ПЕРЕКРЕСТКИ
БЕСОВЫ
СЛЕДКИ
В Беломорском районе Карелии, где я родился и жил, пока не уехал после армии, есть две главные достопримечательности. Их всегда показывают туристам. Это очень древняя Петропавловская церковь, красующаяся на берегу Белого моря. И Бесовы Cледки – на реке Выг, у поселка Золотец. Собственно, рядом с этими «следками» – огромной скалой, испещренной рисунками, я и вырос. Есть там еще одна скала, Залавруга, тоже вся в рисунках. Изображают они зверей, людей, сцены охоты на лосей и китов. Есть и выбитый на камне образ «беса» – главного божества людей, живших здесь 4 тысячи лет до нашей эры.
Нынешним летом довелось мне посетить обе эти достопримечательности. И открылись они с неожиданной стороны... Впрочем, обращусь к своему дневнику.
17 ИЮЛЯ. Вот я и дома. Отпуск короткий, но уж использую на все сто. Привез с собой кипу литературы, и теперь ни шагу из дома! Целый год мечтал об этом – уйти с головой в неведомый мир не читанных еще книг, забыть о работе. Взвешиваю на ладони «кирпич»: сборник М.Пришвина из серии «Северная проза». Денька на три хватит...
18 ИЮЛЯ. Никуда из дома не выхожу. Разве только на нижнюю площадку. Дом у нас хоть и деревянный, но из двух этажей: наверху живут родители, а внизу поселилась сестра с дочкой Юлей и мужем. Заглянул к ним и вдруг заметил, что потолок в их квартире вроде повыше, чем у нас. Подпрыгнул... и не достал рукой.
– Юлька, а почему у вас потолок такой высокий?
Обычно, когда возвращаешься в места детства, все вокруг кажется маленьким, съежившимся. А тут наоборот! Хотя немудрено отвыкнуть. Поселок-то у нас действительно необычный. Возводили его люди пришлые – строители Выгостровской гидроэлектростанции. Было это в 50-х годах. Рядом с высокой красивой ГЭС они поставили высокие же, просторные жилища с большими светлыми окнами. Чтобы радостно жилось. И с тех пор живут – зимой от холода зубами стучат. По северным меркам, дома получились неэкономичными.
Впрочем, летом здесь – красота. Окна мои выходят на три стороны света. Глянешь на восток: двор – как на ладони, здесь мы мальчишками играли. И еще угол дома виден, в котором Юрка жил, лучший мой друг. Его окно как раз напротив. Помню, таким же ярким утром семафорил ему зеркальцем, запускал в его комнату солнечных зайчиков. Он выбежал во двор, и отправились мы за Выг, в таинственный мир скалистых островов с рисунками доисторических людей – строить там вигвам.
В другом, западном, окне – тоже свой мир. Плоские крыши сараев, сараюшек, дровяников. Вот на этой крыше когда-то сушились рыбачьи сети. Была ранняя осень, ночь, все небо переливалось звездами. Я лежал на мягких сетях и глядел, глядел... Звезды были мокрыми и пахли рыбой.
А вот северное окно. Внизу за белыми березами пенится бурный Выг. Гул реки слышен даже за двойными оконными рамами. Ныне реку удерживает ГЭС, а раньше вода низвергалась здесь свободно, водопадом. То-то грохоту было! Водопад (по-местному, «падь») золотился на солнце, поэтому люди называли его нежно: Золотец. Но близко подходить боялись.
В книге у Пришвина нашел я описание одной такой выговской «пади». В 1910 году он юношей путешествовал по здешним местам, после чего написал свой первый труд – «Очерки Выговского края». Рыбаки свозили его к Воицким падунам, где Выгозеро изливается Северным Выгом, и, как пишет Пришвин, все внутри обмерло: «Гул, хаос!»
История этой «пади» связана с нашим северным Сусаниным, неким дедушкой Койко. Поляки, как известно, после изгнания из Москвы разбежались по всей Руси, много их попряталось и в здешней дебери. И вот однажды возвращается Койко с озера: лежит на пороге избушки его старуха, зарубленная, а рядом паны, сабли в руках. «Давай деньги!» – говорят. «Хорошо, – отвечает дед, – туточки недалеко клад есть». И везет их к падунам. У самого края пропасти успел старик за еловую веточку ухватиться, очутился на берегу. А паны вместе с лодкой канули в преисподней. Косточки их Выг-батюшка по всем порогам протащил да в Бело море выплюнул. Суров этот край. Особенно к непрошеным гостям...
23 ИЮЛЯ. Сегодня на улице столкнулся с Юркой Дупиным, другом детства. Оказывается, он тоже в отпуске. У него машина. Пригласил меня съездить на дальние озера, тряхнуть стариной.
