ПЯТЬ ВОПРОСОВ О СМЕРТИ

Вопрос 1

Что делать, если человек, находящийся на одре болезни, боится смерти? Что ему можно сказать, как утешить?

– Сказать-то ему можно много, а можно и ничего не говорить…

Бояться смерти – это совершенно понятное состояние. Христос трепетал и ужасался смерти, греха не имея, она совершенно чужда была Ему. Нам она более родная, потому что мы – грешные.

Но здесь, знаете, разговоры и философия помогают до некоторой поры. Страх смерти сначала нужно принять как данность, нужно перемучиться этим страхом, перепотеть холодным потом этого страха.

И в этом тоже есть некое наказание. Писание говорит, что «боящийся несовершенен в любви» и «в страхе есть мучение». Все виды мук, которые испытывает человек, – это побочные последствия греха, это последствия, в общем-то, нашей порчи. Поэтому и муки страха – это муки, связанные с нашими грехами.

Поэтому первое, что нужно, – пусть человек побоится, пусть ему будет страшно. А что сделать, чтобы ему не было так страшно? Нужно побыть с ним рядом, если он хочет этого или нуждается в общении, мучимый одиночеством, умноженным страхом.

Нужна молитва за него и его личная молитва.

А дальше нужно обязательно идти на врага, а не прятаться от него. Потому что враги растут в количестве и в силах по мере прятанья от них.

Как и в любой житейской проблеме, с любой бедой: если наступает какая-то проблема и ты убегаешь от неё, то она превращается в гиганта, а ты – в лилипута. Ежели ты останавливаешься и идёшь на проблему, она имеет свойство уменьшаться в размерах.

Поэтому нужно идти на страх. Перебоявшись, переболев, перемучившись им, нужно прыгать вперёд, как прыгает на врага загнанный в угол зверёк. Зверёк убегает, пока его не зажмут в угол. Потом даже самый маленький зверёк превращается в агрессора и бросается на того, кто на него нападает.

Вот так и человек должен вести себя в некоторых моментах. То есть надо бояться. А когда уже бояться нет сил, тогда нужно идти на проблему, но идти с молитвой.

Христос ведь есть в смерти тоже. В жизни есть Христос, но и в смерти теперь есть Христос. С того момента, как Он умер на кресте, Он вошёл в область смерти.

Бога не было в смерти, пока Христос не умер. А сегодня, когда в жизни Христа есть опыт смертной тени, теперь Он там тоже есть. Поэтому с Христом можно не разлучаться и в смерти. «Аще бо и пойду посреде сени смертныя, не убоюся зла, яко Ты со мною еси, жезл Твой и палица Твоя, та мя утешиста» – это строки из псалма, который читается перед причастием. То есть в тени смертной есть Христос. Вот с именем Христа и нужно входить в эту смертную тьму…

Нам же всё равно придётся входить в смертную тьму, поэтому нужно будет входить в неё с именем Христа и со страхом. Как не бояться грешнику? Нельзя не бояться грешнику… Это противоестественно. Либо человек беспримесно свят, либо он нагл, либо он глуп, если он не боится смерти. Как на войну идёт человек – боится, но дерзает. Его целуют на прощание, он боится, но идёт туда, где страшно, потому что идти нужно.

Так, видимо, нужно относиться к смерти. Нужно, чтобы у нас была культура разговора об этом, культура размышления об этом, культура, которая не табуирует разговор о смерти. Попробуй заговори о смерти в кругу друзей-знакомых ни с того ни с сего – многое узнаешь о себе и о людях.

Поэтому нужна культура мыслей об этом. Если человек мыслит о чём-то заранее, то, встречаясь с этим фактом в жизни, терпеливо её переносит.

Нечаянная беда очень страшна. Страшна та беда, которая приходит несказанно, неведомо. А когда человек готовится к операции за месяц, то когда идёт на операцию, он уже перебоялся и ложится под нож. Но если вдруг ни с того ни с сего тебя огорошили диагнозом, то, конечно, это ужасно.

Так что нужна культура размышления о смерти, культура разговора о ней, культура правильных мыслей о смерти.

Вопрос 2

Боитесь ли вы смерти, думаете ли о ней?

– Конечно. Я не боюсь её теоретически, когда сижу в кресле с чашкой чая. А когда она дышит на меня, я боюсь. Пару раз она на меня дышала… Очень много думаю. Больше чем о жизни, мне кажется. Думаю, например, о том, что качество человеческой души проверяется по тому, как легко человек просыпается.

