– Матушка Людмила, а вашей маме не страшно было такие вещи ребенку рассказывать? В пять лет про подводы с трупами? – спросил я при случае певицу.

– Для ребенка сказочное царство Кощеево так же реально, как и то, что было по-настоящему. Она же не пугала меня. Она просто рассказывала. Потом я уже стала расспрашивать. Рассказы мамы до сих пор во мне живы. Я живу с постоянным ощущением, что это время как бы длится, оно происходит, и я прикасаюсь к нему.

– Я не имею в виду лично вас, матушка, но, к сожалению, многие теперь любят расковыривать раны и получать какое-то странное удовольствие от самомучительства. Даже называют это очищением... Как же при такой подмене родиться песням преображения и здоровья?

– Каждая песня должна быть преодолением. У меня не получается только рыдать и плакать. Так Господь дал, что через песню происходит осмысление. Получаешь какой-то внутренний ответ, и приходит утешение. И в природе не бесконечны ночь и мрак. Приходит утешение, и можно жить дальше... Да и мама мне рассказывала не только про одно страдание. Рассказывала, что люди там даже убогую землянку старались обустроить так, чтобы чувствовать ее домом. Рассказывала, как они – единственная православная семья – уживались в бараке с высланными крымскими татарами. Как их однажды обворовали: все вынесли и оставили только одну перину, а на ней родовая венчальная икона Божьей Матери Знамения. Это было необыкновенно интересно, потому что такие вещи обозначали присутствие в этой жизни мира другого. Да и те, кто уцелел из нашей семьи, остались живы только верой глубокой, да навыком русского быта – они все умели. Ну и, конечно же, молитвами поколений, потому что в доброе время, когда революции еще не было, на средства семьи был построен небольшой деревенский храм под Казанью.

– Значит, веру вы обрели благодаря родителям?

– Нет. Мама была неверующая. Она была воспитана на лозунге «Спасибо Сталину за...». Она мне просто рассказывала о том, как она жила. Но безо всякого осуждения. Их тогда так воспитывали. Это ее родители были верующими, и их молитвами, наверное, и мы-то живыми остались. А потом и в храм пришли. Про это – песня со второго альбома «Мы вышли из тоннеля»:

Благодарю Тебя, Господь,
Мы вышли из тоннеля,
Того, где хлещут по глазам
Наотмашь и с плеча.

– Надо же, а многим кажется, что эта песня о перестройке. Был весьма удивлен, когда обнаружил, что написана она за три года до нее...

– Какая перестройка? О перестройке у меня и писать-то рука не поднимется. Такие вещи не вдохновляют на песню. Нет. Эта песня о том, когда душа обретает Почву, встает обеими ногами...

– Прекрасно, что «выходом из тоннеля» для вас стало обретение Веры, а не внешние «погодные» условия. Прекрасно, что в ваших песнях боль и молитва за любимую страну, а не озлобленный крик обиды на окружающую действительность: «И хмельное дыханье свободы без границ, без ума, без креста... Это вам обретение веры – скорбный путь во спасенье души». И все-таки, какие внешние обстоятельства привели в храм?

– Когда в 82-м я начала работать в филармонии, то стала ездить от нее по деревням Вятского края. За полтора-два года объездила всю Вятскую губернию. Там куда ни приедешь – храм поруганный или монастырь разрушенный. Поруганная красота и то ничто, та прорва, которая вокруг. На это было так больно смотреть и наблюдать, что, приехав домой, я села и безо всякой надежды, что когда-нибудь эту песню услышат люди, просто со слезами написала «А двери с петель сорваны». Это было еще перед церковным порогом. Я была крещена в детстве, но о воцерковлении еще и речи быть не могло. Но эта поруганная красота, это... попрание земли моей... не давали мне жить спокойно. Душа, видимо, предчувствовала что-то...

– Насколько я знаю, лапа Кощея задела и вас.

– В кировскую филармонию в 1984 году пришли кгбэ-шники и рекомендовали (а это одно и то же, что приказали) директору, который меня очень поддерживал – Антону Леонидовичу Коновалову, – уволить меня. Я просто много общалась с теми, кого органы пасли. Пошла в уборщицы. Были и другие места работы.

