МОНАСТЫРСКАЯ ЖИЗНЬ
ВКУС СОЛИКАМСКОЙ ПРОСФОРЫ
Третий год как на Урале, в городе Соликамске Пермской епархии, восстанавливается из запустения древний Свято-Троицкий мужской монастырь. На протяжении столетий монахи этой обители спасались не только молитвой, но и трудом: занимались солеварением и хлебопашеством, писали иконы и сами изготовляли иконостасы и церковную утварь. В обители были большая библиотека, иконная и столярная мастерские. После революции монастырь разграбили и превратили в тюрьму, в подвалах расстреливали людей. Такая вот история вкратце. А подробнее – в рассказе нашего корреспондента, который жил неделю в стенах обители.
«Добровольный карцер»
Братия вместе с наместником о.Питиримом (Вылежневым) встретили меня очень тепло. Прямо с порога окунулся я в монастырскую жизнь, ходил на правила, ощущая на себе искреннюю братскую любовь и заботу. Поселили меня в монастырской библиотеке (пока что других помещений для паломников нет), так что, помимо молитвенной благодати, набирался я и святости от духовных книг.
|
Обитель находится в центре города, недалеко от центрального рынка, но, несмотря на такую близость к шумной мирской жизни, здесь настоящий монастырский дух. Нигде больше мне не приходилось видеть, чтобы монахи так много молились. Встают они в 5 часов утра, с 6 – утреннее правило, в 8 – каждый день Божественная литургия с молебном и требами. После обеда и небольшого отдыха с 16 часов начинается вечернее богослужение, которое кончается уже поздно вечером, иногда за полночь – молитвами за всех благотворителей и тех, кто подает записки и просит молитвенной помощи. И что удивительно: ежедневно в службах участвует вся немногочисленная братия вместе с настоятелем и благочинным. Вначале я также попробовал выстоять все богослужения, но уже на второй день понял, что такой труд мне не под силу, и позволил себе щадящий режим.
Такой строгий молитвенный устав ввел нынешний настоятель, принявший постриг в Пермском Свято-Троицком Стефановом монастыре в честь усть-вымского святителя Питирима. Понятно, что не каждый способен вынести этот режим, и многие новоначальные сбегают из монастыря. Тем более я был удивлен, когда узнал, что большинство братии – бывшие заключенные.
– Да, у нас где-то 90 процентов посидели в тюрьмах, – говорит о своей братии наместник обители. – Здесь ведь кругом тюрьмы: Девятка, Белый Лебедь, Бубол, Красный Берег. Да что говорить – прямо здесь, в монастырской ограде, действует приемник-распределитель для заключенных. Тюрьма-то еще не целиком выехала от нас. Так что живем, можно сказать, вместе с осужденными. Друг другу помогаем, милиция нас охраняет от непрошеных гостей. Люди освобождаются, им некуда идти, идут к нам. Вначале у нас проблема с туалетами была. Никто не хотел чистить, а один из приемника говорит: «Давайте я вам почищу». Пришел, почистил, мы думаем: вот хорошо бы нам такого послушника. После тюрьмы он освободился и сразу к нам пришел. Здесь ведь крыша есть над головой, надежда на будущее, а там, за монастырской крепостью, никакой надежды нет.
– Ну ничего, что отсидели, зато они там мужиками стали, – продолжает рассказ и как бы успокаивает сам себя о.Питирим, – это ведь неплохо. Скажешь им по мужицки что-нибудь, они понимают, слушаются. Если кто провинится, мы того в карцер сажаем.
– Как в карцер?!
– Карцер нам в наследство от тюрьмы остался. Провинившиеся сами берут ключи и идут на сутки затвориться без хлеба и воды. Не хочешь исправляться – можешь идти на улицу, никто не принуждает. У нас карцер как затвор.
Впрочем, в последнее время мы далеко не всех на послушание берем. Сначала проверяем новоприбывшего, чтобы потом не бороться с куревом и пьянкой в ущерб другим, кто действительно пришел спасаться.
Трифонов удел
– Батюшка, судя по постройкам, монастырь ваш очень древний? – спрашиваю наместника.
