ПЕРЕКРЕСТКИ
Об архиепископе Михаиле Мудьюгине Вновь вспоминаю, как Петербург прощался с академиком Лихачевым. Это были долгие проводы: в Таврическом дворце, а после в Князь-Владимирском соборе мимо Дмитрия Сергеевича шли тысячи и тысячи... Казалось: умер последний петербуржец. Но нет, кое-кто еще остался. Так получилось, что на следующий день после похорон я оказался в гостях у архиепископа Михаила Мудьюгина. В детстве они с Лихачевым почти наверняка встречались, и не раз. Ведь оба по праву рождения принадлежали к образованному православному обществу столицы. После волн красного террора оно так поредело, что невольно должно было перезнакомиться. Пусть шапочно, но довольно для того, чтобы, смутно вспоминая друг друга, говорить: – Христос Воскресе! * * *
На круглом столе иконка-складень, на стене крест. Опираясь на какую-то сложную конструкцию – что-то среднее между клюкой и инвалидной коляской, поблескивающей медными частями, – архиепископ Михаил поднимается, чтобы поприветствовать меня и благословить. Так начинается наше знакомство – с ним и со Светланой Николаевной, торжественно представившейся: – Я тридцать пять лет рядом с владыкой. Начала – Из какой вы семьи, Владыка? – Я выходец из мещанской семьи. В анкетах так и писал: из мещан. Отец был чиновником экспедиции по заготовлению государственных бумаг. После революции работал бухгалтером в «Помголе» и других организациях, занимавшихся голодом. Все они размещались в Смольном. Он был не просто неверующим, но одно время состоял даже в Союзе воинствующих безбожников. Хотя до революции, как все, исповедовался и причащался, но по обязанности – раз в год это обязан был делать каждый гражданин. Огромное влияние на него произвел арест. Это произошло после войны. Он пережил его тяжело, вышел на волю с больным сердцем. Никаких особых обвинений ему предъявлено не было. Его заставляли сотрудничать, стать доносчиком, но он категорически отказался. Провел в тюрьме около полутора лет, настояв на своем. За три года до смерти пришел к Богу. Священник, у которого он исповедовался и причастился, дал высокий отзыв о духовном состоянии отца. Мама, бабушка, старший брат были верующими. Они дали мне хорошее православное образование. Отец не занимался нашим воспитанием совершенно. Оно ему было как бы безразлично, хотя он нас очень любил. Начиная с 8-летнего возраста, я сам ходил в церковь и читал на клиросе. В стихарь меня в 20-м году посвятил митрополит Вениамин. Это было незадолго до его ареста и мученической кончины. Помню также, как в нашу церковь приезжал в карете патриарх Тихон. Я имею в виду церковь Скоропослушницы на 2-й Советской. Тогда улица именовалась 2-я Рождественская. Я был чрезвычайно самостоятельным молодым человеком. Призвание к священству чувствовал с детских лет. В Спасске в 19-м году ходил молиться в ближайшую рощу. Там на пне раскладывал книжки. Читал часы, Псалтирь, кафизмы – ту часть богослужения, которую допустимо исполнять мирянам. Однажды почувствовал, что сзади кто-то стоит. Обратил взгляд назад и увидел женщин с бидонами. Они шли доить коров и, обнаружив меня, пристроились рядом. Я продолжал читать, ведь не прерывать же богослужения из-за того, что появились прихожанки. Это стало началом конца моих лесных бдений. Женщины стали приносить мне домой молоко, что страшно возмутило маму. Я был обвинен ею в том, что беру плату за служение. Владыка улыбается. Мы со Светланой Николаевной смеемся, потом я задаю следующий вопрос: – Насколько мне известно, вы получили хорошее образование, кто вас учил? – Ну, например, к нам приходила дама, которая была другом нашей семьи. Давала уроки французского языка. Она пела в хорах ленинградских церквей и скончалась от голода во время блокады. – На рояле вы тоже научились играть в детстве? Я слышал очень хорошие отзывы о ваших способностях. – Да, в детстве. – Сейчас