УКРАИНСКИЙ ДНЕВНИК

– Скажите, отец Николай, как в 90-е годы получилось, что ваш храм остался незахваченным?

– Думаю, дело в том, что во Львове все знали, что это именно русский храм. Он с самого основания 113 лет тому назад жил в соответствии с киевской традицией. Даже в годы, когда здесь была мощная Львовская православная епархия, он стоял особняком.

Храм ориентирован на русскоязычное население, так и должно быть. Если вдруг здесь кто-то выступает на украинском языке – бывают гости, священники, – прихожане порой возмущаются: почему это в русской церкви говорят на украинском?! Но если мы возьмёмся узнать национальный состав прихожан, то удивимся, как много здесь галичан – процентов десять, наверно. Мы должны понимать, что храм-то у нас фактически один в городе остался.

Нужен ещё один храм, ориентированный на местную традицию. Но власти не дают разрешения на его строительство, и потому галичане, которые понимают, что только здесь они себя реализуют как православные христиане, что здесь – каноническая Церковь, Евхаристия, полнота благодати, идут в наш храм.

– А в чём отличие галицкой православной традиции от русской, киевской?

– Отличается не вероучение, но именно традиции и обряды. Например, язык богослужения. Здесь обычай служить на галицийской мове. Мы говорим: «Тебе, Господи», по-украински звучать будет как «тоби», а в галицийской традиции будет «тибы». «Мыром Господу помолымся» – это не украинский язык. Другие распевы, облачение священников, похожее на греческое…

– Вы полагаете, прихожанин чем-то жертвует, когда решается идти сюда?

– Конечно, кто-то жертвует какими-то национальными предпочтениями, кто-то временем, приезжая издалека, кто-то – социальным благополучием. Если бы наши прихожане жили, скажем, в Донецке, там бы не было вопросов, в какую церковь ходишь. А во Львове… «Ты куда пошёл?» – «В Юра». – «Это католическая, это нормально». – «А ты куда?» – «На Короленко». – «О-о, что-то с тобой не то, ты ходишь в москальскую церковь!»

– Зато, наверно, «качество» этого прихожанина выше – ведь человек не просто идёт поучаствовать в обрядах да свечки поставить…

– Люди едут к нам причащаться за полсотни километров, но у окружающих это вызывает подозрительность: «Зачем ты едешь? Вот же, храм рядом. Ты какой-то сектант, наверно». Разделение проходит даже через семьи духовенства, в которых священники – родные братья – могут быть в трёх разных юрисдикциях. Или, допустим, отец и сын даже не в разных юрисдикциях, а в разных Церквях! Это очень больная тема.

– Трудно не заметить, что по воскресеньям город пустеет: все в храмах. Но насколько вера у людей базируется хотя бы просто на знании Писания, христианства? Почему спрашиваю? – мне хочется понять логику событий 20-летней давности, когда на Западной Украине у православных отбирали храмы. Ведь в буквальном смысле выбрасывали на улицу, в грязь, иконы, святые мощи, избивали священников… И не какие-то инопланетяне это делали, а местные жители, называющие себя верующими в Бога…

– Действительно, в Галичине очень высокий уровень религиозности, особенно в сельской местности. Поддерживается ли она чем-то фундаментальным – знанием Евангелия, глубоким пониманием богослужения – или это дань традиции – вопрос... Вот, например, приносят в храм ребёнка крестить, приводят крёстного – греко-католика. Мы говорим: «Как же в Православной Церкви крёстный может быть греко-католиком!» А нам отвечают: «Бог один, поэтому какая разница». Или приходит дочка к маме: «Я хочу венчаться в храме на Короленко». – «Что?! В москальской церкви?» Или предлагаем мы сотрудничество учебному заведению, а у собеседников сразу реакция: «Чтоб мы стали сотрудничать с иностранной церковью, с Москвой!» Само слово «Москва» для многих как красная тряпка... Хотя объясняем, что, если приход желает слушать проповедь на украинском языке, мы не против; если есть необходимость соблюдать галицкие традиции – пойдём навстречу. То есть вопрос совсем не в том, что мы – православные...

Здесь я сделаю небольшое отступление и поделюсь историей, услышанной от одного из киевских священников родом из Галиции. «Интересную тенденцию заметил, – рассказал он. – Когда наши галичане приезжают в Киев, то по прошествии какого-то времени они, не пропускавшие на родине ни одного воскресного богослужения, перестают в храм ходить. В Киеве никому дела нет, ходишь ты в храм или нет, тогда как дома они привыкли: а что скажет соседка – почему меня не было в храме? А если, допустим, постирал бельё и повесил в воскресенье, то ведь это страшный грех! Но вот изменил человек окружение и образ жизни, никто не смотрит на него – и оказывается, что внутреннего стремления к Богу у него и не было. Нет, он не становится атеистом, но храм ему становится больше не нужен».