– Да, он основан в 1589 году посадскими соликамскими людьми. За несколько веков переменил несколько названий. Вначале был Вознесенским. После того, как в него перевели Пыскорский монастырь, стал называться Пыскорско-Преображенским. В 1794 году Пыскорский монастырь перевели в Пермь, а в наш монастырь через год из Вятской губернии перевели Свято-Троицкий монастырь из села Истобенского, в котором подвизался Трифон Вятский. После этого монастырь стал называться Троицко-Истобенским. В ту пору ему принадлежали рыбные ловли и сенокосы на Печоре, Вишере и Колве. В XIX веке здесь был посажен великолепный сад. А после закрытия монастыря в 1928 году в нем сделали тюрьму.
Заключенных сюда свозили с других тюрем, и энкавэдэшники расстреливали их в подвале Троицкого собора, в котором мы сейчас молимся. Все стены были залиты кровью. Чтобы все это скрыть, подвал потом полностью забетонировали. Несколько машин бетона привозили. Тела никуда не увозили, хоронили здесь же. Два года назад мы планировку делали, грейдером тут все ровняли, много костей было.
– Может, это не расстрельные, а монастырские захоронения? – сомневаюсь я.
– Навряд ли, – говорит батюшка, – мы ведь только верхний культурный слой счищали, старые захоронения – ниже. Когда в семидесятых годах кабель прокладывали, то одного монаха отрыли, облачение хорошо сохранилось. Сейчас его мощи в алтаре лежат.
Начальник тюрьмы как-то ко мне приходил, говорил, что в здешнюю тюрьму помещали самых отъявленных бандитов. Они часто побеги совершали. Как-то в конце семидесятых вырвались из тюрьмы (здесь, в Троицком соборе, на верхнем этаже женщины сидели, а внизу мужчины), отобрали оружие у охраны, ворвались на второй этаж, изнасиловали всех женщин – такое вот творилось.
– Если копнуть историю, то получается, ваш покровитель – преподобный Трифон Вятский? – спрашиваю о.Питирима – Чувствуете его помощь?
– Как же, конечно, чувствуем. Как раз на Трифона Вятского два года назад наш монастырь официально и зарегистрировали. Причем специально мы не подгадывали. Дело было так: оформляли документы очень долго, ничего у нас не получалось, то одной бумажки нет, то другой. Несколько раз в Пермь ездил. Один раз приезжаю туда, документы отдал и отправляюсь в Троицкий монастырь к архимандриту Стефану. Там мне сказали, что о.Стефан уехал в Успенский монастырь, который, кстати, также основан Трифоном Вятским. «Сегодня что – Трифон Вятский, что ли?» – спрашиваю у секретаря. Я все хотел ему послужить в тот день, а тут из головы вылетело, не посмотрел в календарь. «Да, Трифон Вятский». И я уже не сомневался, что мне сегодня все подпишут. Так точно все и получилось. Потом мы и благодарственный молебен и акафист ему почитали. Вот как бывает!
* * *
Об истории обители рассказывал мне и благочинный, иеромонах о.Михаил (Селянин), который провел для меня небольшую экскурсию. Особенно запомнился мне бывший надвратный храм св.Михаила Малинина.
– Михаил Малинин – святой XIV века, он был небесным покровителем первого из августейшей династии Романовых – царя Михаила, – объясняет мне благочинный. – Когда царь взошел на престол, то освободил монастырь от уплаты налогов. Благодаря этому обитель окрепла, разрослась. Поэтому надвратную церковь и освятили в честь царского покровителя. В одном из приделов Михайловской церкви была местночтимая икона «Всех Скорбящих Радость», которую привезли из Вятской губернии после того, как в обители начались нестроения. Святой образ всех умирил. А после закрытия монастыря большевиками чудотворная икона пропала, и никто не знает, где она.
Благоухающие просфоры
По ходу экскурсии заходили мы и в просфорню. Позже я спросил благочинного:
– Отец Михаил, а вот у вас просфоры печет бывший заключенный. Как же так – это ведь не каждому человеку можно доверить? А он в тюрьме сидел...