А время летит... У племянницы над столом заметил отрывной «народный» календарь. Читаю: «23 июля 2000 г. Восход солнца: 5.19. Заход: 21.53. Если листья березы начинают желтеть с верхушки, жди ранней весны». Отрываю листочек, смотрю, что на обороте: «РЕЦЕПТ ДЛЯ ОМОЛОЖЕНИЯ. Надо взять свою фотографию, где вам 18, 20 или 30 лет. Наклейте ее на картон и повесьте на стену. Концентрируйте на фотографии все свое внимание. Сосредоточившись на этом возрасте, остановите свои мысли и, обращаясь к внутреннему «Я», произнесите: «Я хочу чувствовать себя так, как чувствовала себя...»
– Юлька! Ты что, веришь в эту чепуху?
– А? – племянница подошла, посмотрела на листочек. – Не-е, дядь Миш, я это не читаю.
И впрямь, девчонке
еще 14 не исполнилось. Зачем ей это?
27 ИЮЛЯ. Три дня были на лесных ламбинах, за Вирмой. Тайга. Ни одной живой души, только мы на озере... Ночью так тихо, что плеск от весел пугает, стараюсь тише грести. Юрка сидит на носу надувной лодки, похлопывает ладонью по правому борту. Табаню вправо. Опорожнив сетку, снова подает сигнал – и я гребу к следующей мерёже. За целый час не обмолвились ни словом. Как в детстве, когда играли на Залавруге в «лесных людей». У нас даже поговорка была: «Тайга не любит лишних слов». Помню, шли по лесу – молчали, разводили костер в вигваме – молчали, потом сидели и смотрели на огонь... молча.
Полно, а была ли это игра?
Однажды привели мы в свой вигвам мальчонку с нашего двора, первоклассника. Это была моя идея: надо, мол, о смене поколений позаботиться, мы ведь скоро повзрослеем, и вигвам опустеет. И вот сидим мы перед очагом. Молчим. Паренек головой вертит, хочет что-то сказать. «Тш-ш», – поднимаю я руку. Вдруг в тишине хлопанье крыльев раздалось и смолкло в верхушках деревьев. «Это дух леса вернулся, – объясняю испугавшемуся мальчишке. – Он вообще-то живет в дереве, но иногда вылетает...» А парень шуток не понимает, съежился весь, будто его кто укусит. Ладно. Вышли из вигвама глянуть, что за птица на самом деле прилетела. И видим: на ветке березы сидит ворона, с закрытыми глазами. А береза... ожила! Смотрит на нас черными дырочками, щербатым ртом скалится.
Тут уж и мне не по себе стало. А мальчонка... С той поры он нас стороной обходил. Так и вымерло наше «лесное племя». И виновата во всем эта самая береза. На самом деле никакая она
не живая, а просто был у нее кап – древесный нарост, вроде носа. К этому носу я когда-то вырезал еще глаза, вырубил топором рот. Зачем? Не знаю. Наверное, хотелось как-то одушевить этот лес, чтобы он нас тоже увидел и услышал. А то как-то неинтересно
получалось: мы его слушаем-слушаем, а он даже не знает о нашем существовании. 
На полпути между Сумпосадом и Беломорском сделали остановку в старинном селе Вирма. У Юрки здесь дом, остался от бабушки. Село раскинулось почти на самом берегу моря, от пенистой кромки его отделяет только ровный, как стол, луг. Издалека кажется, что коровы пасутся прямо в море. А над ними в облаках плывет чудо-церковь. Пятиглавая, с чешуйчатыми иссиня-сизыми куполками.
– Подойдем поближе? – прошу Юрку.
– Да она закрыта, – отвечает друг. – Сколько помню себя, все время под замком. Хотя иконы, священнические одежды там в целости и сохранности.
– Откуда знаешь?
– Мы с братом лазили туда, когда к бабушке на каникулы приезжали. Вовка, брательник, золотую ризу на себя надел и давай голосить: «Господу Богу помо-олимся». Я испугался, тише, говорю, услышат! А он знай продолжает, вправду, молится. Я и... подтянул тихонько. Навроде дьякона. Тут крестная моя, тетя Фотина, прибежала, она смотрительницей церкви была: «Как вы, пострелы, сюда забрались?!» Но ничего, очень не ругала...
Обошли мы храм кругом, изучили табличку: «Церковь Петра и Павла. 1625 г. Памятник архитектуры. Министерство культуры КАССР». Позже я узнал, что «памятник» заново освящен, и в нем время от времени совершает литургию настоящий священник, появившийся несколько лет назад в Беломорске.
Рассказ друга про «богослужение» в запертом храме еще долго не выходил из головы. По всем статьям это кощунство – самовольно облекаться во священника. Господь мог на месте испепелить. Но ведь и мы с Юркой вроде бы как священнодействовали в лесу, ходили туда как в церковь. Шутки шутками, а могли бы и доиграться...