В греческой мифологии смерть и сон – это братья-близнецы. Каждый раз мы просыпаемся, как бы «воскресая из мёртвых». И я так думаю, что те люди, которые просыпаются бодро, осеняя себя крестным знамением и радуясь солнышку, в день Страшного суда поднимутся, как медные пятачки. А те, которые просыпаются тяжело, жутко, нудно, еле разлепляют глаза, потом опять их залепляют, закрываются одеялом и крадут ещё пару минут, чтобы поспать, – я из таких, кстати, – мне кажется, такие ещё не готовы умирать и воскресать.

Но хочется, чтобы Господь не оставил. В Великом каноне говорится: «Да не буду стяжание ни брашно чуждему, Спасе, Сам мя ущедри». «Стяжать и брашно чуждему» – это значит взять в собственность, которую надо пожрать. Дьявол приобретает человека в некую собственность, которую пожирает.

По сути, вся церковная культура – это культура о смерти и победы над смертью. А все культуры, существующие в мире человеческом, все типы цивилизации произрастают именно из этого зерна, из того, как относятся к смерти люди.

Для тех, у кого богов много, для тех смерть – перевоплощение и смена их телесных оболочек. Многобожие как-то связано с реинкарнацией.

Те, для кого Бога нет, для тех и душа смертна. Те верят, что из них лопух вырастет, и всё.

А те, у кого Бог один, верят в уникальность своей души и после смерти. Она изучает отношение к конечным вопросам: зачем я живу? что будет дальше?

Вопрос 3

Как «отпустить» умирающего, если совсем не готов с ним расстаться?

– Мне кажется, что аналог смерти – расставание. Одна певица, имени называть не будем, пела в песне: «Как же мне всё это преодолеть, расставание – маленькая смерть».

Вот расставание – это подлинная смерть, так же как и все рубежные состояния, которые переживает человек. Например, превращение юноши в мужчину через какую-то инициацию, например через службу в армии. Или превращение девочки в девушку через естественные процессы. Или первая близость мужчины и женщины, женитьба. Почему во всех культурах плачут, когда девушке косу расплетают? – «Мне с плачем косу расплели да с пеньем в церковь повели». Потому что это некое умирание: она умирает как девушка и рождается как жена; одно забывается, второе рождается.

Это перемена места жизни, прощание с родным домом и навсегда уезд в другую страну. В этом смысле аэропорты, морские, речные порты, вокзалы – какие-то погребальные места. Там умирают мечты, там льются слёзы, там разрываются души.

Если с этой точки зрения смотреть на все эти вещи, то мы много раз в жизни умирали, чуть-чуть, для того чтобы потом умирать по-настоящему и иметь для этого некий опыт.

И конечно, приходится отпускать от себя и детство, и повзрослевших детей… Выдавая замуж дочь или женя сына, родители плачут, потому что прощаются с ними, по сути, это уже не их дети.

Поэтому чем быстрее отпустишь, тем легче будет примириться с этим, потому что всё равно не удержишь. Удержать не удастся, поэтому здесь нужны мудрость и терпение.

Но бывает, мы не хотим отпустить. Например, когда мама вмешивается в жизнь вышедшей замуж дочери, то она поступает эгоистично и мешает дочери жить…

Если мы не хотим примириться со смертью кого-то или смириться с отъездом кого-то навсегда, то мы тоже поступаем эгоистично: мы хотим, чтобы он/она/оно светило нам и мы им пользовались. Он как бы безразличен сам по себе, нам интересна лишь его функция по отношению к нам, чтобы нам было хорошо рядом с ним/с ней/с ними. Нужно этот эгоизм обличить, вскрыть его.

Что полезного нужно извлечь? Души сращиваются, сращиваются сердца, и когда один уходит, а другой остаётся, то тот, который уходит, как бы тянет другого за собой. Когда умирает или пропадает из нашей жизни кто-то очень дорогой, то сам факт сращивания душ затягивает тебя самого на грань жизни и смерти. Только Бог ещё терпит тебя здесь, поэтому ты остаёшься, а он уходит.

Что нужно и полезно было бы сделать? Хорошо было бы, чтобы смерть наших близких увела из наших жизней, вырвала и унесла, в Лету утопила суету какую-то, грязь, какую-то ненужность. Нельзя же после похорон вернуться домой и смотреть «Камеди-клаб», нельзя после похорон пойти в боулинг, нельзя после похорон планировать ближайший уик-энд.

То есть похороны или расставание оглушают человека, заставляют его думать о чём-то большем, плакать, в конце концов. Когда человек плачет, он становится добрее.

И вот можно желать, чтобы смерть или разлука уносили из нашей жизни ненужное. Чтобы уходящий от нас покойник забрал с собой какую-то частичку нашей глупости, нашей суетности. Чтобы мы стали лучше, чтобы мы грозно очистились. Как гроза очищает воздух, так вот чтобы эти грозы очищали человеческую душу.

