ПАЛОМНИЧЕСТВО (начало в №№ 342-344)
Вычегодские берега Герб деревни Ошлапье Из дневника М.Сизова:После 18 километров лесного бездорожья, когда велосипеды приходилось тащить на своем горбу, утопая то в болотине, то в зыбучих песках; после комаров, оводов, мошек и прочей гнуси – появилась деревня Ошлапье. Дорога стала несколько получше – во всяком случае, теперь она была четко обозначена, а не терялась в зарослях. Показался первый дом, через 50 метров – еще один. “Это выселки, – определил Игорь, – а сама деревня где-то впереди”. Едем дальше – и никак въехать в Ошлапье не можем. Все только “выселки” встречаются. Вот и берег Вычегды показался, конец селения... – Где у вас Безменова Екатерина Александровна, учительница истории, живет? – спрашиваю у бредущего по дороге пьяненького парня. Услышав фамилию учительницы, он, как мне показалось, чуточку протрезвел и с радостью вызвался проводить. Учительское общежитие оказалось огромным двухэтажным домом из толстых бревен и с резными наличниками. Был уже вечер, и мы застали Екатерину дома. Она удивилась и обрадовалась, увидев нас: бывая в Сыктывкаре, она несколько раз заходила в редакцию, а вот теперь мы в гости...
Екатерина продолжает рассказ, ставя на стол все, что есть у учительницы, не получавшей несколько месяцев зарплату, мы слабо сопротивляемся... – Потом-то наш революционер вернулся в Ошлапье, а брат его в дом не пускает: мол, я его строил, – продолжает учительница, наливая нам чай в огромные кружки, – а тот на дыбы: “Кто тебе деньги присылал?!” Но дом огромный, поделили пополам. Жили рядом и несколько лет не разговаривали. Бывало, один из Щелкановых зайдет к братцу своему и молча белый платок на пол бросает. Это означало, что за лесом надо ехать. Потом деревья вместе рубят и тоже молчат... – Интересный у вас народ. И деревня как-то странно поставлена, от дома к дому полверсты, – замечаю я. – Нет, что вы! Народ здесь дружный. Просто людям вольготнее, когда вокруг дома поля простираются. Места ведь много... – А что с этими Щелкановыми дальше было? – перебивает Игорь. – Что? Раскулачили. Потом спустя много лет, уже вернувшись из ссылки, старший Щелканов говорил: “И за что меня кулачили? Вот теперь у меня машина, всех сыновей в институтах выучил, все у меня есть. Меня бы сейчас раскулачивать, а не тогда”. Это он еще до перестройки говорил. А нынче-то у нас не так богато живут. – Безработных много? – А чем здесь народу заниматься? Мы как бы на отшибе. Дороги на Котлас, на Яренск находятся на другом берегу Вычегды. Ни Архангельску, ни Сыктывкару мы не нужны, живем сами по себе. Медвежий край. Сама я родом из Яренска. Приехала сюда по распределению. И вот в первую зиму как-то возвращалась из школы в общежитие – и с волком нос к носу столкнулась. Я в одну сторону сиганула, он – в другую. Стучусь в ближайший дом, вышла женщина, успокаивает: “Чего испугалась? Они тут всюду шастают между домами, живем-то мы широко. Ко мне в огород постоянно заглядывают. Ты, девка, не боись, а возьми палку и по деревьям стучи, так к себе и дойдешь”. Или вот медведи прошлое лето прямо по деревне бродили. А народ их жалеет. Один медвежонок от убитой медведицы к старушке Лидии Латышевой пришел. “Сидит, – говорит, – у моего крыльца и плачет, лапой слезы утирает”. Я засомневалась: “Может, он лапой мошек отгонял?” А та свое: “Нет, плакал. Хотела я ему хлеба вынести, да мужики набежали, на дерево его загнали и застрелили”. Так старушка переживала... Кстати, медведь-то вдовый с оставшимися медвежатами до самой осени вокруг деревни ходил, подругу свою, что ли, искал. Наши ошлапьевские ему сочувствовали... От горячего чая да от убаюкивающего говора Катерины стали мы потихоньку клевать носом. Хозяйка постелила нам, а сама ушла ночевать к соседям. Первый раз за дни нашего паломничества улеглись мы на мягком – на настоящих матрацах – и, едва успев помолиться, куда-то провалились... * * * Наутро Екатерина повела нас в школу. Хорошо здесь! Ярко светит солнце, деревня утопает в зелени, откуда-то доносится