СТЕЗЯ
ПРОЗРЕНИЕ
Разговор с главным катехизатором Тульской епархии
Олегом Михайловичем Сениным
(Продолжение. Начало в № 381)
Владыка Исидор
– Я слышал, вы лично знали архиепископа Архангельского и Холмогорского Исидора. Прежде в Архангельскую епархию входила известная часть Русского Севера – Мурманская область, Республика Коми. У нас владыку хорошо помнят. Кстати, в этом году ему исполняется 70 лет. Расскажите, пожалуйста, как вы познакомились?
– После лагеря я с семьей поселился в Караганде. Снова встал передо мной вопрос – что делать? Иной стези, кроме
христианской, я себе не представлял. Пел на клиросе, выступал иной раз в роли чтеца и мечтал стать священником. Несколько раз пытался рукоположиться в разных епархиях – Тамбовской, Алма-Атинской.
Потом поехал в Ленинград поступать в семинарию, но «те, кому следует», внимательно отслеживали мои передвижения. Поэтому в семинарию меня не приняли и дали понять, что в будущем мне здесь ничего не светит.
Тогда мой друг отец Евгений Бабинцев, он служит сейчас в Санкт-Петербурге, дал совет поехать к владыке Исидору. С отцом Евгением мы вместе сидели в лагере и вместе вознамерились в зоне посвятить себя служению Церкви.
То есть он знал, как сильно я хочу стать священником. На епископа Исидора о.Евгений указал не случайно. Он знал его еще со времен учебы в Ленинградской духовной академии, где владыка, тогда архимандрит, был благочинным. И имел репутацию не слишком боязливого, ревностно пекущегося о благе Церкви человека.
Сначала я вступил с владыкой в переписку. Потом приехал в Архангельск. Это было накануне Успения, 27 числа. Епископа Исидора на месте не застал. Он уехал в Пюхтицкий монастырь по приглашению нынешнего нашего Патриарха Алексия, тогда еще митрополита Таллинского. Через несколько дней мы смогли наконец увидеться с владыкой вживую. Он подивился тому, что я был довольно хорошо подготовлен. Ведь обычно приезжали молодые люди, которые едва начали воцерковляться, но потом они, конечно, входили в курс дела. Но то, что я что-то уже умел в храме делать – петь, читать, – приятно всех удивило. Все мне улыбались, говорили владыке, что, мол, хоть сейчас нового послушника рукополагай.
Биографии они моей не знали.
* * *
– И что было дальше?
– Так стал я иподьяконом у владыки Исидора. Он был в то время очень молодым архиереем, ему было 39 лет. В общении, что меня привлекло, епископ был истинным монахом, сдержанным, предсказуемым, то есть не было у него никаких эмоциональных всплесков. Но за этой сдержанностью чувствовались доброта, участие, и, самое главное, он как-то угадывал всегда, в чем я нуждался.
Я в то время еще неплохо видел, читал часы, шестопсалмие, трисвятое, апостолов, и служба доставляла истинное наслаждение. Ходил на все ранние литургии, и если владыка служил, то еще и на архиерейской литургии ему прислуживал.
Очень нравилось мне ездить с архиереем по приходам. Я познал тогда всю красоту Архангельской стороны. Первая поездка была в Высокогоры, это через реку от Холмогор. Леса кругом стояли сосновые, еловые. Мои предки по маме вышли откуда-то из тех мест, и я радовался, любовался родной землей.
В Высокогорах стоит большой храм, построенный, если не ошибаюсь, в 1596 году. Владыка готовился здесь освятить придел.
И когда стал освящать, то ... я не сразу понял, что произошло. Епископ Исидор направился неожиданно в основной придел, который не принадлежал тогда Церкви.
Это не входило в планы настоятеля, он за нами не последовал. Протодьякон с кадилом тоже почему-то отстал. И мы с архиереем оказались вдвоем в громадном алтаре. Он совершал кропление, я держал чашу со святой водой.
Помню, как владыка остановился перед иконостасом, где часть образов была залеплена белой бумагой, часть выставлена из своих гнезд. Епископ Исидор долго молился молча, потом обернулся, чтобы обмакнуть кропило, и я вдруг увидел, что он плачет, слезы катятся по лицу. Он снова отвернулся и сказал с мукой в голосе: «И сами ничего не делают, и нам не дают восстановить эту святыню».
