ПАМЯТЬ
КРЕСТ ИЗ СТАЛИ
Где, в каком месте необъятной России произошел тот удивительный поворот в великой войне от постоянных поражений к Победе? Историки войны называют разные
места – подступы к Москве, Сталинград, Курскую дугу. Именно там, по общему признанию, все решилось. Но перечень этот не полон. Многое решалось и на северном театре военных действий: например, кто знает, как бы развивались события дальше, если бы немцам
удалось захватить Ленинград... И они были близки к этому. В книге «Бессмертие подвига» так говорится: «Восьмого сентября фашисты овладели Шлиссельбургом (Петрокрепостью) и отрезали по суше Ленинград от всей страны. Для полной блокады города
немецко-фашистским захватчикам оставалось преодолеть лишь небольшое расстояние, разделявшее гитлеровские войска, стоявшие на левом берегу, и финские войска, находившиеся под Белоостровом и около Лемболовских озер. Для этого нужно было форсировать Неву в
наиболее удобном месте. Этим местом являлся район Невской Дубровки. Здесь пологие берега, хорошие дороги, ведущие на север...» Действительно, ниже и выше по течению – крутые берега, леса и болота, непроходимые для танков, и все решалось здесь, на
«невском пятачке».
Исстари на Руси принято в местах великих битв ставить церкви, часовни или хотя бы памятные кресты. На Прохоровском поле, на Курской дуге, как мы знаем, возведен величественный златоглавый храм в память о
погибших. А как чтят воинов на «невском пятачке», где полегло полмиллиона россиян? Об этом и расскажет наш корреспондент, отправившийся поклониться солдатским могилам.
Не доезжая на электричке до Невской Дубровки одну остановку, в пустынном месте, в лесу, есть небольшая станция под названием «Платформа теплобетон». Редко кто выходит или садится в этом месте. Пожалуй, только летом и осенью посещают эти места люди, чтобы набрать грибочков да ягод. Так что, когда поезд скрылся за поворотом, я остался один на пустой платформе...
Кругом лес, тишина. Откуда-то взялась собака, обнюхала и побежала дальше. Появился и ее хозяин. Это был лесник, Владимир Иванович Голубев, с которым я и собирался встретиться. Поговорив о засухе, о неурожае, как-то незаметно перешли к военной теме. Говорил Владимир Иванович неторопливо и немного устало. Как потом выяснилось, уже не один десяток раз приходилось ему рассказывать эту историю.
– Иду я как-то лет десять назад в этих местах, вот так же с собакой, смотрю, проверяю, все ли в порядке, – вспоминает лесник. – И тут замечаю недалеко от берега, на краю поляны, сидит группа пожилых мужчин. Пикник у них, что ли? Подхожу. Так и есть. Закуска, водочка. Да и сами, как говорится, уже на грудь приняли. Предупредил я их, чтобы с огнем были осторожнее. Разговорились. И узнал я, брат, что это бывшие солдаты I дивизии НКВД, которая стояла в этом месте зимой сорок первого. Заградительный отряд. И вот что они рассказали. Обычно на ту сторону отправляли штрафников. Построят роту (а они полуголодные, вооружены плохо) и дают вводную: «Товарищи, ваша задача расширить плацдарм на той стороне Невы. Зацепитесь – тогда все вы реабилитированы. Все вам прощается. Вперед! Ура!» И вот бегут на тот берег. А немец не торопится. У него дзоты, окопы, берег водой полит, все пристреляно. Чего зря боеприпасы расходовать? Перебегают наши реку, карабкаются, скользят, падают. И тут их начинали не спеша, методично расстреливать. Кто-то не выдерживал, поворачивал назад. А там свои «встречали» заградительным огнем. Вот такие, брат, дела.
Идя с Владимиром Ивановичем по еле заметной тропинке, я невольно пытался отыскать вокруг хоть какие-то следы тех событий. Разум не хотел верить, что здесь, среди этих деревьев, на этой земле, покрытой мхом, на берегу Невы, умирали каждый день десятки и сотни людей. Прошло без малого 60 лет, и... ничего не осталось.
Лес внезапно расступился, и мы оказались на краю большой поляны. Впереди, на другом краю, стоял крест. С такого расстояния он как-то терялся среди деревьев. Но чем ближе мы подходили ко кресту, тем величественнее он становился. Лес отступал, открывая место этому суровому памятнику...