– Известно множество примеров, когда люди, приходя к Церкви, порывают с творчеством, ставят крест на своем таланте, считая, что это несовместимо со спасением души. У вас редкий случай, вы продолжаете писать и исполнять песни. Почему?

– По благословению не бросила. Я, конечно, тоже серьезно задумывалась, полезно ли это моей душе, и, может быть, нужно заниматься только семьей и спасением души. Но у нас был духовный отец, который сейчас уже скончался, протоиерей Александр Ватолин. Книжечка о нем продается сейчас в Москве. Это был батюшка-златоуст. Настоящее чудо. Многое о нем можно рассказать. «Даже не думай бросать – пой!» – говорил мне он. Это было первое благословение. Второе благословение было от нашего владыки, архиепископа Вятского и Слободского Хрисанфа: «Матушка, пой, пусть эти все партийные деятели увидят, что верующий человек не слабый, а он сильный, как орел поднебесный». Владыка стал поддерживать. А в прошлом году передали мне благословение из Оптиной пустыни от игумена Венедикта. Отец Митрофан Лаврентьев ездил к нему с кассетой. Было это год назад, тогда я и поняла, что нужно работать дальше, нужно трудиться.

– От ваших земляков слышал, что когда в 94-м к вам в Вятку приезжал Патриарх, ему очень понравилось ваше выступление. Говорят, он даже подошел после концерта к вашему владыке и сказал: «Гитары было мало!» Наверное, вас это должно было вдохновить?

– Дело в том, что я выступала в окружении многочисленных самодеятельных хоров. Большое количество хоров подряд, да еще когда не все они совершенны... И все же знать, что твои песни нужны, очень важно. Я вспоминаю нашего вятского многоопытного молитвенника батюшку Серафима. Когда однажды вновь серьезно засомневалась, пришла к нему: «Вот ты говоришь, что никому не нужны твои песни. А ведь Евангелие сейчас тоже никому не нужно». Вот так он меня смирил и ободрил. Раз уж Евангелие сейчас в миру не в почете, так уж что обо мне, убогой, говорить.

– Но вы сами чувствуете потребность в творчестве?

– Да. Написать о чем-то и спеть. Пока об этом не написано и не спето – это тяготит. Еще как тяготит. Хотя есть такие моменты, когда написать песню – не только возможность избавиться от тяжести, не только возможность сконцентрировать и назвать вещи своими именами – но сказать то, чего от себя не ожидаешь. Не могу сказать, что получаю Откровение, просто обозначается имя, которого ты даже не ждал. И в конце, когда все сказано, обретаешь опору. Все же недаром Лесков назвал русскую песню «мирской молитвой»...

В.Я.(про себя): Получается, что у талантливого человека, живущего с Богом в сердце, творчество – не самоутверждение и не просто выплеск эмоций. Нет. Даже отчаяние в песнях матушки Людмилы всегда приходит в точку преодоления. Словно душа на свой плач получила Ответ. Так вот в чем назначение «мирской молитвы».

– У меня бывает такое, что я вижу какую-то картину не как пророческое видение, нет. А просто складывается образ какой-то.

– Кому из поэтов посвящена эта песня?

И были даны нам большие поэты,
Поскольку не стало великих святых.
Поскольку иные брели по этапу,
Иные чредою взошли на Голгофу.
Библейского зверя обугленной лапой
Отметины ставиловремя на строфы.

– Анна Андреевна Ахматова. Со-чувствую и благодарю ее за те поздние циклы, когда ее самой как бы уже нет. Там, где самости не чувствуется. Это, в первую очередь, «Реквием» и «Мужество». Николай Заболоцкий. Люблю их не только за великолепные стихи – за то, что они вообще жили тогда. За то, что они эту эпоху своим словом, Истиной преодолевали, они ее побеждали. А из дореволюционного, конечно, Тютчев. Люблю все земляное-нутряное, не лишенное Небесного. А из современных мне очень нравится отец Леонид Сафронов, которого пока мало кто знает. Этот батюшка служит в Вятской епархии, село Кирс. Он просто со мной совпадает, у меня на его стихи уже третья песня получилась. А такое редко бывает, ведь я же не композитор.

– Но на стихи супруга, священника Андрея Кононова, вы пишете...

