Владимир рассказывал и о нравах, царивших среди ребят в лагере:

– У них установилось что-то вроде “дедовщины”. Поели, и те, что постарше да посильнее – гоняют младших посуду за собой мыть. Я подхожу, говорю: давай, я вымою. Ты думаешь, что это унизительно, а вот Христос не то что чашку – ноги мыл своим ученикам, то есть “младшим”. А ведь Он-то был Богом!..

Наш разговор от ребят естественно перешел на учителей – коллег Владимира.

– Говорят мне: а почему православию мы должны верить? А вот эзотерические знания, они древнее. И ведь кто так легкомысленно говорит! – не вроде меня, физрука, а преподаватели гуманитарных дисциплин. Я им отвечаю: хорошо, не согласны вы в чем-то с православием. Но ведь чтоб отвергать, нужно знать! А вы сможете хотя бы молебен от литии отличить? Куда там отличить, даже слов таких не знают – а вот отмахнуться от тысячелетней русской христианской культуры – это запросто. А ведь им вручены дети!..

Потом, помню, Владимир взволнованно искал в шкафу какую-то недавно купленную книгу с пророчествами о последних временах, из которой ясно видно, что признаки этих самых последних времен сегодня налицо...

Здесь, в пустой, заброшенной обители св.Димитрия Цилибинского, признаки конца совсем уж явные. Но почему-то не чувствуется безысходности.

Цилиба утопает в травах. Если в пустыне остатки древних цивилизаций заносят сыпучие пески, то у нас, на Севере, все покрывается радостной зеленью. Едва люди бросают земли и строения, как зарастают луга – кустарником, а дворы, тропки и кладбища – высокой, по грудь, скрыпун-травой, тимофеевкой да вездесущим лютиком. Здесь, на Цилибе, не косят эти сочные травы – некому. И травы набираются богатырских сил из благословенной земли-матушки, и проникают в глубокую тень ельников, забираются в сумрачные провалы могил на заброшенном кладбище. Все-таки это еще не конец – а обещание новой жизни.

На провалившейся крыше храма, куда я забрался через колокольню и прилег – местами тоже трава, а кой-где мох, сухая ржавчина. Наверху комаров нет, ветерок обдувает нежно-нежно, мерно брякает углом кровельной железяки, стрижи серпом чертят небо. Под холмом вьется-блестит Вычегда и тает средь заливных лугов, далеко-далеко сбегает по холму деревенька, а по краю окоёма – бескрайние леса; все это – северная моя Русь, родная святая земля. И эти дремотные минуты на крыше храма – словно выпорхнувшие из золотого детства, – возвращенная на несколько мгновений сладость земного рая. Господи! Сколь милосерд Ты ко мне, сколь щедра награда Твоя за такие малые мои труды!

Бывают мгновения в жизни, когда небо делается отверстым.

* * *

М.С.: С колокольни соседнее село Вожема – словно на ладони. Вожемский храм как раз напротив Цилибинского. Но туда не попасть – село находится за Вычегдой, и голосовых связок не хватит докричаться до сельчан, чтобы лодку подали. В старину в Вожеме хранились две иконы, написанные, по преданию, самим Стефаном Пермским – знаменитая “Зырянская Троица” и образ Сошествия Св.Духа. Однажды одну из них решили перенести сюда, в Цилибинский храм, но она вернулась обратно – по реке, как по суху. Было такое чудо. Мне же, грешному, остается лишь поедать глазами тот, недостижимый, берег. А так хотелось побывать в Вожеме...

Когда крестишься, то комары не кусают. Взмах руки, накладывающий крестное знамение, отгоняет эти кровососущие назойливые создания. Может быть, поэтому мы так истово молились перед могилой Димитрия Цилибинского? Акафиста святому у нас не было (да и есть ли он где-нибудь, сохранился ли?), поэтому читали подряд молитвослов, взятый в дорогу. Уходить отсюда не хотелось – что-то держало. Присесть бы на землю, да и сидеть так. Подумать о своей жизни, поговорить со святым Димитрием, попросить совета...

За советом к этому пустыннику в прежние времена шли отовсюду. Один из ближайших и ревностных учеников святителя Стефана, Димитрий основал здесь пустынь еще при жизни своего учителя. В житии говорится, что пустынь эта должна была служить приютом для проповедников христианства, трудившихся в зырянских селениях по Вычегде. Выкопав под храмом пещеру, он долгое время подвизался в ней в посте и молитве. Из пещеры же выходил только для совершения службы в храме и для проповеди слова Божия в окрестных селениях. Когда и как скончался – неизвестно. Видимо, и после смерти святой Димитрий был духовным наставником своему народу и целителем, поскольку почитание его никогда не прекращалось. Где-то ранее 1666 года зыряне над его могилой устроили часовню с двумя иконами – на восточной стене и на самой гробнице.

Ныне этой часовни нет – и кто возьмется ее восстановить? В Архангельской епархии, на территории которой находится Цилиба, и своих святых много. А в Коми вообще не ведают, что у них есть свой, коми по национальности, святой, прославленный Церковью. Виной тому не только беспамятство людей, но и то, что Яренский уезд вместе с Цилибой и другими коми-русскими селами после революции был включен в состав Архангельской области. И теперь этот кусок земли оказался в забвении, в глухомани. Сам-то Яренск для властей в Архангельске представляется чем-то вроде Антарктиды – уж слишком далеко он от центра, а уж села по Нижней Вычегде... это уже что-то за пределами Земли, можно сказать, “жизнь на Луне”.

