда не закрывался и не был разрушен. Церковь стоит на высокой горе, с которой открывается потрясающий вид на убегающие вдаль низменности. Перед входом в храм огромные горы дров. Когда мы подъехали, увидели, как молодой парень их колет, и мороз ему был нипочём. Потом часа через три смотрим, а он всё колет и колет. Тут батюшка не выдержал, сказал: «Да иди уже домой, отдохни. Хорошо потрудился сегодня». Оказывается, этот парень недавно серьёзно болел, а когда с помощью Божией выздоровел, то сам пришёл к о. Александру и напросился потрудиться во славу Божию.

Целая поленница дров высится и внутри храма, перед большой железной печкой «Булерьян», которой отапливается огромное храмовое помещение. Рядом несколько фляг и большой бак с освящённой водой. Иконы на стенах, видно, ещё дореволюционные. Иконостас тоже старинный, только из другого храма.

– Из деревни Казаково, – поясняет батюшка, – она стоит по пути в Христофорову пустынь. Когда там церковь закрывалась, иконостас привезли сюда. Встал как влитой – видимо, храмы были одинаковые по размеру.

Верхний храм, освящённый в честь Патриарха Афанасия Александрийского, кажется намного просторнее нижнего. На самом деле он просто выше и стоит совсем пустой, без перегородок, а по площади такой же. Из широких окон льётся много света. Старинные фрески на потолках недавно были подновлены, как и многометровые фигуры особо почитаемых святых на обеих стенах. Начинаются эти длинные ряды с Прокопия Устюжского и Прокопия Устьянского – наших северных юродивых, которые изображены здесь напротив друг друга. Иконостас в верхнем храме свой, родной, в несколько ярусов до самого потолка. Батюшка считает, что именно небесным заступничеством Патриарха Афанасия, не уклонившегося в IV веке в ересь арианства и до конца отстаивавшего чистоту православия, храм сохранился и в богоборческое советское время. Перед революцией в Вилегодском рядом со старым, через дорогу, был построен ещё один каменный храм. Прихожан раньше было так много, что одного на всех не хватало. Эта новая церковь была разобрана на кирпичи, а вот старинный храм сохранился. Правда, в 2007 году в день Николая Чудотворца, 22 мая, загорелась крыша, но её успели потушить. Когда починили, она стала даже лучше, чем прежде, перестала течь.

– После ремонта в прошлом году мы начали здесь служить, и всё лето службы шли в верхнем храме, – говорит настоятель. – Здесь хорошо.

Благодаря открывающимся где-то далеко внизу далям создаётся ощущение, что ты вместе со святыми находишься на небесах, паришь рядом с облаками.

*    *    *

На воскресную службу, которую проводит о. Дмитрий – о. Александр решил попеть в хоре вместе с клиросом, – собралось довольно много людей. «Как обычно, человек 60-70», – позже уточнил о. Александр. В основном пожилые женщины и старушки. Мужчин – раз, два и обчёлся. Правда, на клиросе вместе с матушкой поют мужчины. Все спрашивают: «Что за батюшка ведёт службу?» – «Из Сыктывкара, из Сыктывкара», – отвечают те, кто вчера был на вечерней и успел познакомиться с ­отцом Дмитрием. Служба проходит чинно и благодатно. По окончании литургии меня обескуражил один местный обычай, я с ним встретился первый раз: после того как все приложились ко кресту, бабушки на выходе, выстроившись в ряд, с пяти подносов всем присутствующим раздавали шоколадные конфеты. Я попытался избежать этого детского угощения, но меня нагнали и навалили конфет сразу же несколько старушек, можно сказать, силой. От такого радушия уклоняться уже не было никаких сил и смысла. Тем более что всё это делается по большой любви к ближнему.

Отец Александр сросся уже со своим приходом, знает каждого человека в селе и ближайших деревнях. Старается по мере сил помогать одиноким престарелым бабушкам, всех любит. И его любят. От предложений правящих архиереев поменять Вилегодское на крупный город всякий раз отказывается.

За трапезой батюшка с матушкой рассказывают о самых пожилых и верных прихожанках.

– Бабушке Катерине (Екатерине Васильевне Тропниковой. – Авт.) 93 года в ноябре исполнилось, – говорит матушка Нина. – Она до сих пор снег убирает около дома. Такая любвеобильная, сама доброта. Что ни делает, всегда с улыбочкой. Раньше, пока силы были, при храме работала, тоже снег убирала. У неё восемь детей, сейчас с дочкой Любой живёт. Детей к Богу привела, стали верующими. Люба её раньше в церковь редко ходила, а сейчас – постоянно.