28 ИЮЛЯ. Ходил за грибами и завернул по пути к нашему старому стойбищу. От вигвама остались несколько жердей с обрывками проволоки и черные камни – очаг. Сколько дождей прошло, а копоть не смыло. Носатый тоже стоит, жив, курилка. Только кап (нос) разросся, округлился, совсем, как у клоуна Олега Попова. Внизу под березой что-то белеется... Челюсть с зубами. Ах, да! Мы же скелет коровы в лесу нашли и сюда приволокли, в дар Носатому. Получается как бы языческая жертва. А может, просто баловались? Не помню...
Чистил грибы, и вдруг является предо мной племянница Юля:
– Дядь Миш, вы на Залавругу ходили?
– Да. Вот белых нашел.
– А палатки видели?
– Какие палатки?
– Лагерь первобытных людей! Вы что, не знаете? Об этом давно уже в газетах писали, что будет фестиваль первобытной культуры. Впервые здесь проводится. Приехали ребята из Петрозаводска, Пряжи, Москвы, даже иностранцы есть. Живут как дикие – вручную огонь добывают, из луков стреляют.
– Так это ты, значит, там все дни пропадала?
– Интере-есно же...
– Ладно, сходим туда вместе.
29 ИЮЛЯ. Чудно-таки! Действительно, фестиваль. Народу-то, народу сколько понаехало в наш лес! Очередь выстроилась из лука пострелять. А из Беломорска все новые автобусы приходят...
Одно дело, мы с Юркой здесь играли, дикарей из себя изображали. Все-таки пацаны. А тут взрослые. И все поставлено на солидную научную базу. Под каждой елкой – живой музей. Вот допотопный гончарный круг крутится, горшки делают прямо на глазах и украшают древним орнаментом (узор восстановлен по найденным здесь черепкам). Рядом наконечники для копий из камня вытесывают. Чуть в стороне рыбачьи снасти из крапивы плетут... Нам с Юркой такое и не снилось.
По скалам Залавруги экскурсовод группу водит и про рисунки рассказывает:
–
...а здесь перед вами композиция, которая в Европе считается самой сложной и интересной по сюжету. Вот через всю скалу тянется лыжня, она расходится на три стороны, и мы видим три сцены единоборства охотников с лосями. Животные поражены стрелами, и скоро
наши охотники победным танцем возблагодарят благоволящих к ним богов... 
Ниже – другая интересная композиция: два медвежьих следа, рядом
большой охотник, маленький охотник и поверженный медведь. В чем суть этой, с позволения сказать, драмы на охоте? Как видите, из спины большого человека торчат две стрелы – его убил вот этот человечек, который тянет к себе тушу медведя. Так наглядно
древний художник проиллюстрировал заповедь «не убий». А теперь перейдем к изображениям китов...
– Вообще-то «не убий» – это из Ветхого Завета, – засомневался стоящий рядом со мной мужчина.
– И тогда убивали, и сейчас убивают, – вздохнула его жена, – страх, что по телевизору показывают, киллеров развелось!
– Да уж, хуже дикарей!
– Это вы напрасно, – вмешался в разговор еще один отставший от группы турист, такой солидный на вид. – Преступники, они были во всех обществах. А что до дикарей... Да,
убивать им не разрешалось. Но только своих единоплеменников, родственников. А соседей – пожалуйста, за честь почитали. И вообще на этой картинке другое показано, а убийство так, деталь. Видите, проходимец к себе медведя тащит? «Не укради», – вот что
здесь сказано. Права частной собственности и в то время считались великой заповедью.
После петроглифов завели нас в вигвам, обтянутый брезентом. Показали сцену излечения шаманом больного. Лопоухий мальчишка, весь разрисованный охрой, с приделанными к голове рогами, вопил высоким голосом: «О, великий Абэ-Камуй, дух огня, исцели этого охотника! Я вижу причину болезни, это злой дух Калаинкава... Хэй!!» Новоявленный шаман схватил копье и как сумасшедший выбежал из вигвама, вонзил копье в землю. Потом вернулся и долго бил в бубен.
Когда мы возвращались домой, племянница тихо бормотала себе под нос что-то вроде «бумба-ту-бум-ба».
– Да перестань же, – рассердился я. Она смолкла. А у меня в ушах та же музыка – бумбатубумба. Вот, зараза, прилипла!
Вечером Юлька спросила, пойду ли я снова на Залавругу, ночью.
– Это зачем ночью-то?
– А там посвящение в индейцев будет. Через костер надо прыгать, по углям ходить.
– Ну уж уволь! – отказался я. Из дома выходить не хотелось, да, к тому же, книжка была интересная, не бросать же на середине. – Надеюсь, не одна туда пойдешь?
– Не-а. С девчонками.
НОЧЬ С 29 НА 30 ИЮЛЯ.
