– Отец Филипп, вы много общаетесь с православными врачами из разных городов России. Насколько велики разногласия в вашей среде по вопросам медицинской этики?

– Разногласия существуют довольно серьезные. Есть врачи, которые стоят на традиционных позициях, очень строго оценивают новые медицинские технологии. Их точка зрения подчас подвергается критике как жестокосердная, отсталая.

И есть медики, которые трактуют сложные ситуации, исходя из либеральных представлений о милосердии.

Позиция их примерно такова: этическими и религиозными принципами можно и нужно поступаться, когда речь идет о спасении людей, облегчении их страданий. Но это они так ставят вопрос. На самом деле речь идет о том, что можно жертвовать одними людьми ради здоровья других. Например, нерожденными детьми. Подавляющее большинство спорных технологий так или иначе связаны с убийством младенцев на стадии плода.

Споры сейчас идут не только среди православных. У католиков примерно такая же ситуация. Есть течения, которые все оправдывают. И есть, например, общество «Про-лайф», представитель которого в Москве критикует наш православный центр «Жизнь», отца Максима Обухова за либерализм. Хотя убеждения о.Максима очень твердые, принципиальные и в отношении абортов, и по другим вопросам биоэтики.

– Насколько исчерпывающий ответ дается на эти вопросы в принятой на последнем Архиерейском Соборе социальной концепции Русской Православной Церкви?

– «Основы социальной концепции» – прекрасный документ, который дает нам возможность сопоставлять жизнь общества и мнение Церкви по множеству вопросов. Но, на мой взгляд, «Основы» нуждаются в комментариях. Главным образом это касается как раз раздела по биоэтике.

Возьмем вопрос, касающийся возможности совершения аборта. Что говорят об этом «Основы социальной концепции»? Что в случае, когда существует прямая угроза жизни матери, особенно при наличии у нее других детей, пастырям рекомендуется проявлять снисхождение. Женщина, прервавшая беременность при таких обстоятельствах, не отлучается от евхаристического общения, но искупает свою вину с помощью покаяния, чтения молитвенного правила, которые ей назначает священник.

Вопрос в том, кто должен решать – представляет ребенок угрозу для жизни матери или нет.

В «Основах» говорится, что решать должен врач, проявляя максимальную ответственность за постановку диагноза, способного подтолкнуть женщину к прерыванию беременности.

И здесь появляется лазейка для узаконивания аборта.

Женщине трудно решать самой, будет ли представлять беременность опасность для ее жизни. Священники, как правило, слабо разбираются в медицине. А врачи далеко не все верующие люди, не все православные. К тому же, согласно современным медицинским требованиям, шкала факторов риска для прерывания беременности очень высока. То есть практически 50 процентов женщин имеют болезни, которые создают определенную, иногда гипотетическую угрозу жизни при беременности.

И мы сталкиваемся с такой ситуацией, что половина православных женщин может усыпить свою совесть, совершая аборт, тем, что существует угроза для жизни. Здесь вся духовная ответственность как бы перекладывается на сугубо светского человека – медика, привыкшего рекомендовать прерывание жизни.

Вы знаете, в прошлом веке, когда аборты были запрещены, прерывание беременности допускалось только в одном случае – когда имелось анатомическое несоответствие плода и матери. То есть женщина не могла родить самостоятельно, и ребенок был обречен.

– Какого рода комментарий вы предлагаете к этому пункту в «Основах социальной концепции»?

– Требуется определить, что значит угроза для жизни. Я думаю, что аборт допустим лишь в том случае, когда исчерпаны все возможности для сохранения жизни женщины в условиях реанимационного отделения. Только тогда можно говорить об угрозе жизни. Но даже в этой ситуации женщина должна иметь право на выбор – сохранить ли ей свою жизнь или жизнь младенца. Для христианки это честь – пожертвовать собой ради ребенка. А ведь именно жертвенность, а не «здравый смысл» является основой нашей веры.

– Какие еще пункты в «Основах социальной концепции» нуждаются, на ваш взгляд, в комментариях?

– Отношение к клонированию человеческих клеток. В «Основах» четко говорится о недопустимости клонирования человека, но допускается клонирование отдельных органов.

А если клонированная клетка начнет безудержно расти, вызывать онкологические заболевания? Можно это исключить? Нет, нельзя. Технология находится в стадии разработки, и если через двадцать-тридцать лет будет установлена связь между ростом онкологических заболеваний и клонированием органов, то мы, священнослужители, благословившие эту технологию, окажемся в ужасном положении.

– Среди украинских парламентариев, чиновников, ученых обсуждается вопрос, можно ли с помощью клонирования восполнить убыль населения.

– Вряд ли из этого что-то получится. Создание новых украинцев не решит проблем создания новой Украины, нужно использовать уже имеющийся потенциал. Миллионы женщин не хотят рожать, воспитывать детей, и законы им потворствуют или даже провоцируют на подобное отношение к жизни.