И ещё подумалось... Про монашество говорят, что у него два крыла: одно – это молитва, другое – труд. В противном случае оказывается, что человек или «замолился», или «заработался» – и то и другое с негативным оттенком. Я посмотрел, где сегодня можно свой труд приложить во Львове… Ведь советской властью здесь было понастроено множество заводов. Про Львовский автозавод я уже говорил. Что ещё развалено? «Львовсельхозмаш», «Автопогрузчик», завод телеграфной аппаратуры, все горно-химические предприятия в окрестностях… И да простят меня читатели за ссылку, но в сегодняшней политической активности жителей Львовщины немалую роль – по Марксу – играет тот факт, что по социально-экономическим показателям регион занимает на Украине предпоследнее место (хуже дела только в Сумской области). Единственный завод за годы незалежности построили здесь немцы – но на нём они учинили такую «эксплуатацию трудящихся» за гроши, что народ просто разбежался, и по сей день текучка в год до четверти всех работающих – и это при повальной безработице в регионе!

Да, бегать от одного случайного заработка до другого, мучиться от невостребованности – это тоже тяжёлый крест для человека. Но это – другое. Как и возделывание собственного участка. Однако только труд для других даёт человеку достоинство.

Многострадальный край – Галичина. То здесь польские паны правят, то татары, то австрияки, то немцы, то большевики. Одни приходят и насаждают католичество, другие навязывают унию, третьи – коммунизм… Единственное, что оставалось, – это собственная национальность, она-то не меняется. И вот лепят очередные паны из народа что заблагорассудится; крестьянин же, внешне покорный, копит ненависть к хозяевам… Несвобода, особенно многовековая, разрушительна для души. И вот очередное освобождение в начале 90-х годов прошлого века. И что с этой свободой делать? Где новые хозяева, против кого дружить? Нету. Тогда провозгласим: «Украина – не Россия!» – и станем этаким «украинским Пьемонтом». Будем генерировать идеи для всей Украины, Центр пусть их реализует, а Восток всех обеспечивает. Вот только в Италии-то Пьемонт, объединявший страну, не только себя, но и другие провинции кормил, был одним из самых экономически развитых регионов…

Ну а Львову за счёт чего жить, если вдруг Восток откажется и снабжать, и чуждые идеи принимать? Ликёро-водочный завод напоит, а кондитерская фабрика «Нестле» накормит? Рядом граница: можно там купить, тут продать, это дело нехитрое. Было бы на что купить и кому продать… Остаётся туризм. Нахваливать себя и демонстрировать в анфас и профиль? Оно, конечно, памятник Захер-Мазоху специфическая европейская публика, может, и приедет посмотреть, но вот понравится ли ей соседство с монументом фашисту Бандере?

Михаил озабоченно спрашивает отца Николая, изменится ли когда-нибудь отношение галичан к «москалям». Приводит в пример поляков, у которых ненависть к русским, можно сказать, стала национальной идеей.

– Знаете, на бытовом уровне не могу сказать, чтоб у нас были трудности в отношениях. Мне, во всяком случае, не приходилось сталкиваться – может, в силу моего положения. Львов – город, где много туристов, в том числе поляков и россиян. Всё толерантно у нас, говоря современным языком. Чтоб почувствовать, что такое Галичина, её ментальность, нюансы отношений между людьми, здесь нужно пожить хотя бы год-другой.

– Хотя… – вспоминает батюшка. – Была неприятная провокация на праздник 9 Мая два года назад. Обещали, что приедут делегации из других городов и пронесут красное знамя по улицам города Львова. Понимаете? Тогда вспыхнула, конечно, вакханалия… Во Львове есть два мемориала воинской славы: Марсово поле и Холм Славы. И там поставили заграждения, набежали молодчики. Кадры по телевизору можно было видеть: радикалы раскачивают автобус с ветеранами, бьют стёкла. Кому-то нужно было показать Львов с таким звериным оскалом. А нам не дали даже возможности панихиду отслужить, сказали, что решением суда запрещено проведение массовых мероприятий. Хотя прежде мы спокойно на 9 Мая приходили и совершали две панихиды. В том году мы решили не идти против решения суда – пусть меня и не повязали бы, но потом Церковь могли обвинить в том, что мы – структура антигосударственная. Последующие два года празднование 9 Мая проходило более-менее спокойно: да, сохранилось оцепление, но уже этих молодчиков было поменьше, хотя стояли провокаторы, что-то кричали.

«И в самом деле, кому это было нужно? – раздумываю. – Вряд ли львовянам. Что-то подсказывает мне, что более всего была заинтересована в этом власть, СБУ. А вот в чём не могу согласиться с батюшкой, так это насчёт ‘‘провокаторов’’с красным флагом Победы: разве ж ветераны не имеют права поднять его в День Победы?»

Это такая фраза, которую несколько раз повторил отец Николай, когда мы заговорили о трудах епархии в здешних условиях. С оговорками: «насколько это возможно в данных рамках», «в соответствии с нашими материальными возможностями»…

– Для того чтоб оказать реальную помощь детскому дому, нужны деньги. А где мы их возьмём, если у нас епархия небольшая? Ходим в дом престарелых, мы там одни, по сути, совершаем богослужения.