Нет, Юлю я напрасно отпустил. Что это еще за «посвящение» такое?
За окном – совершенный мрак, белые ночи как-то быстро кончились. Спускался вниз, к сестре. Она уже волнуется: «Как бы не заплутала там, в темноте! Там же кругом скалистые обрывы, чуть с тропы свернешь...»
Все-таки пойду, может, встречу ее? Закрываю дверь на ключ и слышу на нижней площадке, в темноте, кто-то затаился, шушукается.
– А ну-ка руки верх! – обрадовался я. – Юлька, ты, что ль?
– Какое там «руки верх», – зашипел в ответ чей-то незнакомый голос, – нам не до шуток.
Схожу по ступенькам, щелкаю зажигалкой. Из темноты выступили зловещие лица-маски, раскрашенные синими и красными полосами.
– Мы были на посвящении, ну, в индейцев нас принимали, – стала сбивчиво объяснять одна из девчонок. – Потом пошли домой, глядим, а Юли нету. Куда-то пропала. Думали, она уже дома, а ее и здесь нет!
Господи!
Это уж точно по грехам моим. Вот, доигрались в индейцев! И зачем я ее отпустил?!
Господи, избави рабу Твою Иулию от всяких навет вражеских, от всякаго колдовства, волшебства, чародейства и от лукавых человек, да не возмогут они причинить ей никоего зла...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Наутро Юля явилась, целая и невредимая.
– Ну?! Что произошло?
– Да ничего, дядь Миш. Решила в лагере рассвета дождаться, потому что от подруг отстала.
– Почему отстала?
– Да из-за посвящения этого. Нас предупредили, чтобы мы во время посвящения не смеялись. Двое служителей в черных масках встали по бокам, в руках кружки – с грязью. Кто засмеется, того, значит, грязью... Сначала, когда через магический круг надо было пройти, я терпела. И через костер прыгали – тоже терпела. А потом, когда все по качающемуся бревну поползли, не выдержала, рассмеялась. Так что пришлось идти в палатку переодеваться. А девчонки не заметили, ушли.
– Слава Богу. Что еще там было?
– Ну... имена разные давали. «Кролик», «Бурундук»... Только мне не дали, посвящение я не прошла.
– И не надо! У тебя уже есть имя. Крестильное.
* * *
Закончился отпуск. Еду в поезде, листаю книжку «Наскальные рисунки Карелии», у сестры позаимствовал. Рассматриваю лосей, китов, гусей – тотемных животных. И только сейчас понимаю, в чем грех того давнего моего детского язычества. Да! Понимаю! Меня и раньше это беспокоило, даже исповедовался. Однажды в церкви, перебрав все грехи, вспомнил: «А еще, батюшка, природу очень люблю...» Священник, похоже, не понял: «Это ничего. Мир Божий надо любить». – «Нет, я, наверное, слишком уж люблю...» – «Это не преступление, – батюшка несколько раздосадовался моим упрямством. – Ну, еще какие грехи?»
Да, тогда я не мог облечь в слова странное чувство вины. А теперь могу – подсказали эти картинки. Тот, кто выбивал их на камне, видел в животных «тотем» – принадлежность к своему роду-племени. Он роднился с природой, выбирая себе в отцы лося, белку, дерево, скалу... Его любовь к природе – сыновья. То же самое было у нас в детстве. А это – грех перед истинным Родителем.
Конечно, мы любим эту землю, красота ведь неописуемая. Но врастать в нее – всем нутром своим, усыновляться, считать ее последним приютом – нам запрещено. Ибо замысел о нас совсем другой. Мы – пришлецы. И тому есть зримые знаки.
Взять эти наскальные рисунки. Почему они сохранились до наших дней? Зачем? А может быть, Господь специально оставил эти «следки» – в напоминание, чтобы мы не считали эту землю «своей». Здесь жили и до нас, какие-то чужие люди. А перед ними были другие, совершенно уж неведомые поселенцы.
Север – особый край, дикий, до сих пор еще не освоенный. И наши предки были осторожны с местными стихиями, осваивались потихоньку (читайте об этом у Пришвина в очерках о Выговском крае).
Стучит колесами поезд, за окошком – лес стеной, ни конца ему ни края. Только иногда зыркнет между елками голубой глаз ламбушки, и снова лес, лес... Листаю книгу, чтобы скоротать путь. Интересно! Оказывается, кроме Бесовых Следков, есть в Карелии еще один массив петроглифов – Бесов Нос. Это на Онежском озере. Рядом с главным тамошним «бесом» кто-то из русских поселенцев выбил на скале большой православный крест. Судя по его конфигурации (он семиконечный), было это
 очень давно, в глубокой древности. |
М.СИЗОВ
Фото автора.
г.Беломорск – г.Сыктывкар.
 | назад |
| вперед |  |