– После той встречи, – продолжил Владимир Иванович, – захотелось мне хоть как-то отметить это место. Возникла мысль построить часовню. Нашлись люди, которые обещали помочь – но нужно было благословение митрополита. Поехал в епархию. Принял меня владыка Иоанн, объяснил я ему свою нужду. Выслушал, вроде бы одобряет. А потом кто-то из епархиальных и говорит: «Скажите, вы можете гарантировать, что эту часовню не осквернят?» – «В наше время ничего гарантировать нельзя». С тем и уехал. Обиды не было. Что говорить, действительно, и поджечь могут, и вымазать какой-нибудь грязью, и окна побить. Так, ради шутки, от нечего делать.
Мысль свою я все-таки не оставил. Не мог после той встречи успокоиться. Думал, переживал. А крест этот я во сне увидел. Вскочил, зарисовал. И за два месяца все сделалось. Куда ни приходил – отказа не было. Трактор, рельсы? Бери. Все давали, помогали бескорыстно. Освящали крест три священника. Народу было человек сто. Из Западной Германии специально приехали три женщины. У них здесь кто-то из родных воевал. Стоят, фотографируют на память. Я рядом был. Замечаю, одна из них смотрит на появляющуюся из «полароида» фотографию, а на лице у нее недоумение и удивление. Сфотографировала она крест, а над крестом большой, четкий, сияющий шар-ореол! Я думаю, не случайно это. Ведь памятник поставлен на костях, крови мучеников. Потом и другие бросились фотографировать, но у них ничего не вышло. Очень много приезжало сюда туристов, особенно из Германии. Родные, близкие. Целое паломничество.
Слушая лесника, невольно перевожу взгляд на крест. Вблизи он огромен.
Семиметровая высота, сваренные между собой железнодорожные рельсы, по обе стороны от него лучами вверх поднимаются другие рельсы, заканчивающиеся винтовкой-штыком. Перед крестом два противотанковых ежа. При всей лаконичности и простоте другого на этом
месте представить и невозможно. Памятник погибшим, расстрелянным, отдавшим свою жизнь за нас с вами и свято верившим при этом в светлое будущее. И памятник обманутым, не любящим вспоминать свое прошлое; тем, кто по долгу службы вынужден был убивать
своих; тем, кто остался жить с этим нравственным изломом.
Уходят из жизни ветераны Отечественной войны. И трагедия заключается в том, что уходит память о той войне, уходит из сердец людей благодарность к солдатам за их подвиг. Когда-то в Невскую Дубровку приезжали ветераны со всей страны, ходили к братской могиле, торжественно поминали погибших, школьниками велась поисковая работа. Сейчас все это представляет печальное зрелище. Без внутреннего наполнения и понимания тех событий остается только внешняя, формальная сторона. Однажды я был очевидцем такого разговора. Оживленная улица. Столики на тротуаре. Ветеран пытается урезонить молодого человека: «Как тебе не стыдно. Я же тебе в деды гожусь. Я воевал за то, чтобы ты жил и пил это пиво». А в ответ лениво и снисходительно: «Дед, я тебя об этом просил? Если бы ты не воевал, я бы сейчас пил не этот суррогат, а немецкое пиво. И были бы мы каким-нибудь штатом Америки». Дед замер, его рот застыл в немом крике, потом он как-то сразу стал меньше, беспомощнее и, тяжело опираясь на палку, слепой и неверной походкой отошел от столика.
Поклонившись кресту, отправился я дальше, в саму Дубровку.
* * *
Так уж сложилось, что за всю историю Невской Дубровки православного храма в ней не было. В начале XX века построена местным помещиком Николаем Мордвиновым часовня во имя Николая Чудотворца. Хотели и храм возвести, да помешала «великая октябрьская». В советские времена, как известно, власть предержащая искореняла религию. Беспощадным, кованым немецким сапогом по этому поселку прошлась и война. И только недавно появилась здесь настоящая церковь. Передали православной общине бывший книжный магазин, своими силами провели ремонт, сделали и расписали иконостас. Иерей Валериан Жеряков стал по праздничным и воскресным дням проводить Божественные литургии. Сколько панихид было заказано ему по убиенным здесь воинам – и все равно это такая малая капля... Ведь сколько горя перенесла эта земля.