Так мне открылась еще одна сторона в характере владыки. Помню, как тяжело он переносил нестроения разные.
Вспоминаю его маму – замечательную женщину, я ей понравился, и мы, бывало, ездили вместе выбирать ткани для архиерейского облачения или по иным делам. Она была добрая украинка и чем-то напоминала мою добросердечную тещу – тоже украинку.
Еще вспоминаю, что мы, иподьяконы, могли столоваться в епархиальном управлении, но завтракали и ужинали вместе с владыкой. Запомнил такую, например, историю – из тех, что владыка рассказывал.
Во время причастия священник просит подходить к чаше благоговейно, складывать руки на груди и громко произносить свои имена.
Подходит одна, говорит:
– Катерина, батюшка.
А он ей назидательно поясняет:
– Это дома ты Катерина, а в церкви ты Екатерина.
Ну и: «Причащается раба Божия Екатерина Святых Таин во спасение души и тела, аминь». Подходит следом такой согбенный старичок, на батюшку смотрит преданными чистыми глазами и говорит:
– Дома я, батюшка, Давид, а здесь я – Едавид.
Вслух это звучит «ядовит», как вы понимаете.
Или вот еще рассказ владыки о таком казусе. Некий архиерей приезжает на дальний сельский приход, где его ждут, волнуются, варят, парят, готовятся к службе. Настоятель же усердно готовил приветственную речь. Выписал, что следует из святых отцов, из Евангелия. Но когда пришло время удивить мир своим красноречием, волнение его подвело. Начал он читать речь, и все вроде складно, все хорошо у него получалось, но надо же, дошел до слов из апостола Павла: «Ты столп и утверждение истины», произнес: «Владыка, ты столп» и... забыл, что дальше говорить. «Владыка, ты столп», – повторяет он и снова не может вспомнить. «Владыка, ты столп», – произносит он в третий раз.
– А ты пень, – отвечает ему разгневанный архиерей.
Мы, иподьяконы, естественно, очень веселились, слушая владыку Исидора. Не могу вспоминать его без благодарности. Ни разу, на моей памяти, не проявлял он грубости, несдержанности. Орлец забудет протодьякон положить или еще что не так сделает, епископ Исидор скажет спокойно:
– Отец протодьякон...
И все. Перед ним кафедру занимал владыка Никон, так о нем говорили, что за подобную провинность он мог как минимум 50 поклонов назначить. Владыка Исидор был в этом смысле человек очень деликатный. Дай Бог ему здоровья.
* * *
– Что помешало вам стать священником?
– Когда я познакомился с епископом Исидором, то утаил от него, что был политзаключенным. Это была моя ошибка, сделанная, правда, без злого умысла.
Один священник мне посоветовал так поступить, пояснив: «Если в КГБ не желают, чтобы ты стал священнослужителем, то хоть цвет кожи перемени – не будет тебе хода. А если им все равно, то будет проще для них смолчать, если ты не станешь привлекать к себе внимания».
В трудовой книжке у меня имелась лишь запись о том, что я уволен из прокуратуры по сокращению штатов. Поэтому скрыть лагерную эпопею было нетрудно.
Как же я жалел потом, что не открылся владыке!
Епископ Исидор был мною очень доволен. Я много трудился, приводил в порядок всякие подсобки, двор. Моя любовь к порядку очень велика. Я даже когда в гости к кому-нибудь прихожу, начинаю обувь, разбросанную в прихожей, расставлять по местам. Это наследственное.
Нравилось владыке и то, как я читаю, на клиросе пою. Он все повторял, имея в виду рукоположение: «Скоро, Олег, скоро».
Но однажды я работал на свечном складе, и ко мне подошел человек, примерно моего возраста, спрашивает: «У вас здесь свечку можно купить?»
Я говорю: «Здесь свечки не продают, пройдите в храм». – «Надо же, Олег Михайлович, – улыбается он, – в церковь меня хотите привести». – «Вы откуда меня знаете?» – спросил я, хотя все уже понял. Он представился как сотрудник КГБ, снова улыбнулся, когда я вздохнул: «Нашли меня все же».
В следующую нашу встречу он стал склонять меня к сотрудничеству. Я спрашивал: зачем? кому я нужен? Моя мечта – иметь приход где-нибудь на берегу Белого моря, иметь молитвенное уединение, книги читать, старушек окормлять.