– Ищете крупных благотворителей или надеетесь на прихожан?

– На одних спонсорах далеко не уедешь, люди должны быть. Во Львове есть русская диаспора. Помогают. Но в том же Стебнике нет. И наши люди – это галичане. Да, там будут службы на галицком языке, в галицкой традиции, но храм будет иметь единение со всем миром православным через Московский Патриархат. Понять это простым людям очень тяжело. «Опять москальская, а почему у нас не независимая церковь?» Трудно объяснить, что есть целый механизм получения автокефалии, что не всё так просто. Вот я размышляю: если сейчас, условно говоря, провести собор украинских епископов и просто поговорить про автокефалию – и что бы мы имели? Западная Украина сразу бы согласилась, была за независимость. Ну а Крым, Донецк? Поэтому, я думаю, мы и не поднимаем вопроса автокефалии. Нет в этом вопросе единства. А нужен ли нам ещё один раскол?

Но возвращаясь к епархиальной жизни. Всё же храмы мы строим. Есть такой небольшой городок – Великие Мосты. Священник там учился в Петербурге, его выгнали из храма – «ты москаль, иди отсюда, геть!». И он за 10 лет построил прекрасный Успенский храм, чем-то напоминающий Исаакиевский собор. Храм стал достопримечательностью города. Открыли церковь в Сходнице близ Трускавца... Но сложно. Всякий раз надо искать участок земли, потому что власти землю не выделяют.

– Знаете, – делюсь с батюшкой мыслью, – есть такое убеждение у многих священников, да и благотворителей, что если поставил храм, то словно билет в Царство Небесное купил. Но именно здесь, на Западной Украине, я отчётливо понял, что церкви – не главное… Сегодня есть, а завтра нету... Или даже вот он, стоит, а не подступишься. Главное – люди. Особенно дети.

– Мы стараемся работать и в этом направлении. Вот скоро праздник Пасхи – мы проводим его по линии епархиального отдела образования для некоторых школ Львова: дети раскрашивают пасхальные яйца, делают вытынанки – даже не знаю, как это по-русски… такие поделки, вырезанные рисунки, связанные с весной, Пасхой, родной школой. Потом организуется выставка, представители Церкви, общественных организаций, консульства России детей поощряют подарками.

– Во Львове есть российское консульство? Надо же! Не видать, не слыхать…

– Они сотрудничают с Русским обществом имени Александра Пушкина – думаю, вам было бы интересно побывать у них, узнать, как здесь живёт русская община… Мы издаём детский журнал «Боженивка» («Божий луг») – единственный на Украине украиноязычный православный журнал, наша художница сама его оформляет…

– А как он распространяется?

– Через священников на приходах: люди просят, и мы высылаем. Или централизованно – в ту или иную епархию. Но опять же проблема: поскольку журнал украиноязычный, то он не идёт дальше Западной Украины. На Восток мы его не можем послать, там в основном русские. Даже в Киеве его распространять сложно уже только потому, что издаётся во Львове.

– А с теми, что постарше, удаётся находить общий язык?

– Каждый четверг вечером здесь собирается «Молодёжка» по примеру Ионинского монастыря в Киеве – не слыхали? Обязательно побывайте там! Два молодых священника собирают молодёжь и обсуждают вместе злободневные для них темы. У нас хорошие отношения с местной федерацией скаутов «Галицкая Русь». Они ищут останки солдат, погибших в Карпатах во время Первой мировой. Много тут полегло как воинов России, так и Австрийской империи, Польши. Так что это программа международная.

Подумалось: ну вот же, и в здешних непростых условиях можно находить возможности сотрудничества; если Вторая мировая на Западной Украине стала камнем преткновения, в отношении её люди разделились, то ведь в отношении Первой мировой таких споров нет…

Из путевых заметок Михаила Сизова:

Благословившись, заходим в Георгиевский храм. Вспоминаю, что рассказывал нам в госпитале о. Сергий о храмовых иконах. За каждой из них – живая история.

Вот слева из киота сострадательно смотрит Божия Матерь «Тихвинская Слезоточивая». В 1905 году «в безмездный дар от Святогорских пустынножителей» с Афона привезли во Львов две богородичные иконы. Одну, «Избавительницу», подарили в бывший оплот православия – Успенский храм, к тому времени уж триста лет как занятый униатами. А другую – «Слезоточивую» – передали в эту, единственную остававшуюся тогда православную, церковь. На иконе есть истёршаяся надпись чернилами, которая предупреждает: если православие совсем исчезнет во Львове, то сей образ следует передать русскому консулу.

Справа от солеи в киоте – Божия Матерь Почаевская. Икону привёз во Львов в 1936 году сам наместник Почаевской лавры, во укрепление веры. Встречали её очень душевно. Маленькая девочка Светлана Комендантова произнесла приветствие от детей. Как в дальнейшем сложилась её судьба?..