– Как вы в целом относитесь к генетическим экспериментам?

– Я могу показаться страшным консерватором, но вот что скажу. Суть этих исследований заключается в том, что человек по своему неразумению пытается создать более совершенное существо, которое не будет соответствовать образу и подобию Божию. Это настоящее проявление гордыни, попытка вознестись над Богом.

Насколько сознательно? Все начинается с любопытства. Адам и Ева заинтересовались яблоком, а генетики – тем, как устроен человек, чем женщина отличается от мужчины. Был расшифрован хромосомный аппарат. Появилось искушение: а нельзя ли повлиять на него?

То есть опять мы желаем стать богами. Но древо жизни нам по-прежнему не доступно. В той же области клонирования успехи предельно скромные. Одна американская секта много лет занимается клонированием девочки, которую потеряли родители. Истрачены колоссальные суммы, но даже стартовые, базовые, работы не дают желаемых результатов. И вот, положим, удастся им клонировать эту девочку. Что дальше? Сколько она проживет? Каково будет родителям потерять своего ребенка во второй раз?

Ведь мы мало знаем о том, как устроен полноценный человек, и способны создавать лишь ослабленные, больные копии. Это старая проблема. Сатана хотел стать Богом, а превратился в то, что теологи именуют «обезьяной Бога», то есть в пошлую карикатуру на Создателя.

Современные генетики готовы почти буквально повторить этот «эксперимент» из начала времен. Обсуждается вопрос о клонировании Христа, с использованием ДНК на Туринской плащанице.

– В Коми республике проводятся какие-то эксперименты с использованием сомнительных медтехнологий?

– Да. Например, экстракорпоральное оплодотворение. Оно нередко женщинам у нас в республике предлагается. Речь идет об оплодотворение клеток вне утробы матери. Затем они подсаживаются в организм суррогатной матери. После родов ребенок отдается настоящим родителям.

Я недавно разговаривал с одной своей знакомой. У нее диагноз – бесплодие. Сначала ей была предложена операция, которая позволила бы улучшить прохождение яйцеклетки. Потом этот вопрос отпал – эффективность таких операций очень низкая. И тогда этой женщине предложили экстракорпоральное оплодотворение. Но она, даже будучи человеком некрещеным, сказала: «нет!» Во-первых, потому что это противно человеческому естеству. Во-вторых, в ходе искусственного оплодотворения происходит зачатие не одного, а нескольких зародышей. Лишние – уничтожаются.

– А как быть в тех случаях, когда людей искусственно поддерживают с помощью аппаратов искусственного дыхания, современных лекарств? Сто лет назад человек мог спокойно умереть, а сейчас медицина навязывает ему мучения.

– Прогресс такой науки, как фармакология, прогресс в области медицинского оборудования действительно привели к тому, что безнадежные больные страдают сейчас меньше, чем раньше, но гораздо дольше.

Мы привыкли, что наука, инженерия предлагают нам множество благ, облегчают жизнь, высвобождают массу свободного времени. На что его потратить? На молитву, дела милосердия! Это та плата за прогресс, которую мы можем принести по любви. Но, как правило, свободное время используется для услаждения плоти. И вот приходит пора платить уже не только молитвой, но еще и страданиями. Миллионы несчастных оказываются в положении мучеников, заложников развития цивилизации – только теперь уже в области медицины, которая не дает им уйти из жизни.

Как это разрешить? С помощью эвтаназии? Но это начнет разъедать основы общества, основы медицины, привет к ухудшению положения. Я считаю, что мука больного и мука врача, который видит, как тяжело его пациенту, – это честная плата за все происходящее. Если мы откажемся от нее, то это приведет просто к новому витку кошмаров вплоть до убийства неполноценных детей и т.д.

В этой безвыходной ситуации у нас остается все-таки нравственный выбор. Либо вести себя достойно, уйти мучеником, искупающим собственные грехи, грехи своей цивилизации. Либо пойти по богоборческому пути - уйти из жизни по собственной воле.

– Вы сталкивались с подобными случаями в своей практике?

– Расскажу такую историю. Лет двадцать назад меня, молодого доктора, пригласили к постели одной больной женщины лет сорока пяти, которая просила, чтобы ее лишили жизни, избавили от страданий.

Я растерялся, когда узнал, что ее посещают такие мысли. Отправился к ней против своей воли. Дело в том, что интеллектуально эта женщина была очень одаренным человеком. И неверующим. Поэтому я опасался, что правду о Боге, об иной жизни она просто не воспримет. А солгать ей, сказав, что возможно выздоровление, я просто не мог. Она была не из тех, кого легко обмануть. Вы знаете, если обратиться к вопросу о «лжи во спасение», то больного очень трудно ввести в заблуждение. Он всегда старается смотреть врачу в глаза и очень чутко реагирует на всякую фальшь.