звонкая девичья песня. Оказалось, поют около школы, которой как раз исполняется 115 лет со дня основания. Там у крылечка соорудили помост, и полным ходом идет репетиция праздника. – Школа у нас хоть и маленькая, 56 учащихся, но одна из старейших в Ленском районе, – рассказывает Екатерина. – Первыми учителями в ней были священник и пономарь. Батюшка учил грамоте, а пономарь – церковному пению. Вот ведь, куда не обратись, все в истории связано с Церковью. Начну на уроке говорить о названии нашей деревни, об Ошлапее, – и как тут не рассказать о святом Стефане, которого народ призвал, чтобы изгнать Ошлапея. Начну рассказывать о Цилибе – и опять о Стефане, который был учителем святого Димитрия Цилибинского, о Михайловской пустыни. Мы, кстати, с учениками не раз туда ходили, на Цилибу, делали уборку в храме. Бывали и совместные походы – к нашим ребятам присоединялись ученики из двух школ Урдомы, с 6-го по 9-й классы. Потом ребята писали рефераты по истории Цилибской пустыни. Екатерина показала школьный музей. Разные предметы в нем собраны ошлапьевскими ребятишками, они же здесь работают гидами. На экскурсии в этот довольно большой музей привозят детские группы со всего района. “Про каждую вещь ученики мои пишут рефераты, – поясняет учительница. – Вот, например, посуда, в которой пиво варили. Где какое пиво было, кто лучше варил, каким способом, какие приметы с этим связаны, загадки, старинные слова, какие истории? Ребята ходят по домам, расспрашивают стариков... А вот ткацкий станок. Недавно бабушки заглянули, говорят: “Что это вы в музей сарафанов да полотенцев набрали, когда у вас станок стоит. Сами тките да вышивайте, дети хоть научатся”. А я как-то и не подумала! С нынешнего года начнем с ребятами ткать... А вот эти саночки, знаете, как называются?” Екатерина показывает на малюсенькие, впору трехлетнему ребенку, деревянные санки – с бубенчиками, расписанные размашистым яренским узором. Оказывается, предназначены они для взрослых – скатываться по ледяному желобу на масленицу. Усидеть на “катушке” (так ее называют) и не кувыркнуться – настоящее искусство. – Фотография у нас забавная есть, – смеется учительница. – Представьте, едет девятиклассник на катушке, а на коленях у него Софья Николаевна, директор нашей школы. И ведь удержал! С такой скоростью по ледянке мчались... А раньше была и другая забава: кол в озеро вморозят, веревкой к нему привяжутся – и скользят по льду кругами... – А это что за орудие пытки? – пальцем трогаю кончик шипа. На стенде стоит деревянная колода, утыканная огромными коваными гвоздями. – О, тут целая история. Однажды мальчишка принес нам такой вот шип. Гвоздь не гвоздь, слишком уж большой. Отправила ребят у стариков поспрашивать. Оказалось, что это ловушка на медведя. Конечно, страшная вещь, представьте, как животное мучилось. Но раньше мало у кого ружья имелись, порох-то дорогой. Вот негуманными средствами и приходилось... Потому и название у этой штуки такое. – Какое название? – Юдовка. Есть в музее и несколько икон – стоят в красном углу. Екатерина Александровна проводит перед ними уроки, рассказывая, какие святые здесь изображены, в каких болезнях помогают. “Веру в Бога им, конечно, не внушу, – объясняет учительница, – но хоть понимание дам. Если мои ребята, когда вырастут, не станут жечь и выкидывать оставшиеся после родителей иконы – уже хорошо, уже чего-то я достигла”. Еще показала нам учительница альбом с гербами. Было такое задание ученикам – нарисовать герб Ошлапьи. Листаю страницы: кто-то изобразил белочку на гербовом поле, кто-то медведя, корову... а вот герб с собачьей мордахой. – Собаки у нас весьма уважаемы, – смеется Екатерина. – На каждого члена семьи приходится по одному ушастому, а дети держат и по несколько. Так с ними в школу и приходят. Собаки спят под партами, а во время урока важно переходят из класса в класс. Мы не запрещаем... А во время перемены детишки на лошадях катаются, они у нас прямо во дворе пасутся. Листаю “гербовую книгу” дальше и... глазам своим не