А самый древний образ в главном львовском храме – Божия Матерь «Одигитрия». Она из Манявского скита, который на протяжении столетий был единственным православным монастырём в Галиции. Закрыли его в 1785-м, причём австрийский комиссар объявил это прямо во время литургии, не дав её закончить. Имущество арестовали. Монастырские книги власти отдали Львовскому университету, церковные ризы – униатской духовной семинарии. Иконостас поныне находится во Львовском национальном музее. А храмовые иконы разошлись кто куда. Вот эту, «Одигитрию», по преданию, выкупил какой-то львовский мещанин и принёс в Троицкую «каплицу грецку», что была на месте нынешнего храма.

Доброделатели есть и в наше время. Лет пять назад многие отозвались, когда потребовалось собрать две тысячи долларов на её реставрацию. С доски сняли железные скрепы, и трухлявое дерево стало рассыпаться. Пришлось снимать красочный слой и наклеивать на новую основу. Для этого понадобились ещё деньги. И снова православные собирали с миру по нитке.

Помолившись перед «Одигитрией», подхожу к солее. Где-то здесь, как объяснял о. Сергий, есть дырочка, через которую можно посмотреть в алтарь, на большой образ Воскресения Христова. Рассказывают, что его в 1925 году привезли на телеге из Варшавы. Считается, что православные храмы разрушали только в СССР, и происходило это с 30-х годов. Но уже тогда перед глазами был пример поляков, которые с середины 20-х рушили в своей стране «москальские» церкви. Не посчастливилось и самому красивому в Варшаве Александро– Невскому храму, воздвигнутому из ценных пород мрамора и гранита, отделанному уральскими самоцветами, расписанному лучшими художниками России. Рушили его по технологии «малых взрывов», которую потом использовали большевики. Всего было 15 тысяч таких взрывов. Собора нет, а образ Воскресения остался…

Впритык к храмовой территории стоит двухэтажное здание с высокими стрельчатыми окнами. При поляках до войны здесь располагался клуб воинской части, при советской власти – кинотеатр, а ныне – Русский культурный центр. Его директор и председатель русского общества имени А. С. Пушкина встретил нас внизу. Высокий, сухощавый, Игорь Михайлович Корчевский напомнил мне старых питерских учёных, с которыми довелось общаться, – сама сдержанность, интеллигентность, точность формулировок.

В холле стоит памятник Пушкину, спрашиваю:

– Наверное, единственный во Львове?

– Единственный, не считая бюста поэта. Вы его не заметили? Он на фасаде этого здания. Впрочем, могли и не заметить – он в нишу встроен, едва оттуда выглядывает.

– Почему в нишу?

– От греха подальше. Первый бюст мы установили на фасаде в 1999 году, к 200-летию Пушкина. Через шесть лет вандалы снесли его ломом. Второй, сделанный из синтетического материала, простоял всего год – его сожгли, заодно окна побили, пытались чердак поджечь. Третий бюст Пушкина мы сделали из бронзы и встроили в нишу – не вырвешь.

А памятник в холле – из гипса. Мне как-то позвонил Богдан Чайковский, директор исторического музея, говорит: «У нас в подвале лежит скульптура Пушкина, разбитая на три части. Если нужно, забирайте, а то придётся на свалку отвезти». Говорю: «Конечно, забираем!» Позвонил скульптору Сергею Якунину, составили смету в 380 долларов, объявили сбор средств. Серёжа не только памятник скрепил, но и сверху особым составом покрыл, теперь он как бронзовый.

Поднимаемся наверх. В кабинете Игоря Михайловича на стенах фото с видами Санкт-Петербурга, изображения Петра I.

– А вы, случаем, не питерский? – догадываюсь.

– В Ленинграде я жил с 53-го года, тогда мне двенадцать было, – ответил он. – А сюда приехал в 67-м. Работал архитектором в институте «Теплоэлектропроект», готовил проекты тепловых электростанций для 60 стран мира. Институт до сих пор существует, но занимает лишь один этаж из пяти, а из тысячи специалистов осталось двести. Меня, начальника одного из отделов, сократили в 95-м, за пять лет до пенсии. Куда податься? Устроился помощником военкома. Уже в ту пору я участвовал в Русском культурном обществе имени Пушкина. Вышел на пенсию – избрали председателем.

– Общество давно образовалось?

– Началось всё в конце 80-х, когда националистические настроения ожили в городе, хотя они и раньше были. На этом фоне было решено учредить общество любителей русско-украинской литературы. Власти как бы поставили галочку: вот, мы с национальными меньшинствами дружим, у нас всё хорошо. Но общество ничем не занималось. Тогда в 1990-м русские участники решили: давайте делом заниматься, популяризировать русскую культуру. И перерегистрировались под именем Александра Сергеевича Пушкина.