Вот к этому нужно стремиться, а не удерживать человека близ себя как собачку. Лучше всего любить собачек: ты их кормишь, купаешь, шьёшь им смешные тулупчики и тапочки на зиму, а оно на тебя добрыми глазами смотрит и никогда с тобой не спорит.

Вот таких собачек-людей хотим и мы видеть возле себя. Чтобы «я тебя люблю, а ты молчи!». Служи моим интересам, носи мне тапочки, что называется. Это, конечно, гадкие виды любви, и от них нужно избавляться.

А в мире много беды, но беда оцеломудривает человека…

Вопрос 4

Какой смысл в таком количестве смертей, захлестнувших Украину? Гибнут молодые. Какой смысл в этих смертях? Можем ли мы думать, что Господь нас наказывает или Он от нас отвернулся?

– То, что наказывает, – это однозначно. То, что есть за что, тоже однозначно.

Злая воля человеческая ограничивается Богом не абсолютно, Бог оставляет человеку большую долю личной свободы. Он позволяет человеку и народу самоопределяться в пространстве и времени. И мы ведь не всегда хорошее выбираем. Скорее всего, наоборот, мы выбираем нехорошее. Потом пожинаем плоды своего выбора. И здесь уже Бог смотрит на нас, какие выводы мы сделаем. Ты хотел? На. Нравится? – Не нравится. – Ну, делай выводы, давай иди в другую сторону.

Так происходит некая нравственная школа, часто для человечества очень кровавая и неприятная. Гибнут лучшие очень часто.

Почему в Ветхом Завете Господь Бог благоволил приносить в жертву не крокодилов и бегемотов, а ягнят и голубей? Может быть, для того чтобы содрогнулось сердце человеческое – что за твои грехи развратника, кровопийцы или сребролюбца нужно голову голубю свернуть или ягнёнка зарезать. Жалко должно быть, по идее, они же не бешеных собак резали. Умирали невинные.

Поэтому смерти бывают разные. Смерть бывает наказанием, безусловно, за грехи. Смерть бывает наказанием кому-то. Как смерть Ромео и Джульетты примирила Монтекки и Капулетти. Иногда люди не примирятся, пока кровь не прольётся.

Но в сегодняшней ситуации гадость заключается в том, что люди привыкают к телевизионной картинке о смерти, привыкают к калькуляции потерь с обеих сторон. Телевизор испортил человека, СМИ вынули из него душу и вставили туда что-то другое, перезаправили, как картридж какой-то, дрянью. И я боюсь, это грозит некой неисцелимостью и уж совсем плохими событиями.

Поэтому ответственность лежит на христианах в полном смысле слова – на качественном христианстве. Потому что только качественное, подлинное христианство правильно расставляет акценты над именами.

А люди действительно испорчены. Благодатных одёжек, которые защищали бы их от медиавоздействия, на них нет. Они стали телевизионно кровожадны, политически упёрты, зашорены, недоступны для входа в них другой информации. А сердце их совершенно беззащитно, и этим сердцем дьявол играет, как мячиком.

Уж сколько кричали миру о том, что компьютерные игры воспитывают кровожадность в ребёнке. Ведь лётчик, стреляющий из своей кабины СУ и МИГа, по сути, играет в компьютерную игру. Он же не видит, кого он убивает: просто нажимает на кнопку и смотрит на экране, куда попала мина или управляемый снаряд. Это то же самое, что нажимать на клавиши компьютера, который убивает виртуально людей, и они на твоих глазах разрываются на части.

Гораздо сложнее убивать в реале – воткнуть в человека нож или бить по голове кирпичом. Но для этого есть наркотики, без которых не обходится ни одна

война. Там, где в продаже оружие, стрельба и кровопролитие, обязательно есть наркотики. Потому что без наркотика 98 процентов людей не будут нажимать на курок, если, конечно, в них не произошла какая-то внутренняя мутация.

Идёт накручивание греховного маховика, это всё говорит о близкой гибели народа. Это внутренний змей, пожирающий народ изнутри. У этой беды есть свои названия.

Поэтому нужно останавливаться. Уже сегодня мы вошли в ту стадию, когда никакое количество жертв не успокоит ни одну сторону. Когда на майдане погиб парень Нигоян, был крик: «О, пролилась кровь, есть первые жертвы». А потом начали говорить о БТРах, о том, что руки отрубают в пыточных камерах, – и никого это уже не останавливает, и любые цифры никого уже не пугают.

Нужно говорить: «Стоп», – и прекращать всё это властной рукой. И, что называется, с тряпкой и веником вымывать информационный мир, потому что он сделал людей кровожадными – те же компьютерные игры, индустрия насилия через боевики и вообще вся эта телевизионная картинка с чрезвычайными новостями.

Уже и журналистская этика не стесняется показывать трупы после аварии, чего раньше никогда не было. Разбилась машина, лежит труп на дороге, мозги на асфальте – они показывают это в течение дня, даже не ночью, без всякого предупреждения о том, что «уведите детей от телевизора».

