СТЕЗЯ
ТАЙНЫЙ СВЯЩЕННИК
О катакомбном батюшке о.Иоанне Сидорове
С математиком Александром Григорьевичем Порошкиным мы познакомились вот при каких обстоятельствах.
|
В конце октября прошлого года умер последний катакомбный священник в Коми – о.Иоанн Сидоров. Я долго, несколько лет, пытался написать о нем, о его судьбе, но не у кого было узнать подробности. Сам батюшка был очень болен, встретил меня ласково, но говорить почти не мог. И вдруг недавно заходит в редакцию человек и просит газету с некрологом, посвященным о.Иоанну. Оказалось, что они родственники и с 1945 года были дружны – священник и ученый. Александр Григорьевич, как оказалось, профессор кафедры математического анализа в Сыктывкарском университете.
Пока разговаривали, Александр Григорьевич несколько раз переспросил меня, а можно ли писать о катакомбниках в нашей газете. Ведь они были как бы иррегулярными православными вроде староверов.
– Что же нам от своих бегать, – думал я в ответ.
Впрочем, мои слова немного значат. Приведу отзыв патриарха Алексия (Симанского). Однажды к нему обратился митрополит Киевский Иоанн (Соколов). Пожаловался, что у него в епархии очень активна катакомбная Церковь. И тогда наш патриарх-исповедник великодушно ответил:
«Вы должны не жаловаться, а благодарить Бога, что в вашей епархии так много мужественных христиан, не подклонивших выю атеизму, как это сделали мы. Их молитвы однажды спасут нашу Церковь» (цитирую по книге проф. Д.В.Поспеловского «Русская Православная Церковь в ХХ веке»).
Что к этому прибавить...
* * *
– На Рождество 45-го года открылся наш кочпонский храм, – начинает свой рассказ Александр Григорьевич Порошкин.
Мама моя была так рада. Как сейчас помню, 6 января 45 года это произошло. Старухи потом говорили, что вот Сталин церкви открыл – и война окончилась. Мы, лесозаводские ребята, пошли тогда на службу, вечернюю. Все было убого, икон мало, света мало, кругом следы былых безобразий – а на сердце хорошо.
|
А 24 февраля состоялось в церкви первое венчание после ее закрытия в тридцатых годах. Венчались Павел Андреевич Сидоров и Елена Григорьевна Порожкина – моя сестра. Павел Андреевич много тогда в храме потрудился. И столярничал, и плотничал. На германскую войну его не взяли, он на финской попал в окружение, был тяжело ранен в голову, так что родные не надеялись, что выживет, но он все же оправился. Награжден был за храбрость орденом, если не ошибаюсь, Красной звезды.
А спустя девять месяцев встречали мы с войны его брата – Ивана Андреевича. Вернулся он в начале зимы – молодой, улыбающийся, очень приятный человек и собеседник. Имел прекрасный голос и очень любил русские песни. Оба брата их любили. Про бродягу, Александровский централ, распрягайте хлопцы кони – много мы тогда вместе перепели.
* * *
|
На фронт Ивана Андреевича Сидорова забрали на пятый день войны. Несколько месяцев был стрелком, потом стал командиром отделения связи. Награжден орденом Красной звезды, медалями «За оборону советского Заполярья» и «За победу над Германией». Как давали ордена при Сталине, все знают. Поэтому можно представить, чего стоила Красная звезда сержанту Ивану Сидорову. Именно представить, так как сам он о войне говорить не любил. Они, оба брата, не любили вспоминать те тяжелые годы.
– В Церковь ходили регулярно, – продолжает Александр Григорьевич, -так мать их Евдокия Федотовна приучила. Меня удивляло всегда то, что оба брата наверняка не больше 5 классов закончили, рано остались без отца, но были очень эрудированными людьми. Знали много и имели редкостное понимание жизни.
Доставалось им это понимание нелегко. В начале пятидесятых Иван Андреевич попал в тюрьму. Вы его уже стариком видели, а в молодости он был очень живой, красивый, много у него друзей было. С любым человеком он моментально находил общий язык. Оба они с Павлом такими были. Принципиальные, но душевные люди.