Чем в первую очередь пришлось заняться? В 80-е во Львове было 30 русскоязычных школ, а в 90-е вышел указ об их сокращении. Встали грудью на их защиту – организовывали пикеты у администрации, пикетировали сами школы, не давали туда проникнуть нежелательным элементам. Отстояли пять школ. Много это или мало? Для сравнения: в трёхмиллионном русскоговорящем Киеве всего семь русских средних школ. Так было несколько лет назад, сейчас не знаю. 45-я наша школа во Львове считается весьма престижной, туда и украинских детей отдают учиться. При ней, кстати, есть музей Пушкина, работает множество кружков. Мы помогаем школьной работе, организуем конкурсы, викторины.

– Русскоязычных в городе много осталось?

– В 80-е годы было примерно 95 тысяч на 800-тысячный Львов. Сейчас около 64 тысяч. Кто в Россию или на восток Украины уехал, кто в Европу. Сами понимаете: в такой обстановке некомфорт-но работать и существовать. Многие просто перепугались, не зная, что будет.

За разговором хозяин кабинета угостил нас чаем, поставил на стол вазочку с «эксклюзивными, для гостей» конфетами – не местный «Рошен», а российского производства.

– У вас на плакате написано «Питер-клуб», это что означает?

– Идея его создания появилась, когда я ещё в военкомате работал. Там есть картотека на военных отставников. Перебирал я старые, уже коричневые от времени карточки, и обнаружил, что многие родом из Ленинграда. Переписал их адреса. А тут вскоре, в год 200-летия Пушкина, Международный дом соотечественников в Москве поощрил нас поездкой в Петербург. Там и оформилась идея создать питерское землячество. Оно до сих пор активно действует. Совсем недавно вот отметили 70-летие снятия блокады. Из России нам подарили два ящика фотографий большого формата для экспозиции «Неизвестная блокада». Выставку мы сделали в городском Дворце искусств, и это была бомба. Галичане ведь иначе воспринимают войну, они ничего такого не видели. На открытие пригласили блокадников и защитников Ленинграда, их во Львове 51 человек.

– Вам Россия как-то помогает? – спрашиваю.

– Ну я же говорю – в Петербург приглашают, два ящика фотографий...

– Нет, материально.

– Да уж писала об этом российская пресса, о невнимании чиновников к проблемам соотечественников, – ответил Игорь Михайлович политично, никого не обвиняя. – В 2011-м центр могли закрыть из-за недостатка средств на отопление, и СМИ взвывали о помощи. Но реакции никакой. Да и ладно, тогда мы смогли выкарабкаться. Сейчас вот озвучили цифру – правительство России выделило 9 миллиардов рублей на работу с соотечественниками.

– Да уж! – не выдержал Игорь. – Шума много, а деньги куда-то утекают.

– При посольствах теперь действуют представительства «Россотрудничества», – с сомнением продолжает директор Русского центра, – в числе программ – «открытие и оснащение центров коллективного доступа к российским образовательным ресурсам». А у нас разве не такой центр? У нас есть библиотека, разные образовательные программы. Но помощи – никакой.

Разговор наш прервало появление в кабинете мужика в рабочей спецовке. Он сообщил, что на машине привезён отопительный котёл, надо устанавливать, а весу в нём 400 килограмм. То-то в здании было так холодно! – оказывается, уже во второй раз лопнул котёл и его возили заваривать в мастерскую. На новый котёл денег нет. Так мы с Игорем, предложив свои скромные физкультурные ресурсы, поучаствовали в жизни русской общины Львова: приятно! Директор застеснялся, мол, неудобно, гости… – «Да что мы, не русские, что ли?!»

Цилиндр с патрубками и вправду оказался тяжеленным. Затащили в подвал, поставили на фундамент. Возвращаться в кабинет уже не стали, Игорь Михайлович повёл показывать концертный зал. По пути встретилась женщина со связкой книг. «Старые книги принесла, – вздохнул директор. – Нам несут и несут – мемуары, советских писателей, классику. Избавляются. А нам ставить уже некуда».

Концертный зал, где прежде кинозрители сидели, довольно просторный, на 150 мест. Ряды обшарпанных кресел – ещё с советских времён. С тех же пор здесь не было и ремонта. На потолке, прямо над флагом России, видно, что протекает крыша.

– Вот здесь, на сцене, и происходят главные наши события, – бодро объясняет Игорь Михайлович. – В том числе финал Пушкинского конкурса. В нём принимают участие все русские школы, а также, по желанию, украинские – до 20 участников. Дети помладше показывают инсценировки на тему «Что за прелесть эти сказки!», отвечают на вопросы о сказках Пушкина. Те, что постарше, выступают на тему «Ужель та самая Татьяна...». И это очень красиво – кавалеры с эполетами и девушки в старинных платьях. Всем очень нравится!

– Значит, украинцы тоже участвуют?

– Из смешанных семей. В Украине ведь каждый четвёртый-пятый брак русско-украинский. А в последние годы наш конкурс стал международным – приезжают из Москвы, из Белоруссии, из Польши – города Пшемысль, что в двухстах километрах от нас.

– В украинских школах русскую литературу преподают?

