С сестрами Шубиными - христианками старого, еще послевоенного, закала - меня познакомила Надежда Ивановна Зырянова.

Замечательная бойкая Надежда Ивановна, местный просветитель. Ее знает половина Слободского, старинного города близ Вятки. Она основала православную библиотеку в несколько тысяч книг, хотя прежде работала швеей и к образованному обществу города не принадлежала.

Я встречал ее в самых разных местах Слободского. У Надежды Ивановны всегда был для меня ценный совет, изложение которого укладывалось в час-полтора. Постепенно я привык к этому и радовался нашим случайным встречам.

Когда мы пришли к Шубиным, сестры клеили окна. На столе стоял таз с клейстером, кругом лежали полосы бумаги. Окна-бойницы посажены в старых толстых стенах. Окон много и работы много, тем более, что одна из комнат угловая. Но и от нас с Надеждой Ивановной легко не отделаешься. В угловой мы и расселись, разглядывая образа, алоэ на подоконниках, две высокие старинные кровати.

Мария вспоминать о прошлом наотрез отказалась. Мы обменивались с ней какими-то, ничего не значащими, фразами. Она младшая, энергичная, строгая. Анна - полная ее противоположность. Почти сразу ушла в соседнюю комнату, оттуда лишь изредка подавала голос.

Потом как-то разом все изменилось, мы встали перед образами, помолились, и Мария Шубина заговорила почти не глядя на меня, хорошо, красиво. Я не осмеливался задавать вопросы, только записывал. Что-то было такое в воздухе, заставившее нас с Марией понять, что нужно делать. Вот ее рассказ.

Это было у нас на родине, в селе Окатово, деревне Мишутенки Даровского района. Жила там Анна Васильевна Арбузова. Она нас очень любила и укрепляла в вере. Я к ней за 12 км бегала, такая была радость.

Ее, Анну Васильевну, с детства звали Аннушка -аленький цветочек. Когда она замуж выходила, мать сказала: "Какой крест тебе дан, тот и неси". А крест ей достался очень тяжелый. Взял муж Анну по любви, страшно любил, но прямо со свадьбы будто возненавидел.

Из восьмерых детей у них выжили только трое. Жили тяжело, но все равно их раскулачили. Остались одни голые стены. Ничего не осталось. А на руках - два сына и дочка. Муж решил уехать в Вятку к брату, найти работу. Перед тем, как уехать, надумал Анну убить. Замахнулся, а она закричала: "Семенушко, не убивай меня, ради детей". И он не убил ее. Забрал с собой двоих сыновей, а она осталась с дочкой маленькой Аннушкой - 8 годов.

*   *   *

В колхоз ее звали, но прозорливцы наши не благословили в колхоз идти. Издевались над ней власти как хотели. Дровину понесет из леса, и то не давали этого, и у нее изба была ледяная.

У Анны Васильевны случай был: мерзла она, сушину принесла из леса среди зимы, а председатель увидел, велел обратно нести на то место, где взяла, да не за комель тащить, а за верх, чтобы сучки поперек дороги встали, идти мешали. Оттащила, куда денешься.

*   *   *

Вот что вышло с нашей наставницей на Новый год. Они лежали с маленькой Аннушкой на печке. Лежат. Вдруг кто-то идет по сенкам, скрипит. Открывается дверь - заходят трое в камилавках. Двое мужчин и одна женщина.

А в те годы развлечение было: в масках на Новый год ходить. Анна решила, что это ряженые, посмеяться пришли. А они перекрестились, помолились. Говорят: "Мы к тебе переночевать". Она сильно смутилась. "У меня, - говорит, - плохо очень, вам бы лучше у председателя остановиться, у него тепло и сытно".

- А нам в левой руке богатства не нужно, - ответил один из гостей.

Она видит - нет, не насмешники. Да куда положить-то их? "Ничего, - они замечают, - мы на лавках поспим, не замерзнем, не бойся". Слезла Анна с печи покормить гостей. У нее были яблоки мерзлые, брусничка, какие-то сухарики. Согрела самовар. Они не отказались, сели за стол. А ложечек на всех не хватило. И один говорит: "А ведь у тебя есть еще ложечка, серебряная".