верю. Какая-то девочка изобразила на гербе родной деревни бутылку с надписью “водка”, а рядом рюмку. “Не знаю, сама она это придумала или родители подсказали, – вздохнула Катерина, – но и вправду пьют у нас очень... А вот другая ученица, Света Иванова, нарисовала. Взгляните...” На гербе – лодочка, а на нем утвержден восьмиконечный православный крест. Крест спасения. Могильщик Двойственность такая – между крестом и бутылкой – позже явилась нам во всей своей яви. Рассказывая о жизни Суходола-Ошлапье, Екатерина вспомнила про отца Сергия, то ли сосланного сюда, то ли добровольно спрятавшегося в этом медвежьем углу – подальше от городской суеты. По словам учительницы, на нем вся церковная жизнь и держалась. Хорошо знал его суходолец Виталий Лисин. Решили мы обязательно с ним повстречаться. Из дневника И.Иванова: ...Катерина дважды ходила на разведку к Виталию Александровичу и, возвратившись, полушепотом сообщала, что он еще “не готов”. – С похмелья, что ли? – спросил я наконец. Катерина, засовестившись было, начала защищать его: – Эта водка в деревне – такое зло... Но все равно он человек хороший. Тут уже неловко стало мне: – Да я, что, не понимаю, что ли... Он сидел в каких-то тренировочных штанах с пузырями на коленях и без майки на видавшей виды тахте возле окна: “Я видел, как вы шли...” Его не то чтобы загорелое, а как бы несколько подкопченное лицо, обычное у тех, кто много бывает на солнце, выражало одновременно усталость и растерянность: ну что знаю, да ничего я не знаю... “Ах, об отце Сергии! – оживился Виталий. – Да ведь я приходился ему племянником...” – Я только в последние годы его помню, когда он после тюрьмы доживал у нас тут на пенсии. Семья у нас большой была – три парня, четыре девки. Почему-то из детства особенно запомнилось, как поутру он будил всех (старики вообще рано просыпаются): “Палашка, печку топить надо!” Тело-сложения он был щуплого, страсть как холод не любил. А меня он любил. Помню, в детстве нравилось мне у сестер платье надевать – а что, удобно, накинул и бегаешь – малой был, не высмеивали. А о.Сергий мне не разрешал этого. Как увижу его – бегом за печь прятаться, а он меня достает оттуда... Со слов Виталия я узнал, что служил о.Сергий в богатом селе Туглим, том самом, что благословил на процветание еще святитель Стефан Пермский, проходя этими краями, – в нем какая-то женщина, по преданию, заменила святителю худую обувь на новую. С тех пор и по конец прошлого века среди окрестных сел именно Туглим оставался местом большой ярмарки, куда съезжались за сотни верст. В середине 30-х о.Сергия забрали в тюрьму, увезя в ближайший областной центр – Сыктывкар. Вернулся он из лагерей больным и поселился на покой у своей сестры Пелагии в родном Суходоле. Земли ему как не вступившему в колхоз не нарезали, оставив только несколько грядок под картошку, так что жил он на то, что принесут православные за тайные требы. – Пока жив был, он и крестил всех, кто к нему обращался, и отпевал, и меня окрестил, – продолжил племянник. – А когда умер, моя мама на селе у нас вместо попа стала: если где похороны, шла отпевать, да и если не шла, так дома Псалтирь читала – книг у нас церковных было целый сундук, и стены все в образах... Я украдкой глянул по углам: от икон не осталось и следа – в красном углу на полке сиротливо притулилась одна бумажная иконка. Поймав мой взгляд, Виталий вздохнул: – Да, там Николай Чудотворец стоял, еще “Украшение злых сердец” – кажется, так икона называлась... Когда незадолго до смерти о.