Но у них в Комитете, может, процентов не хватало для выполнения плана. Показывали мне кнут, но сулили и пряник – останешься, мол, в Архангельске, служить будешь в соборе и пр.
В конце концов был дан мне срок на размышление. Имелась, конечно, у меня мысль, что сотрудничество можно свести к фикции. Но тут как раз день рождения моего сыночка Никона подоспел.
Молюсь я и думаю: «Как я своему сыну в глаза-то смотреть буду, если сейчас слукавлю? У меня и других-то грехов под небо».
В лагере я отговаривался от вербовки, заявляя, что если соглашусь, то с ума сойду, такой я человек. А здесь у меня нашелся другой, простой и печальный, выход. Стал вещи собирать. Пришел к владыке попрощаться, объяснил что к чему, не вдаваясь в подробности. Да он и так все понял. Сам жил между этими молотом и наковальней. И второй раз я увидел, как навернулись у него слезы на глаза.
«Ну что ж, Олег, – сказал он, – я тебя понимаю и верю, что от Господа ты не отпадешь. Господь тебя не оставит».
И подарил мне первый том «Настольной книги священнослужителя» с собственной подписью. А когда я через какое-то время приехал к нему в гости, рассказал вот что:
«Олег, и я отчасти виноват в том, что так с вами получилось. Я видел вашу ревность, вашу честность... А ведь, признаюсь, проверял вас, когда вы сторожили управление. Оставлял на ночь деньги в открытом ящике письменного стола. И убедившись, что вам можно доверять, подал бумаги, хотел сделать протодьяконом и епархиальным секретарем. А надо было просто рукоположить в диаконы, никого не спрашивая, да послать на дальний приход. Власти бы увидели, что вы человек безопасный, смиренный, и тогда можно было бы вас через годик обратно в Архангельск призвать».
Как же мне стыдно было, что я так подвел владыку. Будь я с ним откровеннее, и все могло сложиться иначе в моей судьбе.
Искушение
– Вы много лет преподавали в Адвентистской академии...
– Да, было в моей судьбе такое искушение. Вскоре после освобождения из лагеря я познакомился с христианами-адвентистами, родственниками моей жены. Бывал иногда на их богослужениях в качестве гостя. Тогда не было столь резкого разделения, как сейчас: вот это – мы, православные, а это – сектанты. Все были гонимы, в одних лагерях сидели. Я воспринимал их как иррегулярных христиан. Была мысль, что вот люди пытаются подражать первоапостольским общинам, и наверное, эта инициатива как-то оправдана в глазах Божьих.
Довольно долго, впрочем, мне удавалось избегать сближения с адвентистами, но после возвращения из Архангельска мое душевное состояние было, скажем так, сложным. Я пребывал в растерянности и унынии. Стало окончательно ясно, что Комитет мне в Церкви служить не позволит. А желание работать на христианской ниве было по-прежнему велико. В этот момент знакомые адвентисты и сказали мне:
– А ты поезжай в Тулу. Там вокруг нашей семинарии собрались очень интересные люди. Есть даже сын митрофорного протоиерея.
Речь шла о Ярославе Волкославском, нынешнем проректоре Адвентистской академии. Он действительно был сыном довольно известного православного священника, отца Николая Волкославского.
Но меня подкупило не только это.
Там, в Туле, был построен в православном стиле молитвенный дом и была создана полуподпольная семинария, которая в то время была очень русской по духу. Адвентизм – это такое законническое направление, рационалистическая секта. Как иногда шутят, «свинина, суббота, десятина» – вот три кита, на которых стоит адвентизм. То есть свинину нельзя есть, субботу надо чтить, десятину отчислять.
Но в семинарии царила такая проправославная атмосфера благодаря ее руководителям – Кулакову, Волкославскому, Либенко. Вокруг было много молодежи, я находил самые широкие возможности для приложения сил, мог прививать своим ученикам богатейшую православную культуру, которая как-то компенсировала сектантскую ущербность адвентизма.
Поначалу никого не смущало, что я православный. Но через год, когда я уже втянулся, привязался к ученикам, встал вопрос о моем формальном обращении в адвентизм. Внутреннее неприятие этого шага было очень велико. Но бросить людей, которые меня уважали, и любимую работу, я просто не нашел в себе сил.