Анна спохватилась, ведь и верно, была такая ложечка, ее прозорливая Александра подарила. Сходила за ней. Прочитали они "Отче наш" и советуют: "Ты вот еще какую молитву не забывай - "Очи всех на Тебя, Господи, уповают".

Двое легли на лавку, а женщина попросила на печку ее пустить.

Анна смутилась: места, говорит, не хватит.

- Ничего, - ответила женщина, - вы меня не стесните, и я вас не стесню.

В четыре часа ночи гости собрались дальше идти. Напоследок сказали:

- Как живешь, так и живи.

Посмотрели в окно и добавили:

- У тебя скоро еще одна свечушка будет гореть на небе (и верно, прошло некоторое время, и дочка Аня умерла).

Потом благословили ее и определились через черный ход огородами идти. Вышли, она следом, а их уж нет. Снегу - по пояс, а ни одного следа не оставлено.

*   *   *

После этого засобиралась Анна Васильевна к Александрушке прозорливой. Александра скиталась по миру, пока ей один старец не благословил идти в Вятскую страну. Сказал, что есть там такое село Спасово. Разыщешь в Спасово старца Павла, у него и будешь жить.

Анна Васильевна ходила к прозорливой за наставлениями. Когда пришла после видения, Александра, как увидела ее, рта раскрыть не дала. Обратилась к своей келейнице Ксении: "Вот, Ксеньюшка, мы с тобой таких видений даже и не достойны".

Когда еще дочка Анечка была жива, вернулись к Анне Васильевне старшие дети из Вятки. И стали они жить вчетвером беднее прежнего. А что прежде-то было? Нищета и только.

Летом как-то пошла Анна Васильевна по ягоды с соседками - богатыми колхозницами. Походили, походили - ягод мало. Все сели обедать, а у Анны нет ничего. Она говорит: "Вы покушайте, а я похожу тут, еще пособираю".

Отошла, видит: старушка какая-то ходит, собирает чернику, да такую крупную. Анна Васильевна рассказывала нам потом:

- Я думаю, не заругает ли, если я рядом собирать стану, но старушка сказала: "Все это Божие".

Набрала Анна Васильевна корзинку, рассказала старушке про жизнь, как с тремя детьми мается. А женщина эта и говорит: "Не беспокойся, все дети мои".

- Кто ты?

- Парфениха я, из села К...

А те колхозницы, что остались обедать, стали аукать, кричать, звать Анну. А Господь так сделал, что она не слышала. Когда пришла, они увидели, сколько ягод набрала, да какие хорошие. Стали стыдить, какая ты, дескать, бессовестная, мы кричали, а ты...

- Ничего я не слышала, - ответила Анна, - а ягоды мне Парфениха из К... помогла собрать.

- Ты помешалась, - говорят ей колхозницы, - Парфениха 5 лет как померла.

Видать, то Божия Матерь Анне Васильевне явилась. Как иначе понять слова: "Все дети мои".

Такое вот вышло Анне утешение: дескать, не волнуйся, помнит о тебе Господь.

*   *   *

А чем с мужем-то закончилось? Когда умер он, как она за него молилась... Все колени стерла. И вот однажды Александрушка сказала, что он уже прошел царские врата - спасся.

Муж Анны Васильевны не был плохим человеком. Он ее любил, как редко любят, да только околдовали его прямо на свадьбе.

*   *   *

Прошло сколько-то лет, после этого пришла пора и прозорливой Александре умирать. Однажды пришла к ней Анна Васильевна и услышала:

- Я, Аннушка, отправляюсь на родину, ты меня больше не увидишь, наверное. А твоя тропочка не зарастет, найдешь себе другую вместо меня.

И Анна вправду нашла другую прозорливицу - Натальюшку. Уродцем она была, голова как у взрослого человека, а тельце - чисто младенческое. В ящичке лежала. Ее по церквям возили, передавали записки, а она отвечала на них притчами.

И вот Наталья говорит ей как бы про саму себя, чтобы не испугать:

- Сначала парализует меня, правый бочок, я три года буду лежать, а потом меня Варвара Великомученица причастит и жены-мироносицы встретят.