Через дружбу Иван Андреевич в лагере и оказался. Как мне мама рассказывала, в поселке лесокомбината была чайная. В конце войны открылась – в народе ее рестораном прозвали. Там в те годы работал фронтовой друг Ивана Андреевича. А сам он рядом трудился в пекарне. Однажды утром чайная открылась, а хлеба нет, не успели подвезти – как людей кормить, непонятно. Обратились тогда к Ивану Андреевичу: дай, мол, несколько буханок, потом оформим. Тот вынес хлеб. За то и сел. Приписали хищение социалистической собственности. Дали порядочно, но года через два, слава Богу, разобрались.
Там, в лагере, нашелся грамотный юрист. Выслушав, сказал, что не по закону его посадили. Ведь хищения не было. Заставил написать прошение, после чего Ивана Андреевича действительно оправдали.
Хотя натерпеться пришлось. Рассказывал: «Отбой, все спим. В барак врываются несколько человек, набрасываются на спящего и убивают. А остальным уже, конечно, не до сна».
Вышел он из лагеря, сильно укрепившись в вере. Там, в заключении, как говорили после его недоброжелатели, и стал Иван Андреевич истинно православным. Возможно, впрочем, так это и было на самом деле. В середине пятидесятых начала образовываться у них дома община. Сестра и брат к нему присоединились. Люди обзывали их баптистами и в чем только не обвиняли. Но были они нормальными православными христианами. Их тогда гоняли намного больше, чем пятидесятников или баптистов.
С Револьтом Ивановичем Пименовым я как-то разговорился, нельзя ли вернуть книги, отобранные у Ивана и Павла при обыске. Он сказал:
– Можно попробовать, только они сами должны заявление написать. А кто они, собственно? Баптисты, что ли?
– ИПЦ, – отвечаю.
Револьт Иванович за голову схватился: их, говорит, гоняли так, как никого не гоняли.
Книг у них много отняли. Я две только запомнил – «Историю Ульяновского монастыря», очень интересную, и Апокалипсис дореволюционный, богато иллюстрированный.
* * *
|
– Где Ивана Андреевича рукоположили, я не знаю, – говорит Александр Григорьевич, – одно время он жил на Украине и даже заочно учился в духовной семинарии в Одессе. Почему не закончил, мне неизвестно. Возможно, снова пришлось скрываться.
– Александр Григорьевич, а как Евдокия Федотовна отнеслась к тому, что все ее дети стали катакомбниками?
– Они так себя никогда не называли. Именовались «тихоновцами». Портрет патриарха Тихона у них был всегда. Икон было много, это все от матери Евдокии Федотовны, она их из церквей и часовен, которые закрывались, спасала от уничтожения.
Что касается Евдокии, то была она очень верующим человеком и сочувствовала всем, кого преследовали. Всех обиженных она привечала, кормила, жить к себе пускала – монахинь из разоренных монастырей, политических, которые из лагеря вышли, бытовиков. Это была исключительная христианка.
Так и детей своих воспитала. Дочь ее, сестра отца Иоанна и верная его сподвижница Мария Андреевна с 37-го по 47-й годы отсидела за веру. Власти ей потом какие-то деньги пытались дать после реабилитации. Не знаю, взяла ли. Не в ее это духе. Они больше отдавать привыкли, а не брать. В доме у них постоянно кто-то жил из посторонних. Помню двух странников – Александра Федюнева с сыном Василием. Они часто бывали у нас. Полностью посвятили себя Христу, своего дома у них не было, милостыню просили. Очень любили наших. Придет Александр, а Евдокия лежит на печке.
– А ну-ка, освободи мое место, – шутит.
Но ему и правда никто ни в чем не отказывал. За столом сажали на главное место. Очень их уважали. Они отдельно ходили. Александр в пятидесятые годы пел на клиросе в Кочпоне. Прекрасный голос у него был. Низкий. Я еще, будучи студентом, услышал, как он славит Рождество и Пасху. С тех пор я тоже славил. Друзья это принимали за шутку. Я их не разубеждал.
Как советскому преподавателю, мне нельзя было выдавать свои чувства. Но меня в свое время вот что поразило. В конце 70-х к нам приехал один старший научный сотрудник из Ленинграда, читать лекции. И как-то раз, когда мы с ним за столом сидели, он рассказал, что академик Владимир Иванович Смирнов, один из крупнейших наших математиков, входил в двадцатку Никольского Собора. Смирнов! Герой соцтруда, кавалер четырех орденов Ленина, он не скрывал своей веры. Так и похоронили его по православному обычаю.