Сергий уехал жить в село Илецкое, к попадье своей, он с собой почти все увез... – К попадье? Вы же говорили, что он был монахом. Да и из того, что ему в церкви имя переменили с Алексея на Сергия, следует, что он был в постриге... – Монах был, точно. Но ты разве не знаешь, что монах имеет право один раз в жизни иметь жену? – есть такое правило в Церкви. – Что-то я не припомню такого правила. Может, уехал все же не к попадье, а к келейнице, например? Чего бы это ему на восьмом десятке жениться-то? Виталий задумался, пожал плечами и спросил, как я переношу табачный дым. Потом достал свою сигарету без фильтра, воткнул ее в мундштук, сделанный из колпачка шариковой ручки (я понял – это чтоб выкурить ее всю, без остатка), затянулся и тут же закашлялся, покраснел, ребра заходили под кожей туда-сюда, и только тут я заметил, что креста на нем не надето. В тот момент на пороге показался еще один суходолец, судя по всему, друг Виталия. Он, по-видимому, зашел опохмелиться, но, увидев постороннего человека, решился лишь спросить папироску. Разобрав, о ком мы говорим, он усмехнулся и прервал Виталия: – Ты расскажи лучше, как в обнимку со своим попом спал. – ...Умер о.Сергий в Илецком зимой. Поехали мы с ребятами за ним на лошади, чтобы привезти похоронить его здесь, на церковном погосте в Суходоле. В дороге выпили для сугрева. Много выпили, два литра. Ничего под конец я уже не помнил. Просыпаюсь наутро – глядь, чуть не в обнимку с покойничком лежу. Оказалось, накануне я с ребятами поспорил, что мертвеца не испугаюсь и проведу ночь рядом. Да и то – чего его бояться-то было? Отец Сергий сам говорил, что не мертвых бояться надо, а живых. – А потом что? – Ничего. Над этим случаем вся деревня смеялась, а похоронили мы его, как следует. Мы в епархию сообщали, что умер поп, они обещали на похороны прислать кого-то. Но вместо этого прислали бумагу, что приехать нет возможности, но хоронить разрешают... Вот такая история. Я почувствовал растерянность: оказался совершенно не готов к такому изложению событий – Катерина, наш гид по истории и людям села, пересказывала этот эпизод иначе: будто племянник так любил дядюшку-священника при жизни, что и по смерти его от горя лег рядом с умершим – чтоб не расставаться. Эта сцена встала передо мной, точно вживую: худенький рыжий монах в рясе, лежащий в не по размерам большом гробу, а рядом в холодных сенях, прижавшись к нему, спит тоже щупленький любимый племянничек, упившийся до бесчувствия. Лишь теперь я, кажется, догадываюсь, почему Катерина именно в таком виде запомнила всю эту историю. Наверное, дело в том, как Виталий рассказывает о смерти: без рисовки, без надрыва, без страха. У него с безносой какие-то особые – простые и ясные – отношения. А тогда, в разговоре с Виталием, я поразился только какой-то гибельной последовательности его сиротской, одинокой судьбы. Этот случай произвел странное действие на всю его последующую жизнь – с той самой поры его односельчанам открылась какая-то внутренняя правда о Виталии, и его стали регулярно приглашать на все сельские похороны. Неофициально он стал главным местным похоронщиком: гроботесом, могилокопом, гробоносом, попечителем кладбища. – С тех пор я перехоронил уже три поколения своих, а лет пять назад перехоронил и о.Сергия.
– Тьфу, – Виталий только головой на это качает, – как руки поднялись! Моей крестной еще сколько лет назад предлагали обдирать храм на дрова, да она сказала, что ничего церковного в доме быть не должно. Рухнет храм или нет, а вот кладбище возле него подмывает река уже немало лет – схлынет вода по весне, а из толщи береговой торчат где кости, где гробы. – Вот я и хороню их на новом кладбище, – вздохнул Виталий. Помолчали. – ...Ты расскажи-ка лучше, как бутылку недавно нашел, – не выдержал куривший до этого молча приятель Виталия. Не заставив себя уговаривать, но и без малейшей бравады Виталий рассказал еще одну юмористическую, наверное, с точки зрения профессионального могильщика, историю. Жил-был в Суходоле друг детства Сережа. Как-то осерчал он на жену из-за того, что та не дала ему на опохмелку, и... застрелился. Во время похорон Виталий незаметно сунул ему в гроб чекушку водки и рюмку – дескать, если при жизни не дали приложиться, так хоть на том свете жажду утоли. Четверть века минуло, и недавно на церковном кладбище подмыло очередную могилу. Стал ее Виталий выковыривать – глядь, рядом с костями бутылка водки лежит с рюмкой – в целости и сохранности. Та самая. И распили ее за упокой души грешника-самоубийцы Сереги...