Из деревни своей Мишутенки Анна Васильевна выехала к Васе - старшему сыночку, три года лежала парализованная и накануне именин, 22 декабря, отдала Богу свою светлую душу.

Была она нашей духовной матерью, весь край просветила, многих к вере привела.

А я к Натальюшке тоже записку написала с вопросом. У меня муж пропал без вести на войне, я спросила - где он. Натальюшка велела сорок дней по сорок поклонов класть, тогда, сказала, увидишь. Но я не смогла. Слишком уставала на работе, по три часа в те дни спала.

Сын у меня был, на седьмом году умер от менингита на почве испуга. Его мальчишки старшие напугали. Шли по лесу, они стали кричать ему, что волк бежит. Мальчик мой прибежал домой, почерневший, как уголь, всю ночь метался. А я молилась, шла к врачу и молилась, чтобы до крещения дожил. Прихожу - он веселый, играет.

Вчера память ему была. Смиренный, работящий, все молитвы читал. Я ему имя дала нехристианское - Рудольф. А он все меня просил, как испугался волка: "Мамочка, окрести меня, окрести".

- Как назвать-то тебя?

- Николаем, мама.

Он как раз на Николу вешнего родился. Я-то забыла, а он знал.

Священника не было. Окрестила его старушка Ирина. Но Анна-то Васильевна говорила, что этот мальчик жить не будет.

А вместе с ним все ребята крестились, что его испугали.

Я из-за него и замуж не вышла. Анна Васильевна спрашивала у Натальюшки, это которая в коробочке лежала, насчет того, чтобы мне второй раз замуж выйти. Я ведь три месяца была замужем. И она, Натальюшка, ответила:

"У нее такой благочестивый сыночек, она бы его на руках носила да Богу молилась, больше ничего не надо".

И я замуж не вышла.

Мы голодали-то как, на траве жили. Он сядет, походит-походит, а лепешки не тронет из травы. Все молочка хотел. Худой-худой.

К крестному придет, там его угощают, а он не берет. Я не велела.

А ведь и дожили до хлебушка. Так он был рад-радешенек, да не долго радовался.

Первые-то полгода все его видела. В утешение мне он, видать, приходил проведать.

Если бы мне муж хороший попался, я бы в Церковь не пришла. Губы бы красила, ведь певунья да игрунья была.

Мария и Надежда Ивановна на мгновение замирают после этих слов.

- Слава Богу за все! - говорит Мария.

- Слава Богу! - словно эхо вторит ей Надежда.

Они будто оглядываются назад, на свои несчастные судьбы. Все могло сложиться иначе. Но не сложилось. И хорошо, что не сложилось, говорят они мне искренне. Мария вспоминает с улыбкой:

- Я однажды, не так давно, сказала: "Лучше бы мне быть уродом, чем такой грешной". Господь услышал. Теперь без глаза хожу.

А Елизавета наша, у нее старец Иван Федорович любил останавливаться, так же раз упросила: "Господи, Ты бросай в меня камни, если есть на мне какие грехи, уж лучше я здесь, на земле, отмучаюсь. И вот три камня ей вышло: туберкулез, операция желудка и ногу отрезали.

- А я боли боюсь, не прошу, - теряется перед таким исповедничеством Надежда Ивановна.

- Ты не перебивай Марию, не перебивай, - сердится из соседней комнаты Анна, - слова не даешь сказать.

Надежда Ивановна смущена, оправдывается передо мной:

- Больно любит она сестру, Анна-то, хочет чтоб та говорила. Друг за другом ухаживают, больно переживают.

Так мы уходим от опасной темы о счастье.

*   *   *

Мария молчит.

- На этих кроватях кто только не спал, - пытается вдохновить ее на новый рассказ Надежда Ивановна, - старец Иван Федорович спал, две монахини на них умерли...

Мария досадливо машет рукой: что ты, Надя, лишнего говоришь. Но Надежда Ивановна поминает что-то про сон, Мария и Анна оживают, и история начинает разворачиваться, не остановить:

"Были две сестры-монахини - Аннушка да Фаина - у нас в Слободском, да только мы о них не знали. Но как-то моя Анна сон увидела. Будто едет на автобусе и выходит не на своей остановке. Идет куда-то и оказывается в доме, где живут две монахини.