Мы идем тихими улочками поселка. Отец Валериан рассказывает:
– Родился я в семье фронтовика. Мой отец вернулся, а дядя погиб. Память о войне свято хранилась у нас. Ко Дню Победы готовились заранее. Когда по телевизору объявляли минуту молчания, вся семья вставала. В этом было что-то доброе и хорошее. Была причастность к подвигу солдат, к страданию народа, было чувство общности и любви. Наверное, память об этих минутах и подвигнула меня, когда я попал в Дубровку, подробнее узнать, что же происходило здесь на самом деле во время Ленинградской блокады. Взять, к примеру, эту цифру – 500 тысяч погибших. Она мне показалась громадной, несоизмеримой. Но, встречаясь и разговаривая с ветеранами, я понял, что это соответствует действительности. Когда Жуков стал командующим Ленинградским фронтом, он потребовал активизировать оборону. Были поставлены заградительные батальоны, которые просто не давали отступать. Любой ценой наступать. Люди дрались и умирали. Добивались результата только ценой человеческих жизней. А воевать приходилось против отлично вооруженного и экипированного врага. Германские солдаты в то время чувствовали себя победителями, властителями мира. У них было все: и техника, и теплый туалет, и регулярная пища. Наши были обессилены голодом, воевали частенько с одной винтовкой на троих. Представьте, каково было нашим. Сколько страданий, мужества...
Церковь в Невской Дубровке освящена во имя иконы Божией Матери «Взыскание погибших». Прихожан у нее мало. Несколько бабушек, детишки, да пара человек приезжает из города. Разве что по большим праздникам вспоминает народ местный про Бога и приходит в церковь поставить свечку. Отучили, замутили сознание русское. А между тем и в этой небольшой церкви Господь являет свои видимые знаки. Подаренные общине иконы Покрова Божией Матери и Рождества Богородицы, нуждавшиеся в реставрации, сейчас висят светлыми и обновившимися. Даст Бог, лет через десять придет в храм Божий этот маленький человечек, которого бабушка сегодня за ручку приводит на службу.
– Так и будет! – соглашается со мной о.Валериан. Закончилась вечерняя служба. Мы сидим с о.Валерианом за столом, чаевничаем, он вспоминает:
– У меня ведь тоже самое сильное впечатление в детстве – это крещение. Бабушки тайком увезли меня от родителей в соседнюю деревню. Помню, как погружали в купель, как причащали, как я дергал священника за бороду. Помню свет, льющийся через окно. Помню большую радость!
Все остальное в детстве я помню смутно, а это настолько ярко, что был удивлен, когда мне сказали, что было мне тогда два с половиной года. Мне казалось, что лет пять. Помню, дед мне постоянно говорил: «Верь не верь, только не кощунствуй!» Семья у нас была обыкновенная, советская. Пасха, куличи, жаворонки на 40 мучеников – это от бабушек. Или вот недавно забрел к нам на службу древний дедушка. Простоял службу, потом говорит: «Меня маленького водили в церковь, исповедывали. Мне скоро помирать, вот и пришел». Он всю жизнь помнил, как его причащали!
Вот и эти ветераны, прошедшие и «невский пятачок», и всю войну. Они же росли в 20-е годы, когда еще не было такого гонения на Церковь. Их тоже водили в храм, они воспитывались в православных семьях. Это вошло в них с молоком матери. Но потом веру в Бога им хитро заменили верой в светлое будущее. Помню, когда у нас открывался музей, я служил там молебен «На всякое доброе дело». А перед этим выступил один ветеран. Седой, в орденах. Говорил: «Я пять раз ходил в атаку на «невском пятачке». Я коммунист, но я плохой коммунист. Потому что настоящий коммунист – это безгрешный человек, а я человек грешный. Но у меня есть святыня, которую я никому не отдам!» Достает из кармана сначала партийный билет, потом паспорт Советского Союза и комсомольский билет. И выкладывает на стол, на котором мне потом служить молебен. Что после этого скажешь? Но если мы, несмотря на все это, сможем понять их боль, подвиг, облегчить своим участием, то только тогда мы будем иметь моральное право что-то им сказать. Иначе все бесполезно. Призывы к осознанию своего прошлого, к покаянию – они на это не способны. Слишком много они отдали этой системе и слишком срослись с нею. А если смотришь с их позиции на все происходящее, пытаешься их понять – то видишь добрых, русских людей. Глубоко порядочных, которых трагично обманули. И трагедия эта до сих пор не закончена. Мы сами еще не покаялись, а говорим об их покаянии. Их беда – это наша беда. Как и их Победа – тоже наша.
Простившись с о.Валерианом, я возвращаюсь на станцию. До отхода поезда оставалось свободное время – решил прогуляться по лесу. Над головой шумят все те же сосны, березы, все та же глубокая тишина леса окружает меня. Но теперь она не кажется такой мирной, слышится в деревьях какой-то отдаленный гул... И, может быть, впервые за всю свою жизнь я так остро, с такой невыразимой ясностью прочувствовал страшное и величественное слово «война».
И.Вязовский
 | назад |
| вперед |  |