он на скрипке учится играть, – замечает Светлана Николаевна. – Который год я делаю бесплодные попытки научиться играть на скрипке, – снова улыбается владыка. * * * – Владыка, расскажите, пожалуйста, о духовной жизни в Петербурге после революции. – Духовная жизнь до войны была с одной стороны интенсивной, с другой – шла борьба с обновленчеством, «Живой церковью». Она многих занимала. Например, мою маму это очень занимало. Именно из-за этого нам пришлось оставить храм Скоропослушницы. Мама, узнав, что тамошний клир уклонился в обновленчество, незамедлительно меня оттуда забрала. Мы перешли на Афонское подворье, где жили наши русские монахи, которые подчинялись Константинопольской Церкви и поминали патриарха Мелетия. – А епископа Мануила Лемешевского вы помните? – В начале двадцатых годов епископом Мануилом был устроен грандиозный крестный ход по Невскому проспекту. Это было связано с его борьбой против обновленцев. Я принимал участие в этом ходе. Нес митру и посох архимандрита Макария с Афонского подворья. Продолжая тему о довоенной духовной жизни в Ленинграде, скажу, что для меня она была во многом связана с духовной школой при Лавре. Я там оказался, кажется, благодаря той же маминой борьбе с обновленчеством. Возглавлял школу будущий митрополит Николай Ярушевич. Он был замечательным проповедником. Одним из лучших, кого я встречал в своей жизни. Меня сразу перевели в старшую группу, так как я хорошо знал Священную историю. Мы, ребята и девочки, дружили между собой. Собирались вместе в квартирах, сначала играли в детские игры, став постарше, танцевали. Это были старинные бальные танцы – вальс, падекатр, падеспань. Вообще-то, их названия нужно по-французски писать. Ну и вполне естественно, что браки мы тоже стали заключать между собой. Как это произошло и в моем случае. Дагмара Александровна, моя супруга, была лютеранкой, перешедшей в православие под именем Мария. Арестовали меня в 1930 году, в январе. Освобожден был в сентябре с приговором 3 года условно – за участие в церковной жизни. Мягкость приговора объяснялась, очевидно, моей молодостью. С теми, кто постарше, расправились по-настоящему. Время, проведенное в тюрьме, я вспоминаю с удовольствием. Встретил там много интересных людей, хорошо молился. По тому же делу сидела и моя будущая жена, Дагмара. Она умерла в первой половине шестидесятых годов в Устюжне, куда я переехал из Вологды. Дагмара страдала туберкулезом легких. Уполномоченный категорически отказался меня переводить в более здоровое для супруги место, говорил: – Там за вами будет трудно следить. Я поехал в Москву в Совет по делам религии и добился перевода. Но было уже поздно, спасти Дагмару не удалось. Она прожила нелегкую жизнь. Помню, после войны, когда мы вернулись в Ленинград из эвакуации, Догмару долго не прописывали. Пришлось мытариться, устраиваться у людей. Когда стал доцентом горного института, удалось получить жилье, и у нас худо-бедно все устроилось... Священство – Несколько лет назад мы сходили на то место, где они с Дагмарой Александровной жили, – вспомнила Светлана Николаевна. – Владыка тогда еще хорошо передвигался. Погуляли по скверу, корюшку копченую поели. * * * В середине пятидесятых перед Михаилом Мудьюгиным открывалась блестящая карьера. Он был без пяти минут профессор. Подготовил докторскую диссертацию. Для того, что попасть в круг советских небожителей, оставалось только защититься. Только недолго они с Дагмарой Александровной пожили благополучно в Ленинграде. Он вдруг все бросил и уехал в Вологду, попросившись на работу в храм. Это вызвало величайший скандал. Руководство института пригласили в Москву на проработку. Но что оно могло сделать? Ученый в солидном возрасте становится вдруг псаломщиком с окладом в 60 рублей. Это было исполнение детской мечты. Он заочно отучился в семинарии, очень быстро закончил