Все это нам рассказали в ближайшем к Цилибе селении Суходол. Два этих села – заброшенное и пока еще живущее – соединяет 18-километровая дорога, по которой ехать почти невозможно...

И.И.: На середине пути от Цилибы до Суходола я упал. За поворотом лесная дорога пошла резко вниз, к ручью, и переднее колесо угодило в яму. Поднимался из кювета я в ссадинах, но с облегчением – ну и слава Богу, один раз упал, значит, больше не упаду. Это у меня такая примета есть: одна обязательная авария на путешествие. У Михаила такой приметы нет, он и не падает.

Продолжив путь, почувствовал, что и велосипед плохо перенес аварию. Суставы его заскрипели, крыло сгорбилось, руль и седло скособочились. Все это оказалось совсем некстати – я и предположить не мог, что через километр-другой начнется самый экстремальный отрезок всего нашего путешествия. С виду – обычная лесная дорога, на самом же деле – заболоченная склизкая колея с огромными лужами, огороженная с обеих сторон натуральным болотом; в небе под прицелом острых елок крутится-играет огнем солнце; пот разъедает сожженный загаром лоб; над головой зудит облако из взрывчатой смеси паутов, комаров и мошки – и жалят, и кусают, и лезут в нос, едва только замедляешь скорость. В общем, в висках стучит, не до красот, а единственная мысль – сколько же еще осталось этого морока? Сколько накукуешь, зозуля, верст? Ку-ку, ку-ку, ку-ку... Не остановить.

Свою значительность в созвездии вычегодских селений Суходол дал нам почувствовать сразу на въезде, – мы, можно сказать, не въезжали, а “погружались” в село: сначала луга, потом какие-то выпасы, затем на отшибе первый дом, снова пространство полей, второй дом... Оказалось – в этом душа Суходола: просторно, как попало, разбросано село на берегу Вычегды, разные части по-разному именуются – Малый Мыс, Верхний Конец, Борок... А все вместе это еще имеет старинное название – Ошлапье, что в переводе с коми языка означает “медвежья лапа”. Такова судьба многих сел на Нижней Вычегде, месте слияния двух морей – русского и зырянского – жить с двойным именем. Почтовое отделение здесь “Ошлапье”, а сельсовет – “Суходольский”. Интересно, что, если ты отправишься сюда на катере с нижнего течения Вычегды, из Котласа, то попадешь в Суходол – так пристань обозначена в билетах. А если с верху поедешь, со стороны Коми, от Яренска – то окажешься в Ошлапье. На билетах там пишут “Ошлапье”.

М.С.: Из-за этого Ошлапея, который и дал название селу, несколько лет назад вышел у меня спор с молодым сотрудником Коми Научного Центра. В то время языческие веяния среди сыктывкарской интеллигенции были особенно популярны, и ученый написал пьесу о “вере предков”, в которой миссионер Стефан представлен захватчиком. Пьесу поставили в театре, на сцене – какие-то вооруженные люди с щитами и копьями, московская дружина. “Откуда вы все это взяли? – удивился я. – Ведь известно же, что Стефан пришел один, без оружия. Не мечом, а словом Божьим обращал он язычников в христианство”. Ученый показал, откуда – из народного сказания, записанного в д.Ситты этнографом Дорониным в 20-х годах. Привожу это сказание целиком:

“Не так далеко от Туглима жил тун колдун Ошлапей. Помимо того, что он был зайцегуб (порота), вдобавок к этому вместо обычных человеческих рук имел медвежьи лапы. Пока туглимцы были язычниками, Ошлапей мирно занимался охотой, жил в уединении в своем логове и не обижал своих соседей. Но с принятием христианства туглимцам не стало житья от него: он стал таскать скот, без причины нападать и убивать людей. Туглимцы стали просить Степана Пермского помочь им избавиться от всесильного колдуна-разбойника.

Степан взял с собой несколько человек гребцов-помощников и поплыл к логову туна-разбойника. Вдруг ровная поверхность Вычегды заволновалась, запенилась и по всей шири реки заходили огромные волны, угрожая поглотить лодку Степана. Степан понял, что это козни туна Ошлапея, он сразу же произнес заклятие над рекой, и волны сразу утихли. После этой неудачи Ошлапей превратился в огромную щуку и стал бить по лодке, угрожая опрокинуть ее. Степан наотмашь ударил веслом по щуке, рыба-чудовище исчезла и более не появлялась.

Когда Степан стал причаливать к берегу, к самому логову туна-разбойника, Ошлапей превратился в огромного бурого медведя. Он с диким ревом и с разинутой пастью пошел на Степана. Стрелы и копья помощников Степана отскакивали от тела колдуна – он был неуязвим. Степан велел стрелять в колдуна не обычным способом, а через промежность своих ног. Стрела, пущенная таким способом одним из спутников Степана, вонзилась в грудь разбойника. Медведь заревел, рухнул на землю и, приняв человеческий образ, стал кататься по земле под ударами помощников Степана. Били его долго, но он не умирал. Наконец, Степан велел разрезать ему нижний поясной шнур, закрепляющий подштанники. После этого только умер Ошлапей. Убили и похоронили разбойника в том самом месте, где теперь расположено село Ошлапье”.

– Вот видите, – убежденно заключил новоявленный язычник, – у Стефана было оружие, лук со стрелами.

От удивления я чуть ли не лишился дара речи: “Так ведь это народная героизация, в ней Стефан сам представлен как колдун, но более сильный!” И, взглянув на собеседника, понял, что ничем его не переубедишь. И тут меня озарило:

– Позвольте, а как же он стрелял меж ног? У него ведь до пят была монашеская ряса!