– Вторая Катерина (Екатерина Егоровна Захарова. – Авт.) тоже интересная, – улыбается батюшка. – Она, правда, помоложе, с 28-го года. В соседней деревне живёт, но сама добирается на вечерню. Раньше в лесу работала, много чего в своей жизни видела. Живёт очень просто: даже холодильника нет. Я ей говорю: «Слушай, давай купим тебе холодильник?» – «А зачем?» – спрашивает. «Ну как, маслице купишь, летом в холодильник поставишь», – она зимой все продукты в коридор на мороз выносит, а летом в погреб спускает. «Нет, – говорит, – я уже привыкла, батюшка, мне не надо».

– Но мы ей недавно, на 85 лет, холодильник-то подарили, – улыбается матушка, – привезли и поставили.

– Да ну! – удивляется батюшка. – А я и не знал.

Добрыми словами вспоминают ещё одну прихожанку, ныне покойную, Елену Ивановну – большую труженицу и любительницу собирать грибы и ягоды. Свои грибные и ягодные места она показала батюшке и матушке.

– Помню, как мы с ней ходили за морошкой на болото, – вспоминает матушка Нина. – Ей уже 85 лет было. Меня все спрашивают: «Матушка, ты не боишься идти с ней в лес-то?» – «Нет, не боюсь, она меня выведет». И вот пришли на болото, набрали два ведёрка по семь литров. Стали выходить, но закружились и заблудились. Батюшка-то нас на место привёз, а сам уехал. Идём уже какими-то буреломами. Я с вёдрами, плачу, Елена Ивановна падает постоянно. Я эти вёдра с морошкой поставлю, её подниму. Говорю: «Ох, Елена Ивановна, больше я с тобой за морошкой не пойду». А она успокаивает меня: «Ну, ничего, что заблудились, выйдем. Я в этих лесах и раньше плутала. Правда, здесь медведи ходят, а так ничего». Ничуточки не расстраивается. Тут и мне стыдно стало. Начала молиться Николаю Чудотворцу, тропарь пою, величания. Раз десять пропела – и выходим прямо на машину батюшки. Я как увидела машину, слёзы от радости полились.

Прошло три дня, все эти мучения наши потихонечку стали забываться, и я снова засобиралась за морошкой. Позвала Елену Ивановну. Но на этот раз уже по-умному сделала – через каждые пять метров привязывала тряпочки. В тот год только мы с Еленой Ивановной морошки насобирали. А больше она уже и не ходила. Вот и вышло, что напоследок показала мне ягодные места.

– А меня Елена Ивановна за груздями водила, – вспоминает свою историю о. Александр. – Пришли на груздёвое место. «Вот, – говорит, – запоминай. Видишь, берёза стоит, от неё надо идти до этих пеньков. Там и грузди». Помню, как первый раз пришли к этим пенькам. Я тогда сразу набрал целый короб. Жалко мне стало уходить с этого места, говорю Елене Ивановне: «Давай ещё раз крутанёмся здесь». – «Хорошо, – отвечает, – только оставь короб-то, чего его таскать, мы его потом заберём». – «Зачем я его оставлю – если потеряем, что же я, с маленькой корзинкой останусь?» – «Оставь, найдём». Послушался, оставил, а потом тоже закружились и потеряли короб. Я сержусь: «Елена Ивановна, зачем я послушался тебя!» А она смеётся – никогда, ни при каких обстоятельствах не теряла присутствия духа и не гневалась. Только улыбается, как блаженная. И вот мы ходим, ходим, ищем этот короб. Она мне: «Ну всё, нашли». А я ничего не вижу. Она места-то там все знает, каждый кустик ей с детства знаком. Выросла среди этих лесов. «Вон там, – говорит, – твой короб, туда иди». Я пошёл в ту сторону – действительно, стоит мой короб.

А потом, сколько раз ни ходил за груздями, всё пытался найти это место, но так и не смог.

– Елена Ивановна уже старенькая была, – продолжает батюшка вспоминать свою недавно ушедшую в мир иной прихожанку, – а без работы никак не могла сидеть, постоянно на своём огороде трудилась. А там у неё соток пятнадцать, целое поле. Я ей всё говорил: «Зачем тебе этот огород? Не работай уже, отдыхай. Хватит, потрудилась!» Она не слушается, как весна – идёт на этот огород, вскапывает его, обрабатывает, и всё внаклонку. «Ну как же это, – говорит мне, – земля будет пустовать, не дело это, хотя бы картошку посажу». – «Да пусть себе пустует. Сколько тебе на зиму надо этой картошки: ведра три-четыре, мы тебе дадим».