Шли годы, семинария вышла из подполья и превратилась в академию. В Заокске для этого был построен роскошный комплекс зданий. Слава Богу, предметы я вел внеконфессиональные – апологетическое богословие на основе православной литературы, этику, научный креационизм, а также историю России и русской духовной культуры, историю Вселенской Церкви, древнего мира, европейских государств.
– Как это совмещалось с адвентистким учением?
– Возглавлял академию в те годы Михаил Кулаков, сын руководителя российских адвентистов. Он обучался за границей и считал, что адвентизм должен взять из православия все лучшее.
Это не был хитрый замысел, просто, будучи русским человеком, Кулаков и сам чувствовал стесненность рамками адвентизма, пытался его расширить, «довести до ума».
То есть русский человек попытался распрямиться в секте, и она затрещала по швам.
Кулаков все дальше уходил в православие, написал магистерскую работу об Алексее Степановиче Хомякове, потом защитил в Оксфорде докторскую диссертацию по русской религиозной философии. Причем эта тема не была одобрена сектой. Примерно то же происходило с его братом Петром – они очень сильно покачнулись в сторону святоотеческой традиции.
Благодаря этому я мог преподавать все, что хотел. Имел полную свободу, был такой белой вороной. Все знали, что взгляды мои православные, появились ученики, которые этому симпатизировали.
А между тем к середине 90-х годов терпение руководителей Адвентистской Церкви в отношении Михаила Кулакова иссякло. Его лишили ректорства, прислав на это место немца, который методично начал и студентов делать немцами, выбрасывая одну за другой те дисциплины, которые я преподавал.
Отчасти в результате этого я покинул секту, со мной вместе перешли в православие 8 семинаристов из старших курсов. Это случилось в 95-м году.
– Вы сказали «отчасти». Были и другие причины?
– Была еще одна причина. Я с ужасом думал, что могу умереть, будучи адвентистом.
– Что вам дал опыт пребывания в Адвентистской Церкви?
– На протяжении полутора десятков лет мне довелось быть свидетелем и участником любопытнейшего эксперимента. Была предпринята искренняя попытка привить к русской культуре, русской истории, к нашему национальному характеру одну из западных сект (а они все более или менее похожи). В результате вместо русского адвентизма мы получили деформированное православие, которое мучительно пыталось принять естественные для себя формы.
Сейчас среди западных протестантских миссионеров в отношении России царит определенная растерянность. Им удалось наделать у нас некоторое количество эрзац-немцев или псевдоамериканцев. Но приходит понимание, что время расцвета осталось позади.
Есть такое наблюдение – протестантские общины обновляются каждые два года ровно наполовину. То есть наши русские люди, имея зачатки архетипического понимания – что есть наше, а что не наше, – поначалу идут с открытой душой в секту, потом начинают испытывать некоторое разочарование, а в конце начинается глубокое отторжение. Я не раз это замечал.
Ведь секты отрицают наше предание, духовное и культурное наследие, нашу историю и нашу душу, наконец. И по-другому просто не могут. Иначе растворятся в православии. То есть их враждебность – это не случайное, временное явление. Вражда не всегда осознанна, но она неизбежна.
Поэтому логично было то, что Адвентистскую академию в России возглавил в конце концов немец, и неизбежен был мой уход, уход моих учеников в православие.
* * *
– Как вас приняли?
– Как встречают блудных сыновей? По справедливости – надо бы высечь, но нет, их ждет самая радостная встреча.
В том же 95-м году я стал по благословению митрополита Тульского Серапиона главным катехизатором епархии. Владыка очень сердечно нас принял, дал работу. Сейчас вот занимаюсь катехизаторством, миссионерской деятельностью, преподаю в пединституте православные дисциплины, езжу с выступлениями по городам России.
Я слепой и по каноническому праву не могу стать священнослужителем. С этой мечтой пришлось проститься. Но я получил благословение на ношение подрясника, пояса, скуфьи.
Бог поставил меня туда, где мне должно быть. Для безбожника быть поставленным на место – это обида, для нас, христиан, – счастье, путь к которому иногда бывает очень мучителен.
Беседовал В.ГРИГОРЯН
| назад |
| вперед |  |