– Не потому что он мой муж, а потому что у него есть некая особая проникновенность души и при этом видно, что она произрастает из русской поэзии. То есть она как бы соединяет воцерковленность и настоящую русскую поэзию. Я радуюсь, что рядом с этим живу.

– Какая ваша песня больше всего нравится отцу Андрею?

– Он любит все стихотворения, где крепкая поэзия. Ему нравится «Как давно не писала стихов». Ему нравится «Урожай рябины и грибов», которая недавно написана. Да и вообще, если бы батюшке не нравились мои песни, мои стихи, я бы перед вами сейчас не сидела, и вы бы никогда не услышали моего пения. Я против мужа никогда не пойду.

В.Я. (про себя): Услышали бы это феминистки и феминисты, которые насаждают мнение, что сильные и умные жены в основном с мужьями не уживаются и остаются одиночками. Уже в песнях матушка Людмилы чувствуются ее ум, боевой характер и сила. И такая готова отказаться от всего, что будет против воли супруга? Просто этим, наверное, и отличается Василиса Премудрая от принцессы Дианы. Для кого-то хочется в первую очередь наслаждаться, а для кого-то наслаждение – служить... Кто же он, удостоившийся такого преданного служения?

– Вообще мой батюшка такой человек, что по нескольким образам, по нескольким недописанным фразам может почувствовать нарождающуюся песню и сказать мне: «Давай, пиши! Великолепная песня будет!» А там еще только две рифмы. «Девочка со скрипкою в руках» именно так и родилась. По его вдохновенному всплеску – он просто заплакал. «Золотила храмы летняя заря» у нас вообще вся семья, все дети пели.

– У вас трое детей. Тяжело нести одновременно крест творчества, крест супружества и крест материнства?

– Тяжело. В 90-м первый мальчик у меня родился. Пока кормишь – вся отдаешься. Годика в полтора он немного отпускает, и обычно начинают появляться стихи и песни. В 90-м мы жили даже не в Кирове, а в Уржуме. Мое творчество было мало востребовано, поэтому я мало ездила. Сейчас у меня последняя девочка подросла, ей три годика, теперь стало посвободнее. Когда есть возможность, выезжаю. Но, конечно, не в ущерб семье.

– Но кто-то сидит с детьми?

– Да, у нас бабушка есть, помощница.

– Сегодня говорят, что родителям нужно больше проводить времени с детьми. Но порою у тех, кто жертвует многим ради своих детей, вырастают эгоисты, бросающие в старости своих родителей на произвол судьбы. А у тех, кто не все время были рядом с детьми, но жили честно, по заповедям – наоборот.

– Хорошо, когда есть такая возможность – быть с детьми. Не всегда это получается. Но они просто разделяют нашу жизнь. И видят наши тяготы. И нам сочувствуют. И наши радости тоже разделяют. С детьми важно быть во всем честными.

– Не знаю, как с детьми, но со слушателями вам это удается. Матушка, пользуясь случаем, хочу передать вам благодарность от женщин за ту часть ваших песен, которую можно условно назвать «Лирика женской православной души». С ними многим легче нести крест тревог и забот семейной жизни.

– Слава Богу! Мне особенно приятно это слышать. А то иногда получаю советы писать только религиозно-патриотическое, а остальное бросить.

– Дерзну просить вас игнорировать такие советы. Просто кто-то забывает, что даже родина начинается с любви к конкретному человеку, с семьи. В песне «Как давно не писала стихов» вы сравниваете своих детей с лучшими стихотворениями. Вам не кажется, что стихи и песни тоже, как дети, живут своей жизнью?

– По этому поводу со мною очень строго говорил батюшка, известный среди православных своим даром духовного размышления: «Ты понимаешь, что ты уже теперь не просто поешь, а служишь. Представляешь, насколько ты теперь должна быть требовательна к себе, строга к каждому своему слову».

– Но, к сожалению, притом, что православных бардов в России каждый год все больше, качество песен часто на уровне обычных «баптистских полыханий». Кто-то умудряется «славить» Бога, Божью Матерь и святых, прости Господи, в том же духе, что и лидеров компартии и советского правительства. Я уже не говорю о том, насколько уродуется наш многострадальный русский язык. Как вы к этому относитесь?

