ПАМЯТЬ
6 ноября – день поминовения воинов Этот день был установлен в память о русских воинах, павших на Куликовом поле. Но в Димитровскую субботу поминают не только их, но всех наших соотечественников на поле брани убиенных. В том числе и наших современников. ...На погостах уже лежит снег. Черные птицы кричат в небе, когда друзья погибших пьют водку на могилах. Лишь изредка рядом с одной из тысячи, быть может, могил увидишь священника. Мы воевали всегда. Нас терзали почти непрестанно, нашим национальным гимном могла бы стать песня: Эти буйные налеты – печенегские, монгольские, казанские, крымские – следовали непрестанно. Последний набег случился этим летом. Такое ощущение, что время над нашими границами не властно. Но вот мы празднуем очередную победу – какую по счету за десять веков? И кто помнит о предыдущих? В этой бесконечной войне не может быть победы. Она дана нам Господом не для бранной славы. Для чего? Однажды, много лет назад, я встретил в дневнике Достоевского за 1877 год запись, озаглавленную «Фома Данилов, замученный русский герой». Унтер-офицер 2-го Туркестанского стрелкового батальона Фома Данилов попал в плен к кипчакам. После жесточайших истязаний, на которые азиаты всегда были мастерами, его умертвили. За то, что он отказался принять магометанство и перейти к кипчакам на службу. «Сам хан обещал ему помилование, награду и честь, если согласится отречься от Христа. Данилов отвечал, что изменить он кресту не может, и как царский подданный, хотя и в плену, должен исполнить к Царю и христианству свою обязанность. Мучители... удивились силе его духа и назвали его батырем, по-русски – богатырем». Событие это сначала-то почти и не заметили, а потом «наступило славянское движение, явились Черняев, сербы, Киреев, пожертвования, добровольцы, и об Фоме замученном позабыли совсем». В то время пользовались огромной популярностью истории о страстотерпцах из Четий-Миней, и мало кому пришло в голову сопоставить этих мучеников со своим современником. А также помочь молодой жене Фомы, Ефросинье, и дочке Улите, шести лет. Это какое-то глубочайшее неприятие ближнего, реального, мира. История о Фоме меня тем и поразила, что история святости, оказывается, не прервалась в незапамятные времена. Уже после я узнал о мучениках двадцатого века. Например, о курсантах красноармейского училища, которые в 30-м, кажется, году отказались стрелять в крестьян. Так и ушли они строем в лагеря во главе с начальником училища, командирами. Лишь постепенно их разделили, заставили умирать порознь. Это и есть настоящая история русской армии. Тайный ее нерв. * * *
В двенадцать лет он повесил крестик на шею. Сам, никто не просил. И больше не снимал. Занимался боксом, добился больших успехов, но потом вдруг ушел из спорта. Сказав, что не может
больше бить людей по лицу. Стал ездить на службу в ближайший храм. Определили его в пограничные войска. Из учебки слал матери, Любови Васильевне, стихи: А потом пришла телеграмма, что сын будто бы оставил воинскую часть – дезертировал. А следом милиционеры стали ходить по дому с холодными бдительными лицами. Как и в последнюю германскую войну, слова «пропал без вести» накладывают у нас
грязную печать на семью солдата. «Он не мог бежать», – говорила мать, но что она могла предъявить в качестве доказательства, те же стихи: Когда Любовь Васильевна добралась до части, то услышала: нет, не дезертир Евгений, похитили его чеченцы, подогнав машину «Скорой помощи» к блокпосту и застав ребят врасплох. Следующим кругом ада для матери стало посещение правозащитника Сергея Адамовича Ковалева. Мы называем его здесь по отчеству не из уважения, а потому, что много Ковалевых. А Адамович среди них, хочется верить, один. – Зачем ты пришла ко мне? Вырастила убийцу, – прошипел защитник какого-то, одному ему понятного, права. Его окружали чеченки, но в их глазах было, наверное, больше понимания и сочувствия. Она обошла почти все чеченские отряды. Не унижаясь, не валяясь ни у кого в ногах. Это достоинство русской христианки защищало ее все долгие месяцы, проведенные среди магометан. Перед глазами проходили сотни солдатских