академию. После смерти супруги был выпровожен на покой. По требованию уполномоченного это сделал тогдашний вологодский архиерей. Владыка эту историю обошел молчанием. Светлана Николаевна, возмущенная несправедливостью, попыталась вспомнить имя того архиерея: – Не помню имени, дай Бог памяти, Марья Львовна Чавчавадзе его называла, когда мы с ней виделись в последний раз. – Мария Чавчавадзе – не родственница тех знаменитых Чавчавадзе, из рода которых вышла супруга Грибоедова? – Да, муж Марии Львовны, Михаил Николаевич, был потомком княжеского рода Чавчавадзе. Одно время он был секретарем великого князя Константина. В годы революционной смуты Михаил Николаевич оказался в Париже, после войны его семья вернулась из Парижа и сразу же была разлучена. Жили по землянкам в ссылке, одна их девочка из-за преследований сошла с ума. В Вологде они жили при епархиальном управлении, Михаил Николаевич состоял при архиерее. Жили они с владыкой Михаилом (тогда он был еще священником) очень дружно. Устраивали музыкальные вечера, спорили на церковные, театральные темы. Спорщики Чавчавадзе отчаянные. Светлана Николаевна Владыка, утомленный нашим разговором, решил отдохнуть. И мое внимание оказалось обращено на Светлану Николаевну. Наш разговор продолжился на кухне. – Вы говорили, что тоже были под арестом? – Да, в 56 году в Риге меня подержали одно время в КГБ. Мне было тогда 16 лет. Потребовали сесть в машину, я отказалась, поехала сама – правда, с сопровождающим. Это было делом рук моего дяди, капитана второго ранга, имевшего связи в органах. Одно время я жила у него, но потом сбежала. Он был человеком очень грубым и главное – решительно настроенным против моей веры. Из-за него пришлось уйти из собора и тайком пробираться в кладбищенскую церковь. А батюшка мой был иподьяконом у владыки, кем-то вроде келейника. Потом его рукоположили. Когда он умер в Астрахани, я была просто потрясена тем, как народ его провожал. Собор был полон людей. С тех пор, а это было начало семидесятых, обязанность заботиться о владыке перешла ко мне. – Кто архиепископ Михаил по национальности? Фамилия у него необычная. – Владыка – чистокровный русский, чистопородный, на сто процентов. Отец его родом с острова Мудьюг, откуда и Ломоносов вышел. А сам он шутит, что зачат был в Париже, родился в Петербурге. * * * Звонит телефон. Она поднимает трубку, жизнерадостно кричит: – Дима, Дима! Этот незнакомый мне Дима, судя по всему, болен, что Светлану Николаевну вдохновляет: – Немедленно приезжай. Я тебя поставлю на лапы. Старая петербурженка, чуть хрипловатый голос, неизбывное желание о ком-то заботиться. С гордостью повторяет в который раз: – 35 лет я рядом с владыкой... Она закрывает лицо руками и, кажется, плачет: – Я просто работаю для этого человека. Я его, конечно, люблю, но эта любовь более возвышенная, чем думают... У него есть квартира на Голикова. Он не мог там спать. Здесь спит по семь часов... * * * Я вспоминаю все слухи на этот счет. Смутно, с грустью понимаю, каких сил им стоило сохранить эту трогательную детскую дружбу в наш пошлый век. Возможно, для них это было сродни исповеданию веры, попыткой остаться христианами среди смеющихся или поджимающих губы язычников. После, когда пришло время прощаться, она беспомощно огляделась. Взгляд ее обратился к старому холодильнику, откуда появляется дорогой йогурт. Эта цветастая баночка совершенно не вписывается в бедную кухню – и, судя по всему, подружек у нее в холодильнике осталось немного. – Владыке купила, побаловать. Вы ешьте. Обязательно. Это полезно. Епископ Тихвинский Но что было дальше, после Устюжны. Именно на этом, увольнении за штат после смерти супруги, мы оборвали рассказ о жизни архиепископа Михаила. Он отправился в Москву к будущему патриарху Пимену. Тот заведовал тогда Отделом внутрицерковных дел. И очень помог: дал хороший совет, как себя вести дальше. Вскоре после этого о.