– На русском языке? Нет. Политика такая. Вот был случай. Когда образование у нас возглавила некая Ирина Калинец, в наши школы поступил букварь под её редакцией. Обычный: «мама мыла раму» и т. д. Первоклашки проучились год, и на последней странице их ждал стишок про то, как на горе Маковке в 1918 году украинские сечевые стрельцы разбили наголову москальские войска. Подвели детей, так сказать, к главному.

– Какие у вас ближайшие планы? – спрашиваем, уже прощаясь.

– Летом будем отмечать 100-летие начала Первой мировой войны, которая на первом этапе для русских войск проходила как раз здесь, в Галиции. Будут разные мероприятия, в том числе у памятника русским воинам Первой мировой, реставрацией которого мы занимались. Ещё ухаживаем за их могилами...

– Россия чем могла бы вам помочь?

– Я составил план реконструкции этого зала. Можно углубить пол и сделать перекрытие, так что получится два этажа. На дополнительных 120 квадратных метрах можно будет разместить аудитории для кружков, артистические комнаты, гардероб, буфет, подсобки. И зал обслуживать станет легче. Потолки вон какие высокие, чтобы окно открыть или транспарант повесить, мне приходится по длинной лестнице взбираться. Другим не доверяю, мало ли что, а я всё-таки бывший спортсмен, мастер по многоборью, – смеётся Игорь Михайлович.

– А сколько вам лет?

– Семьдесят три, – отвечает этот несгибаемый русский человек и на прощание крепко жмёт руку.

Из путевых записок Игоря Иванова:

В помещениях Русского культурного центра пахнет подвальной сыростью – вышел из строя обогревательный котёл. Сидеть на месте прохладно и как-то неуютно – пока Михаил и хозяин дома за столом прихлёбывают беседу горячим чаем с конфетами, я не спеша обследую это захламлённое пристанище русских людей на чужбине… И какое-то ностальгическое и в то же время горькое чувство начинает овладевать мною… Ощущение сродни тому, как чувствуешь себя в старинном намоленном сельском храме. Среди стен с облупившейся краской и потолком в ржавых разводах вещи… живут! Кажется, даже дышат и молчаливо могут рассказать тебе больше, чем это сделают люди.

На стене у входа большая круглая эмблема: «Шахматный клуб РКЦ им. А. Алёхина» с портретом гроссмейстера посредине. Где они теперь, шахматы, в наше компьютерное время? А ведь это целая эпоха… Павел Корчагин, всегда игравший «до последней пешки», и набоковская «Защита Лужина», и знаменитый сеанс одновременной игры Остапа Бендера в Нью-Васюках, и пенсионеры на лавках в сквере, разбирающие грандиозные сражения за шахматную корону между Карповым и Корчным.

Вот шкаф с пушкинской библиотечкой: каждый том из собрания сочинений заботливо одет в клеёнку; рядом неизбежная, как сама старость, двоица: томик Тынянова и «Пушкин в воспоминаниях современников». 4-й том Симонова соседствует с Твардовским в коленкоровом переплёте. Стопка старого «Нового мира», синяя обложка которого навсегда соединилась для меня с «Одним днём Ивана Денисовича». Рядом питерская библиотечка: Ольга Берггольц, «Ленинградская блокада от А до Я», «Памятники воинской славы Петербурга». На шкафу два бюста: Горький взирает на Шолохова, но его лицо ничего не выражает. О чём он думает теперь, надёжно укрытый пылью? Скрученный плакат, на котором можно прочесть только одно слово – «Слава…». На двери в кладовку карандашный портрет вечно радостного Юрия Гагарина. Кнопками прикреплено изречение какого-то мудреца: «Только тот, кто научился властвовать над собой, может управлять другими» – такие «напоминалки», помню, висели у нас в школе в кабинете литературы.

И вот уже пошли свежие наслоения: СССР плавно перетекает в изображение Царской Семьи на розетке, православный календарь Троице-Сергиевой лавры, ностальгическая литогравюра с русской зимой – сани и храм-пряник – таких снежных зим в этих краях не бывает. Картину маслом логично завершают длинное пальто и шляпа Корчевского на вешалке. Только трости не хватает.

Вот так, словно пройдя по музею на дальней окраине некогда единого Оте­чества, понимаешь, сколь удивительную цивилизацию со странным, но красивым названием «СССР» мы похоронили – но здесь, в этом кабинете, ею ещё пропитано всё. Той великой страны уже нет и никогда не будет, а вещи помнят её. Пройдёт ещё пяток лет, и их вынесут на свалку – и по чему же, думаю я, по каким артефактам станут изучать потомки эту эпоху недорассказанной сказки или неслыханного околонаучного эксперимента – попытки соединить несовместимое, сдружив добро со злом…

Обойдя комнату, я снова возвращаюсь к столу, за которым Михаил беседует с Корчевским, и улавливаю фрагмент разговора о том, как помогает здешним русским новопридуманная чиновничья структура «Россотрудничество» с бюджетом в несколько миллиардов – никак не помогает, ни копейки! – и невольно у меня вырывается возмущение. Покосившись на стоявшую у него за спиной батарею деловых папок: «Укртелеком», «Львовгаз», «Львовводоканал», «Львовэнерго», Налоговая администрация, – Игорь Михайлович лишь слегка усмехается.

