За окном плыла обледенелая степь. Седой генерал, которого, казалось, трудно было чем-то удивить, любовался ею. Вагон покачивался, убаюкивая пассажиров. Генерал испытывал то дорожное счастье, когда остаётся лишь одно желание – закурить. Он раскрыл деревянный, побуревший от времени портсигар, достал папиросу, постучал о крышку портсигара и вышел. Mинyт через десять, когда он вернулся, в купе затеяли обычный дорожный спор.

– А всё-таки я не согласен, – обратился генерал к полной блондинке лет за сорок, сидевшей напротив. – Послушай вас – кругом только и делают, что грабят да озоруют. Я вот, почитай, семьдесят годков отмахал, три войны прошёл, а никто меня не обчистил.

Блондинка, стрекотавшая до того без умолку, отвернулась к окну, подперев голову рукой. Рука была холёная, в золоте. С верхней полки приподнялся пассажир. Он свесился книзу и остановил любопытный колючий взгляд на портсигаре.

– Разрешите посмотреть, товарищ генерал?

– Пожалуйста. Может, хотите закурить? Угощайтесь!

– Нет, благодарю.

Пассажир с верхней полки долго разглядывал и даже трогал пальцами – как это делают слепые – необычный портсигар. На его крышке искусно было вырезано: солдаты в полном снаряжении толкали гаубицу, вероятно, чтобы установить её на огневой позиции. Орудие, несмотря на короткий широкий ствол, имело огромные колёса и массивные станины.

– Бывает же такое! – точно в забытьи произнёс мужчина с колючим взглядом. И отдал портсигар. – Да, это вещь!

Генерал, тяжело вздохнув, положил его на столик, достал папиросу, помял её. Потом сначала сунул портсигар в правый карман пиджака, затем переложил во внутренний. Взгляд его, устремлённый в окно, сделался отсутствующим. О чём думал этот старик с заснеженной головой и шрамом около виска? Яркие звёзды, как трассирующие пули, сплошь изрешетили тёмное небо…

Поезд остановился.

– Что там за станция? – поинтересовался генерал.

– Лозовая.

– Ах, Лозовая...

Началась суматоха. Вошёл пассажир. Расставил на полке поклажу. Блондинка готовилась ко сну. Остроглазый, захватив полотенце, вышел.

Генерал задумался, заскучал. Надо бы закурить! Полез за портсигаром в боковой карман кителя: нет. Пошарил во внутреннем – не нашёл. В шинели его тоже не оказалось. Не было портсигара и в чемодане. Генерал всё ещё суетился, искал, когда мужчина с колючим взглядом вернулся в купе.

– Подумайте, – обратился к нему генерал, – хотел закурить перед сном и не найду портсигара. Всё перерыл. Куда бы он мог деться? Как сквозь землю провалился!

Он никак не мог успокоиться:

– Была бы какая-нибудь безделушка. А то память...

Остроглазый пристально посмотрел на генерала:

– Не трудитесь.

– Как так?

– А так. Вот он.

– Ничего не понимаю. Как же он у вас очутился?

– Да я его «вырубил».

– То есть как это «вырубил»?

– Ну, украл. Когда? Вы, конечно, при всём желании не смогли бы заметить. Я же старый, прожжённый щипач. Почти фокусник. Асы меня обучали. Но к чему я всё это рассказываю? Мне же выходить на следующей остановке. Так что пока, товарищ генерал. Может, «пульку» забьём на Чёрном море в будущий сезон?

Генерал непонимающе уставился на остроглазого. Тот замешкался: видно, жаль ему стало старика. И, присев у ног спящей блондинки, разоткровенничался:

– Я вот с тринадцати лет начал воровать. Глупый был ещё тогда, совсем мальчишка. Потом вошёл во вкус. Но сколько ни кради, всё равно когда-нибудь залетишь. Я тоже попался. А за такие подвиги, известно, не в пионерские лагеря посылают.

Тут как раз война грянула. Писал я в Москву, просил, чтоб на фронт забрали. Долго не отвечали мне, а после уважили. Попал в пехоту. Бойцы смотрели на меня как на волка из леса дремучего. Опротивело мне всё! Уж лучше, думаю, пришлёпнуло бы – да и дело с концом. А, как видите, цел остался. Покарябало слегка... Угодил в госпиталь. А оттуда в артбатарею.

Здесь и началась для меня новая жизнь. Хорошие подобрались ребята. А что за человек у нас был командир! Шахтёр! Из Донбасса...

Генерал сдвинул брови, точно хотел что-то припомнить. Однако так ничего и не сказал.

– Да-а… Бывало, ударит меня по плечу: «Эх, Ленька! Знаешь ли ты, что мы за народ? Не знаешь? То-то! Это тебе не по карманам шарить, – а сам улыбается, подмигивает. – Вот вылезем из шахты грязные, чумазые, уголь на зубах хрустит, а идём и смеёмся». Вот какой он у нас был! – с восхищением заключил рассказчик. – Что с ним сталось, где он, не знаю. Ранило меня. Ну а после направили в другую часть.