На прощанье Виталий порылся в столе и достал оттуда пасхальную открытку начала века. На рисунке было изображено большое яйцо в виде дирижабля, на обороте надпись фиолетовыми чернилами: “Христос Воскрес! Поздравляю со Святой Пасхой”. – Возьми на память. Это от о.Сергия осталось... «Богатыри не мы» М.С.: Когда Игорь вернулся от Лисина, я поинтересовался: “Ну как, получилось интервью?” Игорь в ответ этак неопределенно кивнул... Ну что ж, теперь мой черед отправляться на поиски героя. И повела меня Катерина к Николаю Ивановичу Векшину, бывшему лесничему. “Человек он интересный, много повидал, – рекомендовала его учительница. – Семьдесят лет человеку, а увидите какой здоровый, силища такая. Всю жизнь не пил, не курил...” Пришли мы в неурочный час, хозяин как раз с рыбалки вернулся и лег отдыхать. Кряхтя, встал он с лежака – и предстал передо мной этакий “медведь”, косая сажень в плечах. И голос под стать, пробасил: “Ну, присаживайся, гостям завсегда рады”. Сидел-чаевничал я у Векшиных долго. Весь разговор не пересказать, говорили о православной вере, о войне в Чечне (вот ведь, давно закончилась, а все еще переживает старик), о самом разном. Сам он сызмальства верующий, еще от своей бабушки Александры Евграфовны. – Вот, говорят, чудес не бывает, – вспомнил случай хозяин. – А у нас на прошлый Новый год такое было. Снарядили мы со старухой елку и решили поставить в этой комнате, прямо под иконами. Проходит время, уже Старый Новый год наступил – и, представьте, елка зацвела. 33 года я лесником работал, такого не видывал. Должны иголки бы осыпаться, а у нее шишечки завязались, цветет вовсю... Потом, как водится, поговорили о “подрастающем поколении”. – Я в юности пятилетку сделал, в лесу работая. А теперь, глядишь, несовершеннолетним ездить на лошадях запрещают, техника безопасности, – посетовал Николай Иванович. – Берегут, понимаешь, молодежь от труда непосильного. Лучше бы в Чечне берегли... Где ж это видано – 18-летних в бой посылать? На такого пацана чечен рявкнет, так он сразу в штаны... Само собой перешли к былинным временам, когда мужики “бревна через колено ломали”. Особо могучие люди, как утверждает хозяин, рождались в его родной деревеньке Княжинья, что в 7 километрах от Ошлапьи. Там, кстати, знаменитый Ошлапей и жил, а нынешнее Ошлапье назвали его именем потому, что он здесь похоронен. “Из нашей Княжиньи и Ермак родом, это у нас все знают”, – говорит Векшин. Я было засомневался... “Нет, точно! В Княжиньи был такой мужик могутный – Ермолай Тимофеевич, он сначала к казакам подался, а потом вернулся на Нижнюю Вычегду и в Сольвычегодске к Строганову примкнул, а тот уж его в Сибирь послал. Он и проводников, коми охотников, наверное, здесь набирал...” В подтверждение своих слов Векшин рассказал и о других своих земляках-богатырях – удивительные повести, что передаются здесь из поколения в поколение. Затем вспомнил тех, кого лично знал: – Был у нас ветеринаром Семен Иванович Хомутников, в прошлом моряк. Помню, как приходил он к дедушке по столярному делу. Сидит у нас на лавке перед самоваром, так голова его возвышается над самоваром, здоровый такой, шея толстенная, красная. Однажды забегает Мефодий: “Иваныч! Бык у нас озверел, не подойти к нему. Заноза, что ли, меж копытами попала?” Пошел Семен туда, Мефодий ему: “Вон мужики мои стоят наготове”. А Семен: “Не надо никаких мужиков”. А бык здоровенный. Перелез он через ограду, бык-то сразу на него побежал. А Семен не дрогнул даже, веревкой оголовок накинул, раз-раз – и за столб обмотнул. Потом оставшийся конец веревки на прочность попробовал: сам-то он, наверное, рвал такие веревки. Бык бесновался, столб раскачал, да тот глубоко был закопан. А Семен наш спокойно обработал копыто, отвязал быка, хлопнул его по заду – иди, мол. Тот голову повесил и ушел. Почуял силу человеческую, сразу притих. Животное всегда чувствует чужую силу и на рожон не прет. А помер Семен Иванович так. Шел как-то весной по берегу