Люди осатанели просто. У них нет молитвы, у них нет цели в жизни, а есть какая-то демоническая кровожадность. Не звериная кровожадность – зверь много крови не льёт. Зверь то, что нужно, съест, а лишнего не вместит в себя.

У человека кровожадность совершенно другая – бесовская. Мы открыли бесу дверь в наш дом, и теперь бес командует нашими мозгами. А если он командует человеческими мозгами, от человека добра не жди.

Вопрос 5

Вы сказали о властной руке, об очистке информационного пространства. Но ведь мы с вами понимаем, что этого не произойдёт. Боевики не перестанут крутить по телевизору, жертв взрывов на весь экран так и будут показывать. Надежды на исправление информационного поля нет. Что остаётся?

– Тогда необходим исход. Исход человека в свою внутреннюю пустыню.

Должна быть внутренняя пустыня в таком случае. Человек должен заходить в себя и закрываться переборками от того мира, который хочет командовать всеми. Когда человек имеет внутреннее убеждение в другом, тогда он имеет внутреннюю защиту – благодаря молитве, может быть, хорошему воспитанию, не знаю, чьим-то молитвам о нём…

Да, он будет страдать, будет выглядеть белой вороной. У него будет отличное от других мнение, он будет бояться лишний раз его высказывать, чтобы не наражаться на споры и ссоры. И будет страдать, как Лот в Содоме. Собственно, такой и будет жизнь христианина в последние времена.

Вспомнили о последних временах… Сколько лет мы потратили на глупую борьбу с индентификационными номерами, с тремя шестёрками. Так стыдно потраченного времени! Хочется кричать: «Перестаньте этим заниматься! Проблема не в этом, проблема – в другом». Проблема в том, что на службе стоит 50 человек, а причащается только двое – бабушка и ребёнок. Вот проблема где. Не кричите о глупостях, кричите о главном.

И поскольку мы так постоянно ошибаемся и не о главном кричим, то нужно понимать, что последние времена – это тоже реальность. И жить христианам в них приходится. О последних временах можно было говорить и 200 лет назад, и вчера, и сегодня, и завтра о них можно будет говорить, но без истерики, спокойно.

Так вот жизнь последних времён человеку обещана, как Лоту в Содоме. Как пишется у апостола Петра в послании, что «праведник, видя и слыша дела беззаконные, непрестанно мучился в сердце». Не имея возможности ничего изменить, он мучился в сердце – яркий портрет нормального человека в ненормальном мире. До тех пор, пока ангел не скажет: «Уходи быстрее, беги, не оборачиваясь». Сценарий такой.

Я остаюсь «в той же лодке» – в Русской Православной Церкви, в которой служил до сих пор. Только буду служить в другом месте, в другой географической точке Русской Православной Церкви.

Что бы мне хотелось сказать, подводя чёрточку под этим кусочком моей жизни? Скажу для более широкой аудитории то, что говорил своим прихожанам в храме:

Всё, что мы, в первую очередь, делали на приходе, – пытались литургически оживить свою жизнь: чтобы люди не просто стояли на службе, а активно в ней участвовали, причащались чаще, выучили наизусть литургические тексты – произносили, читали, пели их вместе. Мы возродили на приходе литургическое братское целование перед «Верую...» и ещё многие моменты, которые оживляют службу, возвращая нас к апостольской простоте. То есть Литургия нас интересовала в первую очередь.

Второе – это Святое Писание. Мы его изучали и по домам, и в храме. Много проповедовали и священники, и миряне, благословлённые на это. Были организованы библейские кружки, где очень плотно, очень активно проходило изучение Ветхого и Нового Заветов, чтобы люди «нашли» для себя Писание.

Третье – мы пытались поднимать культурный уровень людей. Для этого мы проводили разные лектории по музыке, живописи, литературе – чтобы люди имели внутри себя нечто более богатое, чем есть на данный момент у большинства.

И четвёртое – это братская взаимопомощь: сбор денег для нуждающихся, помощь больным и т. д. То есть живые братские отношения, при которых приход постепенно превращается в общину.

Наша задача – превратить наши приходы в подлинную жизнь в общине, где люди знают друг друга, помогают друг другу, нуждаются друг в друге, спрашивают друг друга: «Чем я могу тебе помочь?», причащаются от одной Чаши и находят в этом настоящую жизнь.

Вот такие четыре позиции. Мы ими и занимались. Теперь их нужно продолжать у нас на приходе, а я буду продолжать и развивать их на новом месте служения.

Мне хотелось бы, чтобы наша Церковь была жива, сильна, велика, красива. Какой она и есть на самом деле, но чего иногда нам не хватает.