Генерал с недоумением посмотрел на собеседника:

– Но какое отношение имеет эта история ко мне?

– Самое прямое. Я, когда вышел из купе, долго рассматривал портсигар. Всё думал: может, ошибаюсь. Нет! Вот и сучочек – там, где колесо гаубицы. Такой портсигар я видел только у двоих. У вас и...

– И ещё у кого? – нетерпеливо перебил генерал.

– Да у нашего командира. А был он мне дороже отца родного. Товарищи мои нет-нет да посылочку или весточку получат от жены или от матери. И вроде как повеет на них домашним теплом. А мне не от кого ждать. Я один раз крепко пригорюнился. Сижу, голову опустил. Вдруг кто-то меня по плечу хлопнул. Вскинул голову: командир! Смеётся: «Ну что, орёл, как дела?» – «Хорошо, товарищ командир». А у самого рот кривится. «Ну, это ты, Ленька, своей бабушке расскажи. А давай-ка лучше закурим». Смотрю, присаживается рядом со мной. Достаёт портсигар. Точь-в-точь такой, как у вас. И на крышке вырезано: солдаты гаубицу толкают. Раскрыл, а в нём – Бог ты мой! – папиросы. Хорошие, всамделишные! У нас в батарее все знали, что сам он махорку курил. А их берёг на особые случаи. И кого угостит, знай – лучшей похвалы удостоил.

Генерал между тем бережно, любовно поглаживал портсигар. И вдруг – в упор, словно пистолет наставил, – спросил:

– А звали-то его как, командира вашего?

Попутчик, ничуть не растерявшись, спокойно ответил:

– Назаренко. Иван Ефимович.

Даже в полумраке купе было видно, как быстро-быстро замигали добродушные генеральские глаза. Грузное тело его задрожало.

Остроглазый рванулся, обнял его за плечи:

– Что с вами, товарищ генерал?

– Ничего, Лёня, ничего. Просто у меня был сын – Иван Ефимович. Ванечка! Он ещё в детстве любил по дереву резать…

Воздух был напоён солнцем. Зной томил. В селе было тихо, даже кобели, обычно брехавшие вразнобой, млели в полудрёме.

Петька, толстощёкий двенадцатилетний отрок, остался дома один. Мать была на ферме. Отец, надев спецовку, вышел ещё с рассветом, и пригородный поезд увёз его в город на строительство многоэтажной башни. Со стороны поля докатывался приглушённый рокот комбайна. Шла уборка озимых…

Петька маялся от безделья. Его любимая собачонка – непородистая болонка – спряталась в тени под кустом. Петька вспоминал, как года два назад поздней осенью он нашёл беспомощный серый от грязи комочек и принёс его в дом. Мать поворчала, потом участливо добавила:

– Ишь ты, дрожит, как цуцка.

Так и назвали его – Цуцык. Отмыли и молоком отпоили. Мальчик в щенке души не чаял, и тот отвечал ему искренней собачьей привязанностью.

Скрипнула калитка. Пришёл долговязый одноклассник Витька. Пригласил прогуляться к скалам.

– В такую жарищу?! Чего я там забыл? – отнекивался Петька.

– Вот, как всегда, расчевокался. Я орлиное гнездо нашёл. Птенчиков повыдира-а-ем…

Пошли. Взяли с собой Цуцыка. И на всякий случай прихватили крепкие сучковатые палки.

Ослепительно ярко, сахарной белизной сверкали скалы, жарко дышали под золотисто-белёсым небом. Ребята вместе с Цуцыком вскарабкались на высокую площадку в известняковых уступах.

– Где же гнездо? – любопытствовал Петька.

– Глянь-ка вверх. Видишь, чернеет. Подсадишь меня, мы их и повытаскиваем. Ну, понаддай. Так. Так… ещё…

С большим трудом Витька вынимал орлят из гнезда, словно отрывая их от чего-то живого, и выбрасывал на площадку. Взмахивая слабыми, ещё неоперившимися крыльями, они лишь прыгали по ней, не в силах подняться в воздух. Цуцык звонко лаял, гоняясь за ними. Но всё-таки с опаской поглядывал на этих странных существ. Один, самый рослый, попытался ударить клювом Цуцыка.

– Ату их, ату! – подбадривал Петька.

Высоко в небе замаячила и стала расти чёрная точка. Колыхаясь, вдруг камнем упала на площадку большая сильная птица. От шума её крыльев ребята шарахнулись в стороны. Орлица наседала на них, и они стали отбиваться палками. Тогда она набросилась на Цуцыка и, схватив его, быстро оторвалась от земли.

– Смотри, вот гадина! – крикнул Петька.

Высоко над землёй орлица, видимо, разжала когти, и Цуцык стремительно стал падать на зубастые скалы.

Ребята долго молчали. Наконец Витька предложил, кивнув на орлят:

– Перебьём их, а?

– Оставь, они ни при чём.

Спустились вниз. С хмурыми лицами, без слов побрели домой.

Скалы по-прежнему ослепительно сверкали. А на небе появились два грязноватых облачка.