реки и лег на бугорок отдохнуть. Во сне вниз под горочку скатился – и прямо к воде. По весне берег подтапливало, и волнами его плеск-плеск, нахлебался он воды и умер. Они ведь, богатыри эти, и спят, и едят не так, как наш брат мелюзга. Такой уснет – так уж богатырским сном, пушкой не разбудишь. Все его так жалели... Он ведь никогда не дрался. А был у нас еще такой Митя, тоже могутный мужик. Он однажды что-то разодрался на свадьбе, никто его остановить не мог. Побежали за Семеном Ивановичем. Тот босиком, в тельняшке прибегает – страсть ведь, что Митя этот наделать может. Сгреб он Митю и прямо в окошко нарядил, тот вместе с рамой на улицу вылетел. И погрозил ему пальцем вослед... Митя после этого в ум пришел, не дрался больше. Понял, что силушка бедовая наделать может. – Обычно большие люди мирно-стью отличаются. – Это точно, – убежденно согласился хозяин. – Вот Павел Семенович Ларионов – тоже из нашей Княжиньи. Бывало, мужики в праздники раздухарятся, кулаками машут, до крови. Охочи были на кулачках соревноваться. А Павел Семенович только смеялся, на них глядя. И вмешивался лишь, когда бабы просили разнять. Сразу двоих вздернет от земли: “Ну что, мужики, остановились? Все?” Те хрипят, головами согласно кивают... Да... Хорошо быть сильным. Да только потом несчастий не оберешься. – Это почему же? – Вот тот же Павел Семенович. Большой он был, добрый, а как бы недотепа. Все в деревне знали, что его жена на стороне встречается, а он и не догадывался. Мужики боялись ему правду сказать – ведь детина, вдруг разъярится да тебя же первого и пришибет... И на войне его первым убили – в окопе не помещался. А еще у нас Паша Минин был... К цыганам он попал, так они его возили по городам и показывали за деньги. Медведя с собой возили и Пашу Минина. Бывало, на пятак он палец положит – и пятак закроет. * * * На прощание Векшин пожал мне руку – до хруста в косточках. Вызвался проводить, да я отказался. И напрасно. Около часа пробирался я огородами, какими-то тропками, вдруг теряющимися в поле, пока не вышел к учительскому общежитию. Вот уж, действительно, широко здесь люди расселились! (Окончание в следующем номере)
На глав. страницу.Оглавление выпуска.О свт.Стефане.О редакции.Архив. Почта |
– Тут вам столько интересного можно найти! – сразу взялась за дело учительница. – Вот, скажем, этот дом, общежитие наше. Правда, необычное здание? Построили
его братья Щелкановы, разбогатевшие на советской власти. Один брат строил, а другой из Петрограда деньги присылал, он там участвовал в революции, экспроприировал, что ли. И, видите, какую хоромину отгрохали?
На вопрос о том, зачем было перехоранивать, услышал я такую историю. Много лет назад, задолго до революции, в Суходоле решили строить большой каменный храм. Определили место и обратились к
самому богатому местному купцу Ивакину за пожертвованием. Тот обещал на богоугодное дело три тысячи – большие по тем временам деньги – да только с одним условием: чтоб строили храм не на высоком бору, как выпало по жребию, а в низинке, ближе к Вычегде,
чтоб храм из ивакинских окон был виден. Храм возвели на славу – когда звонили в главный колокол, за двадцать пять верст в Яренске было слыхать. После революции церковь, обычное дело, реквизировали под зерносклад, кресты срубили, и в таком виде он,
понемногу ветшая, достоял до наших дней – и стоял бы еще столько же, да вот незадача: река в последние годы наперла на суходольский берег и, вымывая каждый год по несколько метров, вплотную приблизилась к стенам храма. “Смоет или нет?” – несколько лет
ходили сельчане смотреть после весеннего паводка берег под храмом, и теперь все, пожалуй, сошлись на том, что храму недолго осталось стоять – непременно рухнет. И вот с недавних пор стали его растаскивать: начали с алтарной части, там из пола стали
крепкие еще доски выкорчевывать на дрова.
Закончив, Виталий снова молча уставился в окно. “Широк ты, русский человек!” – только одно и пришло мне на ум.