– Георгий-то? – не удивился вопросу монах. – Да, он за воровство года четыре отсидел. Так уж получилось, что у нас некому было печь просфоры. Я было взялся, освоил эту технологию, стал печь, а на меня бесы стали нападать. В первую ночь отбивался от них во сне. Утром проснулся: два ключа погнуты. А его сам Господь привел к этому делу к нам. Он уходил в Белогорский монастырь, там помогал просфорникам, всему научился, а потом к нам вернулся. Тоже ведь все промыслительно. У него и терпение, и трудолюбие есть. Мы ему доверяем. Что сделаешь, все мы миром раненные, а для него это труд души. Как раз это больше всего и ценится у Бога. Я тут как-то раз открыл ящик с просфорами и почувствовал, что они благоухают. Значит, благодать на них есть, не было бы – не благоухали.
А тут еще с нами такая история приключилась. Мы с Георгием в этом храме ломали потолок, которым был перегорожен храм. И вон там на углу осталась большая металлическая плита, и мы никак не можем ее разрушить. Подумаем-подумаем, там подрежем арматуру, тут оторвем, и вот только мы развернулись, отошли, и вся эта громада рухнула на пол рядом с нами. Тогда я еще послушником был. Еще подумал: если бы нам суждено было погибнуть, то Господь нас тогда бы прибрал...
– А как вы в монастырь пришли?
– Господь привел. Сейчас назад оглядываюсь, видно, такой промысел обо мне был. Родители у меня умерли один за другим. Жили мы в Боровске, это на той стороне реки. Когда за мамой ухаживал – она после инсульта слегла, – я с работы ушел, серьезным образом Библию прочитал. Всю жизнь я это искал и ни в чем не находил смысла жизни. Мучил такой вопрос: для чего я родился, если нужно умереть? А тут все на свои места встало. А потом Господь все подвигал, подвигал, радость такая была. Видимо, Господь специально подавал мне многие скорби, чтобы душа понимала других на исповеди. Все у меня слава Богу было: и две квартиры, и работа хорошая. Когда с работы уходил, все плакали, не хотели отпускать. Дожил до сорока лет, как ни пытался жениться, никак не мог. Вроде и пороков особых нет, зарплата хорошая, работу свою любил, и девчонки хорошие попадались. Перед тем, как уйти в монастырь, дружил с одной верующей, на клиросе пела. Собралась в Пермь поступать в духовное училище. Я ей: «Выбирай: или женимся, или в монастырь пойду». А она: «Куда спешить, приеду, поженимся». Уехала в Пермь, а я в монастырь пошел, в плач молитвенный. Молитва монашеская, она больше значит и хорошей работы, и хороших друзей, и счастливой семьи.
* * *
В конце недели зашел я в просфорню специально посмотреть, как Георгий просфоры печет. Кроткий, добродушный парень, сорок лет, чистая душа. Вначале взгляд коробят наколки на руках да его лицо, обезображенное то ли оспой, то ли ожогами. Но потом за его добротой все это исчезает. Просфорня наполнена благоухающими запахами, то ли от лампады, которая постоянно горит среди икон в молитвенном углу, то ли от теста и уже испекшихся просфор. Георгий умело ставит печати, прокалывает просфоры большой иголкой, ставит их в печь.
– Не тяжело тебе просфоры печь?
– Да нет, не тяжело. Вот на Белой Горе по тысячу двести просфор втроем пекли всю ночь, там действительно трудно было. А здесь легче.
– Долго на Белой Горе жил?
– Три месяца, может. Там большой монастырь, монахов с послушниками человек сто, наверное, паломников много приезжает. Подсобное хозяйство у них большое, своя ферма под горой. Коров где-то двадцать, куриц сто штук, пять огородов, лошади свои. Охрана там ходит, все проверяет.
– А что у тебя с лицом?
– Это бензином в шесть лет обжег. Пацан банку с бензином около костра хотел затушить, палкой ударил по банке, все на меня брызнуло... Своей семьи? Нет, никогда не было.
Поинтересовался я и технологией просфороделания. На чем их пекут, на особенном масле, что ли, что они так благоухают?
– Не... Тут все очень просто. Печем на святой крещенской воде.
Когда я уезжал из монастыря, меня угостили этими просфорами, и я долго потом питался ими. Когда с молитвой вкушал их натощак, то потом очень долго не покидало то особое молитвенное состояние, которое испытал в соликамском монастыре. И есть другую пищу после этого совершенно не хотелось.
Е.СУВОРОВ
 | назад |
| вперед |  |