тел. А бывали и те, кто хуже трупов. Вот запись ее слов, сделанная журналистом Юрием Юрьевым из рязанской газеты «Благовест»: «Солдаты Клочков и Лимонов изменили вере, стали мусульманами. Их поставили сначала охранять пленных – охраняли; затем добивать их – добивали. А потом произошло самое страшное. Когда до этого лагеря добралась группа матерей, к ним выпустили пленных. И Лимонов, окруженный чеченскими и иностранными камерами, сказал своей матери: «У меня матери нет, у меня есть только Аллах. Я не Костя, я – Казбек». Его мать осела на землю и на глазах пожелтела и засохла, как сломанная ветка, еле слышно произнеся: «Лучше бы ты умер». А Любовь Васильевна все ходила по горам как призрак, как тень той растрескавшейся огромной Родины-Матери, что стоит на Мамаевом кургане. Во время этих хождений она узнала, как умер ее сын. Ему был предложен выбор: погибнуть или сменить веру. Женя выбрал смерть. Однажды ее отправили искать могилу на минном поле. С ней вместе пошел капитан российской армии и подорвался на мине. Погиб, оставив дома двоих детей, ради всех этих «без вести пропавших» мальчиков, списанных в дезертиры. И ради новомученика Евгения, который смертью своей смыл много позора с этой войны. То, что речь идет о святом, чувствовали многие. Простые офицеры, солдаты рисковали жизнью, обезвреживая в качестве выкупа поставленные боевиками мины. В Ингушетии из тюрьмы выпустили трех бандитов-чеченцев. Трех живых за одного мертвого, даже не за тело, а за дополнительные сведения. Круг вокруг могилы сжимался. И однажды один из солдат, помогавших матери, закричал: «Крест! Крест!» Передаю слово Юрию Юрьеву: «Одиннадцать часов вечера, в ночной тьме разрытая при свете фар воронка. В ней три тела. И на одном из них сияет, как золотой, простенький крестик ее сына...» Евгений был обезглавлен. Пока Любовь Васильевна перевозила тело сына в Ростов, он снился ей, все просил: «Мама, помоги!» Она вернулась, подошла к бандиту, который вытянул из нее уже тысячи долларов, собранных с невероятным трудом. Сказала: – Верни голову. Ты взял с меня деньги, а договор нарушил. Тот ушел и вскоре принес голову. Так Любовь Васильевна вновь обрела сына. Его крестик передан в московский храм Святителя Николая в Пыжах, что на Ордынке. Как пишет «Православная Москва», после воскресной литургии его выносят из алтаря и кладут на аналой – чтобы христиане могли к нему приложиться. * * * Но есть истории проще и страшнее, которые свидетельствуют, что, как и в семнадцатом году, и в тридцатом, кровоточащая граница проходит сейчас через саму нашу армию, через наш народ. Здесь тоже гибнут русские воины-страстотерпцы, но от них и крестиков иной раз не остается. Одному из призывников, Косте Лаврову, не повезло – попал в железнодорожные войска, в которые, как и в стройбат, отбирают не лучшие кадры. Не повезло ему и с частью. 8 февраля 1998 года Костя написал последнее в своей жизни письмо: «Я сейчас еле пишу, все болит, за что ни возьмись. Дедовщина страшная, здесь свалка уголовников и наркоманов. Приехал я, и меня сразу избили... Потом подняли ночью и душили с двух часов ночи до пяти утра, сорвали крестик, сломали его, а душили, знаешь, чем? Живыми помощами... (пояс с молитвой – ред.)». Через неделю Костю нашли мертвым... * * * Во время первой мировой войны был такой случай. Автор, сохранивший его для нас, увидел в госпитале, кажется, солдата, который мечтал пасть в бою. Не из тщеславия или отвращения к жизни. Нет, он увидел, как по полю, устланному мертвыми, идет Пресвятая Богородица с ангелами и направляет русских воинов широким светлым путем в Царство Небесное, они восходили туда тысячами в своих серых шинелях. Эта чудесная картина, эта дорога к счастью и ласковое лицо Богоматери так захватили раненого свидетеля, что он иного больше не желал, как погибнуть за други своя. И не нам жалеть Фому Данилова, Женю Родионоваи и Костю Лаврова. Они сейчас счастливее нас. Г.ДОНАРОВ
На глав. страницу. Оглавление выпуска. О свт.Стефане.О редакции. Архив.Почта |
А вот еще один рассказ – о солдате Евгении Родионове, переложенный со слов наших коллег, православных журналистов.
