ПЕРЕКРЕСТКИ
Глаза человека Приднестровье – «горячая точка» Когда слышишь музыку молдаван и видишь их зажигательные танцы, кажется, что нет веселее и беззаботнее народа на земле. «Это потому, что у молдаванина в жилах кровь течет пополам с вином», – шутят сами молдаване. Здесь любят праздники, любят красивую цветастую одежду, шумные гулянья и парады. И мало кто тогда понял, почему закончился мир и полилась она – эта веселая кровь. Так бывает, когда начинают убивать друг друга братья и соседи. Как о проклятии, высшей точке безумия гражданской войны, мне рассказывали в Приднестровье, как во время выпускного вечера в июне 1992 года погиб под минометным и пулеметным огнем целый класс одной из школ. Это произошло в городе Бендеры на поле для игры в ручной мяч, столь популярной в тех местах. Один раз в году оно ненадолго становилось танцплощадкой. Покромсанные осколками девочки в белых платьях, запутанные в сетках ограждения, истекая кровью, кричали только одно: «Почему? За что? Разве они не видят – мы в белом...» Выжила, говорят, только одна, с выбитыми взрывной волной глазами. * * * Но это было в июне, а в марте того года, когда начиналась война, люди стремились на площади, друг к другу, чтобы быть на виду. Очень скоро митинги стали совмещаться с похоронами. Впрочем, похороны становились местом клятв, построений и смотров. Бесконечные слухи, рассказы о зверствах над пленными, байки. Все это в форме и по сути было похоже на коллективный психоз. Подозрительность и жизнь по строгой схеме «свой – чужой» озлобляли людей. * * *
Бывший работник Днестровской рыбинспекции Владимир Ефремов, шутя, говорил о себе так: «Я – формула Приднестровья. Во мне много крови течет: мать – молдаванка, отец – русский, но всю жизнь на Украине прожил, его мать – украинка». Патриотом Приднестровья он был до крайности, до фанатизма. Возможно, поэтому он оказался в контрразведке, а еще, наверное, потому, что языками – молдавским, украинским и русским – владел в совершенстве. Он – Владимир Ефремов – взрывал мосты через Днестр, помогал в эшелонировании обороны городов, занимался нейтральным (невооруженным) молдавским населением на территории Приднестровья. Ни днем, ни ночью покоя не было. Но Володя делал свое дело с упоением и, как сам признавался, ощущал историческую миссию в этой работе. Мои попытки поговорить с ним о том, что закончится война, наступит «похмелье», что жизнь соткана на самом деле из простого труда и простых забот, были бесполезны. Чтобы не привлечь внимания контрразведки, приходилось сдерживаться, недолго было попасть под обвинение в «разложении духа». «Победим, а потом разберемся», – примерно такой была логика у всех бойцов. Идеализм «холодной головы и чистых рук» у Володи начал пропадать тогда, когда стало очевидно – не только противник зверствует, пытает, убивает пленных... Военная машина работала. А работала она совсем не так, как позже напишут в книжках. Володя с рыжей шевелюрой и добродушным лицом стал чернеть на глазах. * * * Ранним-ранним утром в конце марта 1992 года группа бойцов построилась в станице Дубовская, чтобы через поля, сокращая расстояние, выйти на Дубоссары. Дело в том, что утренний заморозок покрыл пашню коркой смерзшейся земли. По этой корке можно было пройти, пока не выглянуло солнце. И нужно было успеть до рассвета, а не то пришлось бы чапать по чернозему, увязая в грязи (или еще хуже – добираться кружным проселком около 20 километров). В группе нас было примерно 15-20 человек. Обеспечив в тылу наблюдательные посты и своего рода «гнезда первичной обороны» (слово «блокпост» появится в лексиконе военных только после Чечни), мы рассыпались по полю цепью – в двадцать-тридцать шагов друг от друга. Светало. Предстояло перейти холм-сопочку с какими-то двумя сельхозпостройками, далее – еще поля, поля, и уже совсем близко от Дубоссар мы вышли бы на проселочную дорогу. Цепью успели пройти по полю совсем немного, может быть, до полукилометра, когда с крыши одной из построек на холме ударил по нам пулемет. С пулей в животе упал казак на правом фланге. Растерявшись, мы просто легли, хотя лежать было бессмысленно. И уже через полминуты, сообразив, что деваться некуда, отряд изо всех стволов ударил по этой злополучной крыше. Пулемет замолчал. Оставив на поле двоих раненых, мы побежали изо всех сил к строениям. Казалось, если выскочим на холм, то окажемся почти в безопасности – все лучше, чем на открытой равнине умирать. И еще нам хотелось, чтобы противник не успел уйти. «Противником» оказался парень лет тридцати. Он был ранен и упал с крыши. Больше никого не было. Этот дурак – колхозник, наверное – был просто в шоке от первого в своей жизни огневого контакта. Мы с левого фланга цепи добежали до него позже, но на расстоянии видели, как Володя Ефремов тыкал стволом автомата ему в лицо и кричал: «Кто еще? Ты один?!.. Дурак!!» Ну и мат, конечно, стоял коромыслом... Мы его расстреляли бы на подходе, еще издали, если бы не Ефремов, приставивший ствол к носу колхозника. Володя орал, орал. Все ждали выстрела. Но Ефремов не выстрелил... Потом уже казаки свели счеты, поработав над пулеметчиком ножами. Поведение командира они восприняли как временную слабость... * * *
Спустя пять лет, в 1997 году, я вновь побывал в Приднестровье. Обходил боевых друзей, зашел и к Володе Ефремову. Уже после того случая под Дубовской он получил контузию, минно-разрывное ранение, и оказался в запасе. Жил Володя в мой приезд на хуторке, в саманной хатке, крытой камышом, где после войны появились иконы. Держал много птиц – гусей, уток, индюков, кур. Вспоминали мы с ним, конечно, войну и убитых ребят. Это все осталось с нами. У Володи даже собака была – раненная пулей фронтовичка. Вспоминали и разговоры о том, что будет мир и наступит «похмелье». Оказывается, он отлично помнит мои монологи на эту тему. Помянули мы и того парня – молдаванина, сбитого вместе с пулеметом с крыши. – Как я его не застрелил? – спрашивает Володя, удивляется сам себе, и у него, я замечаю, дрожат губы. – Глаза... Как вспомню его глаза, так внутри все жжет. Он же, колхозник этот долбанный, все ведь в секунду понял. Небось, вся жизнь перед глазами прошла. Разве ж военный человек выберет такую глупую позицию, с которой и отступить некуда? Сопляк... А глаза... Глаза, брат, страшнее оружия. Через глаза душа кричит... Лицо у Ефремова было теперь жестким, и шевелюра его уже не рыжая. Седая. А люди в Приднестровье перестали собираться на площадях и митингах. Если нужно, они снова возьмутся за оружие. Но мысль об этом уже не заставляет кровь бежать быстрее. Народ понес скорби, и, кажется, многие из вчерашних солдат обнаружили в душе чувство вины. Перед кем? Бог знает... Не говорят. На праздники теперь у храма Параскевы Пятницы в Дубоссарах люди не помещаются даже в церковную ограду. Г.Спичак,г.Сыктывкар.
На глав. страницу. Оглавление выпуска.О свт.Стефане.О редакции. Архив.Почта |