И по этому сну она и вправду, когда ехала с работы, вышла на той остановке и нашла двух сестричек. Фенечка, младшая, она парализованная лежала. Они - старенькие, мы - молодые. Стали к ним ходить, ухаживать. И так их полюбили, как родные они нам стали.

А потом Фенечка наша умерла, и мы перебрались к Анне жить. Как я ее любила! Всякий раз жду не дождусь, когда рабочий день закончится, скорее бы увидеть Аннушку.

Но недолго длилось это счастливое время. Однажды увидела я во сне крыс, закричала: "Анна, Анна", но никто мне не помог. К чему, думаю, такой сон. А вскоре второй сон приснился - квартира в цветах.

В это время дали нам квартиру, и, верно, по стенам все цветы росли.

А Аннушка сказала: "Я без вас жить не буду". И поехала она с нами. И тут сбылся первый мой сон, искусил меня враг. Какая-то злоба, жестокость, скупость меня обуяли, стала я Аннушке даже грубить.

А ведь так ее любила, что готова была ноги мыть.

Она мне жаловалась: "Я тебя, как ангела, жду, а ты сердитая приходишь". Так что после она пожалела, что переехала. Все мне помогать пыталась. Помои вынесет иной раз, а я заругаюсь: чего, мол, себя утруждаешь.

Такой характер у меня. Лучше быть хромой, слепой, чем такой, как я. Вот что вместо любви получилось.

Иной раз скажет она мне: "Чтобы у меня денюжки были - я бы вот этих ягодок купила".

Это она виноград имела в виду. А пенсию Анна 5 рублей получала. Какой там виноград. Я же могла купить, но жалела денег.

Умерла наша Анна в День Победы в 6 часов утра".

Мария плачет без слез. И Анна в соседней комнате поникла. Жалко ей Анну, и сестру жалко. Такая история.

- Потом Леонидушка была, - напоминает Надежда Ивановна, желая утешить сестер.

"Да, - говорит Мария, - с Леонидушкой такого, как с Анной, у меня не было. Батюшка, отец Василий, попросил нас ее к себе пустить: "Аннушка померла, говорит, а Леонидушку жалко. Ходит, ходит, нигде приюта найти не может".

Мария, обращаясь ко мне, обводит руками стены:

"Вот посмотри, Николай Чудотворец и Казанская Божия Матерь от нее остались. Этой, Казанской, ее родители благословили в монастырь идти.

Ризы для икон Леонидушка сама делала. Вот ангел-чекан и Анна пророчица ее, и Иоанн Креститель. Она умела делать.

Не знаю, когда научилась. В обители Леонида все на черных работах подвизалась. Рассказывала: "Приду с работы, молиться не могу, так устану. А Олимпиада, игумения, такая добрая была, такая угодница Божия, спросит:

- Устала?

Пожмет ручку, и будто я не работала. Усталость как рукой снимет".

Она, Леонида, за Олимпиадой потом и ухаживала, матушка-игуменья у нее на руках умерла, перед войной или около того".

*   *   *

Смотрю на образа, убранные в светлые, словно серебряные, ризы. Образ Казанской Богоматери написан будто вчера. Живой, прекрасный.

Сто лет назад одна девочка получила его от родителей в "приданое". С ликом, запечатленным на иконе, они казались тогда ровесницами. Потом это внешнее сходство исчезло. Хотя опыт страданий их, наверное, только сблизил.

Надежда Ивановна замечает просфоры на столе, подоконнике, говорит Марии:

- Ты все просфорами питаешься, молодец.

- Да много их у меня, - отвечает Мария рассеянно.

Мы делим одну просфору на всех. Их пекут в церквях в память об агапах - вечерях любви у древних христиан. Они собирались вместе за одним столом, пили немного вина, преломляли хлеб, пели молитвы. Это было, наверное, очень просто и хорошо.

Я ем сухую просфору и смотрю на высокие старинные кровати. Сейчас я уйду, а хозяйки продолжат клеить окна. Надежда Ивановна отправится в храм на вечернюю службу. Больше мы никогда не увидимся. Но что-то должно остаться от этой исповеди и этой просфоры. Пусть немного. Много и не надо.