У меня на это духу не хватало. Я только слушал. Помню, Павел Андреевич мне в пятидесятых годах рассказал о случае массового утопления священников в Белом море. Можно было не верить, а можно было верить и ужасаться. Я ужасался...
Жалею сейчас, что не расспрашивал о.Иоанна о его пути. Потому немного могу вспомнить.
* * *
– А как о.Иоанн к нашей Церкви относился?
– Они ко всем относились очень хорошо. Радовался, что храмы открываются. Газету вашу охотно читал. Как я уже сказал, у них икон много осталось от Евдокии Федотовны. Однажды я попросил у него для усть-куломского храма образ Петра и Павла. Иван Андреевич не дал, объяснив, что это память о брате Павле. Но сказал: «Возьми любую другую». И сам посоветовал, какие взять.
Павел Андреевич умер в середине восьмидесятых. В те же годы отошла и Мария Андреевна. Много ей пострадать пришлось с братом. Годами в подполе они прятались у себя дома. Много на стороне жили. Чуть ли не до Молдавии доходили.
В последние годы мы виделись с Иваном Андреевичем часто. С племянником Женей я приходил то дров наколоть, то по огороду помочь. О.Иоанн, правда, все сам старался делать.
Иногда придешь, давай, говоришь, дров поднесем.
– Я сам. Физическая нагрузка мне тоже нужна. Без этого я быстро сдам.
Всегда был очень аккуратный. Все они в семье были чистюли. И телом, и душой. Очень отзывчивые. Через то и страдали. Года два назад Ивана Андреевича один пьяный сильно напугал. Попросился в гости. Иван Андреевич его пустил, как принято, чаем угостил. А потом мужик стал денег просить на выпивку, угрожать, окна побил. От этого Иван Андреевич стал заикаться, речь частично потерял, начал с палкой ходить.
Происшествие придвинуло его к смерти. Спать стал мало, часа в три проснешься – у него свет горит. Вычитывал Псалтирь, молитвы. Зрение у него быстро ухудшалось, поэтому читал через увеличительное стекло. А под конец совсем уже ничего не видел, даже света в комнате.
Я считаю, что в целом он прожил хорошую жизнь: и родину защищал, людям всегда добро делал, был чутким человеком. И смерть в общем, как говорится, не очень тяжелая пришла. Не мучился. Так же, как мать Евдокия Федотовна. Пришло время, легла на полати, легко отошла. 94 года ей было. А Иван Андреевич в 86 отошел.
* * *
Перед глазами моими по сей день так и стоит старенький священник, горит свечка в ночи, а он через лупу разбирает псалмы. От каждого человека остается нам образ его, который не исчезает потом никогда. От отца Иоанна досталась мне эта неяркая картина. На следующий день профессор Порожкин принес фотографии и листок, исписанный не слишком разборчивым почерком. В нем распоряжение о.Иоанна о похоронах, его последние мысли. Быть может, они поведают о нем больше, чем наш рассказ.
НА ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ.
Облачение – обычно. Св. одежды (ряса).
Епитрахиль и крест. Головной убор. Молитва разрешительная – венцом св.
Да пусть теплится свеча при гробе, воскурить ладаном.
Отпевание и похороны на вечный покой.
Крест настольный и Евангелие положить на грудь.
ПАМЯТОВАНИЕ О СМЕРТИ.
Смерть не всегда предупреждается болезнью. Вот и здесь некогда поставят и мой гроб, в нем будет лежать бездыханное тело мое. Когда душа моя будет уж в другом мире и предстанет пред престолом Божиим, Истинная Церковь Христова примет ли меня в объятия материнской любви, признает ли она во мне сына своего (раба), которого она освятила, омыла, примирила с правосудием Божиим, покаянием и небесною пищею? Отец Небесный призовет сюда христиан помолиться о душе моей. Но будут ли их сердца согреты любовью ко мне? Не слышатся ли вместо слов молитвы упреки и сетования на меня?
В.ГРИГОРЯН
 | назад |
| вперед |  |