Михаил оказался «под омофором» у митрополита Никодима в Ленинграде. В середине 60-х годов стал ректором Духовной академии и викарием митрополита – епископом Тихвинским. По словам Светланы Николаевны, как два умных, одаренных человека они подружились. Хотя какая-то разноплановость у них была изначально. Митрополита Никодима обижало, например, что, когда он служил, народ не баловал его вниманием. Может, потому, что службы носили отпечаток какой-то театрализованности. Он умно, хорошо говорил, но, быть может, недостаточно душевно. Как рассказывают, слушать было интересно, но выйдешь за врата храма и ничего не можешь вспомнить из сказанного. А на владыку Михаила народ валил толпами. Дар проповедничества редок. И люди старались загодя узнать, где он будет служить. Телефон викария ходил по рукам, звонили, спрашивали. Но не будем упрощать. Светлана Николаевна, светлея лицом, добавляет: – При все этом митрополит Никодим был, конечно, выдающимся человеком. Мне никогда не забыть его чудесной улыбки. Он знал по именам всех студентов академии и многих мирян из своей ленинградской паствы. Мог спустя несколько лет после случайного знакомства подойти к человеку и, назвав его по имени, начать расспрашивать о жизни, о здоровье. И дело здесь не только в памяти. Он видел, чувствовал людей. Наверное, потому, что любил. Особенно студентов академии, знал, кто чем дышит. Из личных средств помогал нуждающимся. Я его помню и уважаю. * * * В какой-то момент стало ясно, что в одной епархии двум этим архиереям слишком тесно. Когда владыка получил назначение на кафедру в Астрахань, по Би-Би-Си прошло сообщение, что его отправляют в ссылку. Быть может, какой-то свет на причину разногласий пролил такой случай. Владыка был зван в Найроби на какое-то экуменическое совещание. Его охотно брали за границу, в частности, из-за знания языков. Он свободно владеет латинским, английским, французским, немецким, греческим, финским, хорошо переводит с испанского и итальянского. К нему и сейчас иногда заходят соседки с просьбой перевести письмо. Еврейский, правда, знает слабо. Кто хорошо владел еврейским, так это митрополит Никодим. Они и в этом друг друга дополняли. Ну так вот, в Найроби, на конференции, владыка Михаил разгромил тезис митрополита Никодима о том, что нам, православным, нужно учиться у мусульман. – Владыку Михаила это заявление страшно возмутило, – рассказывает Светлана Николаевна. – Он очень мягкий человек, но неуемный, не может терпеть каких-то неприемлемых для него вещей. После этого ему сказали: мол, все, больше он за границу не поедет. Это пророчество, вообще-то, подтвердилось. Митрополит Никодим тогда очень рассердился. Их отношения осложнились. Несколько лет назад мы были на его могиле. Владыка Михаил к этому времени уже не мог ходить. Я возила его на коляске, и он возложил цветы. Астрахань В Астрахань почему-то отправлялись все ректоры Ленинградской духовной академии, у которых возникали трения с правящим архиереем. Но трудно сказать, можно ли это было назвать ссылкой. Кафедра была прекрасная. Народ в Астрахани великолепный, певучий, душевный, чистый. Все годы пребывания там владыку окружало море молодежи. На Пасху в Покровском кафедральном соборе собиралось столько молодежи, что яблоку негде было упасть, а старики поздно подходили, и им приходилось стоять на паперти. Ребята и девушки были забавные. Пока читается акафист, их нет, потом несутся галопом – слушать о сотворении мира и другие рассказы владыки по Священному писанию. А если не застанут его, то так же стремительно несутся обратно. * * * – Астрахань, – мечтательно говорит Светлана Николаевна, – никогда не забуду, как гуляли по набережной Волги, играли в теннис. Это было чудесное время. Владыка Пимен Волгоградский любил бывать в гостях. Выезжали с ним вместе на природу.