Грамоты, которыми увешаны стены, – отдельная глава. Поразглядываешь их, и нет нужды спрашивать, чем занимается Русский культурный центр. Вот грамота 2006 года от Российского генконсульства «за активную работу по поиску историко-документальных фотоснимков Первой мировой войны и подготовке фотовыставки, посвящённой Брусиловскому прорыву». А вот от местной администрации – за «активну участь» в первом фестивале национальных культур во Львове в 2002 году. Вся в вензелях под старину грамотка от верховного атамана Войска запорожского – «за значний особистий внесок в розбудову сучасного запорозького козацтва». А эта – от федерации скаутов «Галицкая Русь», о которой упоминал отец Николай, – «за помощь в организации историко-краеведческого скаутского лагеря “Татаровка-2006”». Ректор Русской парижской консерватории граф П. П. Шереметев в 2003 году «выражает все свои мысли успеха, и благополучия для защиты наших общих целей за Россию и за веру». Безграмотно, но это хоть понятно – француз, пусть и с русской фамилией. А грамота от посла России на Украине Зурабова – «За большой вклад в укреплении дружбы и сотрудничества между Россией и Украиной», – так и написано, со школьной ошибкой.

Между прочим, обнаруживаю грамоту отдельно Игорю Корчевскому как «исполнителю русских песен» в фестивале русской народной культуры, проходившем в Мукачево в 2010, – хочу спросить Игоря Михайловича, но не успеваю: громогласные слесари привезли отремонтированный котёл, надо идти сгружать. Михаил встаёт: чай допит, беседа окончена.

В коридоре стенд с фотографиями победителей конкурсов: какие красивые, ясные, «наши» лица! «Сурьёзные» старшеклассницы, победители конкурса по языкознанию; участницы конкурса «Ужель та самая Татьяна?..» в старомодных платьях, с веерами и в белых перчатках, кудри завиты на манер светских дам пушкинской эпохи; конкурс «Что за прелесть эти сказки!» – стоит отчего-то испуганный первоклассник с накладной бородой со сверстницей в кокошнике…

Спускаемся по лестнице, увешанной картинами в стиле наивного искусства: Пушкин, похожий на Чичикова, держит за руку Гончарову, платье у которой словно перевёрнутая чайная чашка. Внизу, в холле, – памятник Пушкину Михаила Мильбергера (с его творчеством знакомы те, кто видел памятник Герцену возле здания литинститута в Москве) – классический такой, советский монумент. Рядом висит «план мероприятий музыкально-литературного салона». Очень трогательно всё это… В России такого уже нет… и ещё очевидней мне становится вся невосполнимость нашей потери.

…А вот уже реалии наших дней. Длинное, как старинный указ, бородой склеенное из нескольких листов «Заявление всеукраинского координационного совета организаций российских соотечественников о ситуации на Украине» от 6 февраля – реакция на январские события в Киеве. Читаю… Довольно жёстко: здесь и против НАТО и американских эмиссаров, и требование федеративного устройства страны, и призыв к запрету националистов из партии «Свобода», которые как раз во Львове себя привольнее всего чувствуют.

В углу – столик. На нём – аккуратная табличка: «В Русском культурном центре открыт пункт по оказанию содействия добровольному переселению в Российскую Федерацию соотечественников, проживающих за рубежом. Приём в последнюю пятницу месяца». Вот так. Пальто и шляпа, оказывается, были только запятой, точка – вот она…

Однако подзадержался. Михаил и Игорь Михайлович уже давно ушли в подвал грузить котёл. Надо поспешить… Переписываю висящее на стене высказывание из книги Сираха: «Жаркий спор возжигает огонь, а жаркая ссора проливает кровь. Если подуешь на искру, она разгорится, а если плюнешь на неё, угаснет, то и другое выходит из уст твоих…». Тут спохватываюсь: это ведь я и дома мог из Библии выписать! Бегу-бегу!

Распрощавшись с Игорем Михайловичем, мы отправились по улочкам к центру города. Начинало смеркаться. Я всё ещё находился под впечатлением от того островка советского прошлого, что увидел в Русском центре. В голове бродили неоформившиеся мысли о глубинном братстве советских народов, «а уж те, кто вышел из советской колыбели, думал я, братья вдвойне». Проходя мимо глыбы бывшего Бернардинского монастыря, а ныне городского архива, предложил Михаилу зайти в Андреевский костёл, грозно возвышающийся над крепостной стеной. Он согласился.

В храме было людно, шло богослужение. Суровый снаружи – внутри костёл сверкал и переливался буйством барочного золота, лепнины и росписей. Возле стен и икон теснились фигуры упитанных амурчиков с задрапированными тканями причинными местами, неподалёку я заметил скульптуру Мадонны почему-то с обломанными пальцами, рядом – Иоанна Богослова… Хотелось бродить и разглядывать всю эту роскошь, о молитве совсем не думалось. Впрочем, служба закончилась, на амвон вышел молодой человек – униатский священник и начал проповедь. Верующие разделись на две части: те, кто слушал его, в основном были помоложе, они одобрительно гудели, когда тот обращался к публике. Другие продолжали сосредоточенно молиться, не обращая на него ни малейшего внимания.