Но нет, не соглашается. Посадит, а выкопать сама уже не может. Мы, конечно, помогали. Нанимали тракториста, чтобы поле вскопал, потом собирали, и снова к трактористу – Елене Ивановне столько картошки не съесть, значит, нужно сдавать. Мешки загрузим, сдадим. Столько хлопот... Но ничего.

Дров у неё в сарае много было заготовлено. Но это был неприкосновенный запас, которым она не пользовалась. Летом ходит по ручью, сучья собирает и таскает их себе в сарай, потом ими печку топит. «Елена Ивановна, ты зачем сучья-то собираешь? У тебя же полный сарай дров, тебе их лет на 20 хватит. Топи дровами, ни о чём не беспокойся». – «Нет, пусть они там полежат. Я лучше сучьями». Такая запасливая. Умерла, а дрова так и остались в сарае лежать.

Архангелогородцы – люди простые, добрые и работящие. Только вот работы в Вилегодском районе никакой, кроме как заниматься лесозаготовками да сбором ягод и грибов, нет. Но и лесорубов на современную технику нужны единицы, поэтому молодёжь сразу же после окончания школы разъезжается из района. Деревни пустеют и умирают. Это настоящая беда для оставшихся жителей, которым тоже в большинстве своём нечего делать.

После литургии я разговорился с певчим, местным лесничим Александром Лобановым, который раньше работал учителем истории в сельской школе и даже был её директором. Как сказал бы местный батюшка, «человек непростой». На таких вот «непростых», честных и порядочных людях, болеющих за судьбу малой родины и всего Оте­чества, пока что держится наша страна. Прекрасный очерк (Лесник Лобанов, «Вера», № 616) об Александре в прошлый свой приезд сюда написал Владимир Григорян.

– Когда я учился в нашей школе, в ней было более 500 учеников, – делится Александр Владимирович со мной своей болью. – Только в нашем классе 37 человек училось, ещё в параллельном столько же. И по три класса бывало. А вот в прошлом году мой племянник школу заканчивал, так он был одним-единственным учеником в выпускном классе. Сами видите, насколько сократилось население. Все уезжают, ежемесячно идёт убыль населения: умирает больше, чем рождается. Повсюду пустые деревни, разрушенные дома, как в фильме Никиты Михалкова «Чужая земля» про Нижегородчину, там примерно то же самое, что и у нас. И когда наступят перемены к лучшему, и наступят ли вообще, пока не ясно.

Много добрых слов рассказал Александр о своих односельчанах, которые так же, как и он, не поехали в город за длинным рублём и лёгкой жизнью, а остались жить на своей земле и стараются защищать её от уничтожения, поднимают из забвения.

– Напишите о нашей прихожанке Елене Константиновне, чтобы читатели нашей любимой газеты помолились за неё, – просит под конец нашего разговора Александр Лобанов. – Мы её похоронили в прошлом году, на день Царских мучеников. В прошлый раз Владимир Григорян очень хорошую статью про их многодетную семью написал. Непеины называлась («Вера», № 603). У них же десять детей. Елена Константиновна заболела раком, 15 июля её не стало. По-христиански жила, по-христиански умерла: перед кончиной исповедалась, причастилась, пособоровалась. За три года до этого её прооперировали, и она ещё пожила.

Очень хорошая женщина была, не говорю, что святая, но было что-то в ней такое, отчего люди, поговорив с ней, становились радостными и умиротворёнными. А приходили к ней с разными бедами и проблемами. Они с мужем, уже будучи взрослыми, в Церковь пришли. Но так стремительно к Богу поднимались – просто семимильными шагами. И вот Господь послал ей такую христианскую кончину в молодом возрасте.

Сейчас мужу Дмитрию очень нелегко приходится, самому младшему сыну только пять лет, ещё четверо в школе учатся. Слава Богу, вторая дочка приехала из Коряжмы, взяла бразды правления по их воспитанию в свои руки.

Пусть читатели помянут в своих молитвах рабу Божию Елену.

*    *    *

За ночь погода резко переменилась. Потеплело, повалил обильный снег, началась пурга. После литургии и обеда мы собираемся в обратный путь. Встретившись с родственниками, с которыми проговорили всю ночь, о. Дмитрий с мамой и тётей, утешенные и ободрённые, собираются в Сыктывкар.

Батюшка с матушкой вышли провожать нас на улицу. Отец Александр наваливает мне две банки деревенских сливок, которые больше похожи на сметану. Такие густые, что можно смело незакрытую банку перевернуть – и они в ней останутся. Перед храмом прощаемся с Кучеровыми как с очень близкими и родными людьми и на их приглашение приезжать ещё обещаем, что непременно приедем.