Были, конечно, и другие впечатления. Однажды на владыку было покушение: какой-то человек бросился на него с ножом. Я встала впереди и сказала: – Сначала тебе придется меня убить. В кармане у меня случайно оказался скальпель, и я его теребила, чтобы дорого продать жизнь. А владыка все выступает, пытается вперед вылезти, но я его осаживаю: «Помолчите, Владыка!» И назад, за спину, пихаю. Наконец злодей нас милостиво отпустил. Сказал: «Ради тебя его отпускаю». «Благодарю», – сказала я и сделала книксен. А когда добралась до дома, со мной случилась истерика. Органы безопасности донимали нас без конца. Мне перепадало, потому что они надеялись, что я окажусь слабым звеном. Полагали, что в наших отношениях с владыкой что-то нечисто и меня можно шантажировать. Заходили при этом очень далеко. Один офицер из КГБ полез обниматься и получил по морде. Стал извиняться, улыбаться гаденько. А шофер его рядом стоял, белый как простыня. Решил, что мне теперь конец. Никогда их не боялась. Один раз увидела «хвост», двое меня вели. Развернулась, подошла и протянула тяжелые хозяйственные сумки. Несите, говорю, по такому-то адресу, я туда сейчас иду. Они покраснели и испарились. Больше я эту парочку не видела. * * * – Светлана Николаевна, насколько серьезными были разногласия владыки с властями? – Помню историю с эпидемией холеры. Тогда если кто узнавал, что ты из Астрахани, то пересаживался за другой стол, и в поезде можно было ехать с комфортом – все бежали из твоего купе. В те дни пришло письмо из Патриархии – не причащать, не крестить и т.д. Очевидно, этого требовал Совет по делам религии. Но уже от местного архиерея зависело, сколь буквально эти требования удовлетворять. Владыка Михаил был в тот момент в отъезде и чуть ли не в самолете написал свой вариант. При этом суть требований почти полностью изменилась. Он настоятельно посоветовал всем причащаться – мол, никаких страхов не должно быть, когда речь идет о святом причастии. Однако кое-какие из второстепенных требований Москвы он оставил. И когда письмо владыки было получено в храмах Астрахани, один из настоятелей порвал его на глазах прихожан. Видел бы он оригинал, полученный из Патриархии. Священник этот епископа Михаила просто ненавидел. Но владыка победил его. Любовью. Выбил в Патриархии митру для этого настоятеля. Тому стало так стыдно, что он покинул Астраханскую епархию. А когда мы встретились однажды, кажется, в Кисловодске, был необычайно со мной любезен. Вологда О.Василий Павлов вспоминал, как плохо отнесся к его уходу в Церковь отец. Однажды приехал уговаривать сына вернуться в музыкальный мир. Владыка Михаил пригласил его на обед, поговорили. Из епархиального управления шли молча. Наконец о.Василий не выдержал: – Ну как, понравился тебе владыка? Отец ответил не сразу, наконец сказал как-то сдавленно: – Очень понравился. На этом вопрос об уходе из Церкви был исчерпан. В Вологде владыка оказался именно благодаря своему петербуржскому происхождению. Как сам он говорит: – Это было решение Синода. В Петербурге у меня жили тогда мама, другие члены моей семьи. Решено было, что мне лучше быть к ним поближе. Знали меня здесь довольно хорошо. В конце 50-х я служил в кафедральном соборе, несколько лет был настоятелем в Устюжне. * * * Из Астрахани вслед за ним потянулись ученики, друзья. Светлана Николаевна восторженно вспоминает отца Василия Павлова, с которым владыка играл на рояле в четыре руки: – Жил у нас на чердаке первое время и почти не показывался. Оказывается, разучивал церковное пение. Это был подвиг – самостоятельно подготовиться