Я прислушался. Хотя проповедь была на украинском, понять, о чём говорит священник, было нетрудно. А говорил он о событиях, происходящих в столице, подробности которых мы в дороге не очень-то знали. «Недавно я прочитал на одном из форумов в Интернете, – рассказывал он, – письмо девушки, кажется, откуда-то с Донетчины…» Это слово он произнёс с какой-то особой интонацией и сделал паузу. «Она сравнивала кровь, которую проливают милиционеры из отряда “Беркут”, с кровью, которую проливал Христос… Мне жаль эту девушку. Ей кажется, что для уподобления Христу достаточно не отвечать на провокации и избиения. По-видимому, её духовный опыт недостаточен, чтобы понять, что важно, ради чего ты терпишь это и проливаешь кровь. Нужно много молиться и познавать Бога…» Ну и т. д., и т. п. Самое поразительное было, что оратор сумел как-то так повернуть свою речь, что уподобившимися Христу оказались боевики майдана. Их пролитая кровь была «настоящей», а вот «беркутовская», как бы сказать помягче… второго сорта. Проповедь была построена по всем правилам: голос священника звучал всё громче, обращения к пастве становилось всё чаще, призывы всё больше начинали походить на речь площадных ораторов. Обычно они заканчиваются призывами к топору. Мне сделалось скучно. Я водил глазами по латинским надписям на стенах собора, будучи абсолютно ничего не в силах разобрать. Lisalto… guosmer… sitin… orkos… Постой-ка, последнее слово мне знакомо! Переводится как людоед или демон. Во «Властелине колец» злые орки получили своё название как раз от этого слова…

«Нет, – подумалось мне, – со всемирной дружбой тут как-то не склеивается». Я поискал глазами Михаила – он уже стоял у дверей, нетерпеливо ожидая меня.

Из путевых заметок Михаила Сизова:

Костёл Св. Андрея показался мне зияюще пустым. То ли из-за огромного внутреннего пространства, то ли из-за неживых человеческих фигур на стенах – всё же непривычно видеть скульптуру в храме. А может, потому, что люди (живые) стояли как-то врозь, каждый по отдельности. Индивидуально. Только на улице почувствовал себя причастным этой жизни, этому городу.

Уже стемнело. Неспешно бредём в сторону памятника Шевченко. Нас обгоняет безбородый униатский священник, полы его рясы колышутся от быстрого семенящего шага. Вспомнилось, что рассказывал отец Сергий о первой во Львове панихиде по Тарасу Шевченко. Греко-католики пришли на неё с портретом «великого кобзаря», поскольку очень его почитали. А панихида была в православном, тогда ещё Троицком, храме, поскольку Тарас-то считался православным. Потом каждый год униаты приходили в чуждый им храм чтить память кобзаря. По иронии судьбы сами православные относились с подозрением к поэту, который презрительно отзывался о духовенстве и Пресвятую Богородицу в виршах изображал батрачкой, этакой мужественной матерью Христа-бунтаря, революционера. Был ли он вообще верующим? Схожая история с ещё одним кумиром украинских националистов – Михаилом Грушевским, именем которого названа улица в Киеве, где нынешние революционеры кидают булыжники в стражей порядка. Отец Сергий в метрической книге Георгиевского храма нашёл запись о Грушевском, в 1894 году отметившем своё прибытие во Львов. А ниже есть запись, что он где-то подо Львовом венчался в греко-католической церкви, войдя в униатскую семью.

Подходим к памятнику... Вокруг него море огоньков, толпа, со сцены кто-то кричит в микрофон. Майдан! Вижу того священника, который нас обогнал, подходят ещё три монахини в необычных высоких камилавках. Рядом со мной останавливается мужчина, говорит в телефон: «Сколько? Семь человек убили?» Господи! Неужели в Киеве на Грушевского опять что-то случилось?

"Кров на руках Януковича! Господь ні йому, ні його дітям, ні його роду не пробачит цієї крові!" - гремит со сцены. "Смерть ворогам!!" - в ответ колышется толпа. Вроде интеллигентные люди стоят, но стремительно нарастает градус злобы... Вот уже скоро возникает такое ощущение, что могут и на куски порвать. Вспомнилось, что мой батя рассказывал о бандеровцах. Обычные крестьяне, а от одного такого пулю сзади получил. Хорошо, издалека стреляли, пуля в вещмешке в консервной банке застряла. И ведь своих односельчан тоже не жалели. Замполит показывал отцу фотографии убитых бандеровцами "краснюков". Перерезанные горла, разбитые головы...

Оглядываюсь: где Игорь? Вокруг налитая злобой толпа, колышущееся море голов... Не хватало еще потерять друг друга в этом городе. Пытаюсь позвонить ему на сотовый...