В конце концов я решил говорить, что подсказывает совесть, религиозное чувство. Но, как ни удивительно, эта страдалица стала прислушиваться ко мне, задумываться о Боге, поняла, что ее мучения носят искупительный характер, служат подготовкой к новой жизни.

Как христианин я тогда сам только становился, и многое через это наше общение понял. Например, как много значит нормальный человеческий разговор в отношениях врача и больного. Мы беседовали о ее жизни, о достойном уходе из жизни. Поначалу я боялся этих бесед, но потом сам стал черпать силы в ее мужестве. Еще недавно эта женщина думала о бегстве от боли с помощью самоубийства и вдруг, к моему безмерному удивлению, отказалась от наркотических, обезболивающих препаратов. Страданием она надеялась очиститься от грехов, предстать чистой перед Господом.

И дело здесь было не в моих способностях проповедника, а в том, что душа всякого человека по природе своей христианка, и слово веры для умирающего не является искусственным вторжением в его душевную сферу. Скорее, это воспоминание о правде, которая в нас живет, но почти забыта. Близость смерти многих примиряет с Богом.

– То есть перед врачом стоит выбор в отношении безнадежных больных – совершить ли ему эвтаназию или напомнить о том, что страдания перед смертью имеют высокий смысл, подготавливают нас к жизни вечной?

– Да, третьего здесь не дано. Нет других аргументов. И когда врач убивает, он прежде всего признается, что наша жизнь не имеет смысла. То есть исходит из тех же предпосылок, что и любой убийца.

– Не случайно Кеворкян, который стал чуть ли не адептом «нового милосердия», был замешан в каких-то жестокосердных экспериментах на людях и не раз прежде проявлял свои человекоубийственные намерения.

– Я думаю, что он, возможно, даже испытывал какое-то садистское наслаждение, помогая людям убивать себя.

– Насколько мне известно, даже в языческом мире отношение к искусственному прерыванию беременности было отрицательным. Я имею в виду клятву Гиппократа.

– Да, там содержится фраза о том, что врач никогда не имеет права давать женщине абортивного пессария – средства для искусственного изгнания плода. Этот пункт исключен из клятвы российского врача. Не было его и в советском варианте клятвы. Многие гинекологи считают, что это должностная обязанность, за это платят зарплату. У нас в медицинской среде этот вопрос в частном порядке, конечно же, поднимался. Разговоры сводились к тому, что нужно исполнять профессиональный долг. Но это опасный путь – ставить понятие профессионального долга в зависимость от той или иной идеологии. Вспомним, как далеко зашли нацистские медики.

Я знаю много врачей-гинекологов, которые пытаются отговорить женщин от абортов. Но положение в общем-то пока остается безвыходным. Для врачей аборт – это тяжелая обязанность, к которой они, как правило, испытывают отвращение. Эти люди становились врачами, акушерами для того, чтобы принимать роды, и с них берется вот эта сатанинская мзда за это устремление. У нас существуют карательные меры против врачей, которые отказываются попирать жизнь нерожденных младенцев. Как с этим быть? Ответа у меня лично нет.

– К вопросу о Гиппократе. Почему именно клятва язычника была взята за основу для медицинской этики? Получается, что за две тысячи лет мы, христиане, так и не смогли создать своей клятвы, где звучало бы имя Божие, хотя у нас были великие врачи от целителя Пантелеимона до Войно-Ясенецкого?

– Когда христианство было сильно, в клятве не было нужды, врач руководствовался заповедями Христовыми. А после, когда все христианское стало отвергаться не только у нас, но и на Западе, то... Когда я сравнил клятву врача России и клятву Гиппократа, то понял, что присяга, созданная несколько тысяч лет назад, причем язычником, была намного ближе к христианскому пониманию жизни, намного гуманнее, чем современные ее версии.

Клятва Гиппократа, на мой взгляд, была одним из тех действий, которые готовили человечество к приходу Христа, принятию Его учения. У Гиппократа очень много говорится об учительстве, о почитании учителя. Ты должен не просто уважать его, но заботиться о нем. Обеспечивать материально, если он будет испытывать нужду. Помогать его детям. Таким образом ты выражаешь свое милосердие, свою любовь, то есть подтверждаешь право быть целителем.

Сейчас, кстати, создается новая присяга российского врача, которая пытается решить в христианском духе проблему сохранения жизни. Там сказано в частности: «Я буду уважать жизнь человека с самого момента ее возникновения». Эта присяга пытается возродить прежнее отношение к учителю, к больному, но, к сожалению, она пока не утверждена.

– Кто был составителем этой присяги?

– Совет по медицинской этике при Московской Патриархии.

– Надежды на ее принятие немного?