– Меня это душит. Я считаю, что если православное – значит, должно быть самое лучшее. Недавно была на фестивале православных бардов. Выходит певец на сцену и, кроме себя, никого не видит. В каждом слове Бог, а песни все равно только про себя, любимого. И только когда начинают исполнять калики перехожие или канты, тогда тут же словно хмурь расходится – весь зал просыпается. Мы с батюшкой так переживаем за это. Простите, что я так говорю. Вроде как получается, что я сама пишу – вот и ревную. Но нельзя петь: «в дырках от ран текла царская кровь». Или брать для песни о Царе-мученике известный всем мотив «Сиреневого тумана» («Кондуктор, не спеши, кондуктор, понимаешь, ведь с девушкою я прощаюсь навсегда»), а потом под этот мотив петь «Царь Николай с ликом Христа». Это – поругание русской поэзии, поругание русских имен. Но я не хочу никого осуждать, прости меня, Господи. Тем не менее... мне кажется, это приближается к тому, когда переводят литургию с церковнославянского на современный. Храни нас, Господь, от этого!

– Но вместе с тем есть ведь и те поэты, что «бредут в балаганы, вертепы, остроги, сохраняя священную русскую речь», как вы поете в «Жестоком романсе о братьях и сестрах»...

– Конечно, есть. И мы с батюшкой очень радуемся таким явлениям, как скончавшийся не так давно Вениамин Блаженный. Мы даже не знаем толком его стихов. На том же вышеупомянутом фестивале была его песня, обращение к маме, которая давно скончалась, и теперь сынок только хочет узнать, где она, ласточка, там в раю вьет свое гнездышко. Эта песня настолько трогательна, искренна и приближается к народным. Она меня потрясла.

– Всем известен факт о том, что в ответ на строки Пушкина: «Дар напрасный, дар случайный... / Жизнь, зачем ты мне дана? Иль зачем судьбою тайной / Ты на казнь осуждена?..» митрополит Филарет написал ответ, приведший Пушкина к покаянию: Не напрасно, не случайно – / Жизнь от Бога мне дана. Не без воли Бога тайной / И на казнь осуждена...» Но мало кто знает, что у блаженнейшего Филарета были еще стихи высокой духовности и огромного мастерства. Митрополит Московский был высококультурным человеком. Мастерство, владение языком, образованность – то, чего так не хватает нам сегодня и что, несомненно, присутствует у вас, матушка.

– Наверное, в этом все же больше заслуга моих замечательных преподавателей из Пермского государственного института культуры. Они просто дали какую-то режиссерско-актерскую школу, и я этим не сознательно пользуюсь.

– Актерство и лицедейство считаются вещами греховными. Когда человек молится – он наедине со своим собственным сердцем, когда он выступает перед зрителями, то он лицедействует, играет. Как вы справляетесь с этими несовместимыми вещами?

– Еще раз повторю о том, что настоящая русская песня – это «мирская молитва». Поэтому я не лицедействую – вся аудитория чувствует то же, что и я. Мне кажется, такой проблемы нет. И потом, для меня главное не как, а что. Это самое важное. Конечно, всякое бывает. Бывает, что думаешь и о себе. Как сказал отец Владислав Свешников, которому я на это жаловалась: «Совершенной хочешь быть?» Выходит, что я многого сразу хочу. А все в процессе развития.

В.Я.(про себя): Господи, пусть это развитие не останавливается! Дай закончить матушке Людмиле постепенно выстраивающуюся цельную программу «Россия – пространство XX века» – которая должна охватить огромный период русской истории в песнях и стихах. Да, и в стихах. Забыл сказать, что песни на концертах матушки Людмилы чередуются со стихами – древнейшая традиция народных поэтов-сказителей. Великое множество таких, только у Бога в раю вписанных, поэтов бродило когда-то по России. Потом, когда пришло Кощеево царство, их ловили, в темницы садили, во тьме-мраке потопляли. Но вот вновь запела в темнице Василисой Премудрой русская душа. Раньше только молилась, а теперь запела. Почуяла, православная, что Спасение близко. Видать, близится конец царству Бессмертного.

Беседовал В.ЯЦКИН

(Стихи и песни матушки Людмилы мы публиковали в №376 «ВЕРЫ» – в «бумажной» газете, в электронном выпуске их нет)

назад

вперед

На глав. страницу.Оглавление выпуска.О свт.Стефане.О редакции.Архив.Почта