за месяц, стать регентом. Одареннейший человек. Особенно запомнились последние годы пребывания на кафедре, когда народ был разорен реформами. Люди помогали кто чем мог, несли ягоды, картошку. Один батюшка как-то на праздник привез барана. Зато под конец стало посвободнее. Владыка очень хорошо мог, когда хотел, обходиться с уполномоченными, но характер его все равно подводил. Одного из них он наедине укорил во взяточничестве. Жизни ему это, конечно же, не упрощало. * * * Я разговаривал с людьми, у которых с ним в свое время были серьезные разногласия. Сейчас они отзываются о нем с теплотой. – Так бывает, – кратко замечает Светлана Николаевна. Кафедру архиепископ Михаил занял, будучи уже не молод. Постепенно со здоровьем становилось все хуже, он стал плохо двигаться, почти ослеп, что мешало служить. Священников это смущало. В какой-то момент стало ясно, что пора уходить на покой. Покой... Вопрос, как сложилась его жизнь после оставления Вологодской кафедры, я задал владыке Михаилу в числе первых. – Преподаю в Духовной академии основное богословие, – ответил он. –Ко мне относятся с уважением, как к человеку, имеющему высокий сан. Но административно я подчинен ректору. – Как заботится Патриархия об архиереях, вышедших на покой? – Пенсию я получаю от государства. Во-первых, мне довелось 27 лет провести на гражданской службе. Кроме того, с некоторых пор церковный стаж также стал учитываться при начислении пенсии. Дальше я спрашивать не стал, перевел разговор на другую тему. Но в следующий мой приход мы об этом заговорили со Светланой Николаевной. Владыки не было, он уехал на ученый совет в академию. Она о нем страшно беспокоилась. Отвечала все более рассеянно: – Как ему сейчас на покое? Плохо. Он переживает, что не может служить, слишком стар. Сделали операцию на глазах, началось улучшение, но инсульт все «скушал». Пенсия около пятисот рублей – то есть средняя цена упаковки лекарств. Спасибо митрополиту Владимиру, выделил определенную сумму на лечение. Я читаю ему вслух. Сам он не может. Но фиксирует все, как фонограф. Очень любит латинские тексты, особенно новозаветные из Бравиария. Иногда перепроверяю его, спрашивая, откуда это. Он безошибочно отвечает – из Послания к коринфянам, римлянам и т.д. Библию он вообще знает превосходно. На лекциях зачитывает какой-нибудь стих и говорит, что это, кажется, из такого-то места. Студенты специально проверяют – но он ни разу не ошибся. В Москве у владыки скоро выходят две книги, подготовленные в последние годы. Вот что забавно. Тексты мне приходится набивать. Но если владыка скажет: «Хватит» – то все, хоть всю ночь работай: что-то ломается, то опечатки идут без конца, то еще что-то мешает. Не благословлено, и все – стоп, машина. Светлана Николаевна все чаще смотрит в окно и все больше волнуется: – В плохом состоянии отправился на совет. Зимой вот так поехал, упал, я его долго после этого встречала, сидела на скамеечке, читала. Зато много удовольствия доставили мне тогда студенты. Они его, как галчата, после урока облепят, все спрашивают, не отпускают. Когда владыка лежал в больнице св.Ксении Блаженной, 22 студента добились, чтобы он у них принимал экзамен. Набилось их тогда полная палата. На день рождения приходят с девушками-регентами, галдят, смеются. А он любит, когда рядом есть люди. В.ГРИГОРЯН
На глав. страницу.Оглавление выпуска.О свт.Стефане.О редакции.Архив . Почта |
Маленькая и чрезвычайно бедная квартирка. Старая фетровая шляпа в прихожей. Архиерейская. В том смысле, что владыка теперь ездит в ней преподавать в Духовную академию.
