(Из записок Игоря Иванова)

Искать автобус я отправился уже в сумерках и сбился с дороги: незнакомые улочки, шумные пивные компании, какой-то парк и пустырь, вроде как стадион. Эка, куда занесло. Вдалеке блеснул крест на куполе церкви – слава Богу, – я решил вернуться к храму напрямки и снова начать от него искать дорогу. Путь перегородил глубокий овраг. Спускаясь в него, я заскользил, упал и покатился до самого дна. Пока счистил с себя грязь, пока выбрался наверх и в нагромождении сараев нашел щель... К автобусу я опоздал. Попыхивающий трубочкой старик на крылечке развел руками: «Только что уехал». Все еще не теряя надежды на попутный транспорт, стал подходить ко всем машинам на обочине, останавливал проезжавшие. Безрезультатно. Возможно, мой вид после падения в овраг не вызывал особого доверия. Возле одного из крайних домов стояла легковушка, я постучал в стекло. «Чэго тэбе?» – мрачный верзила, опустив окно, оценил меня взглядом с головы до ног. «Не подвезете?» – неуверенно произнес я. Заглянул ему за спину: там сидели еще трое таких же дюжих молодцев, с виду татар. «Мы пока стоим». Я вздохнул с облегчением и потопал дальше.

* * *

Интересно идти в полной темноте по сельской улице – это сплошное приключение для приезжего горожанина. Помню, как-то глубокой осенью шел по улицам Усть-Цильмы (это на севере Коми) – фонарика взять с собой не догадался, спичек не было, поэтому продвигался в буквальном смысле на ощупь: хоть бы не слететь с деревянных мостков. А всякий раз, когда они кончаются и нужно переходить на перекрестке улицу, это целая лотерея: ступишь на твердую кочку – ты выиграл, попал в колдобину по щиколотку в грязь – не повезло. «Эй, Коля, ты, что ли!» – окликает кто-то на той стороне. «Нет, не он я!» – внезапно слышится в ответ в нескольких шагах от меня. «Витька, это ты? Не признала. А мой где?» – «А ты-то кто будешь?» Это жена в день получки вышла на поиски мужа. Такие вот диалоги.

Я вспоминал их, когда шел по ночному Малмыжу: от дома к дому стайка девчушек со смехом перепорхнула; два мужика молча покашливают на крылечке, только красные огоньки тлеют; со всхлипыванием залился цепной пес – чертыхаясь и запинаясь, шарахнулся в лужу подвыпивший мужичок; в окошке избы, точно в операционной, мерцает мертвенный фиолетовый свет, доносятся выстрелы и истошный вопль: «А-а-а-а!..» – опять сериал про гангстеров. Иду дальше. С кладбища потянуло холодом и сыростью, незнакомая птица выкрикнула и полетела, шурша крыльями.

За спиной показались огни автомобиля. Без особой надежды помахал рукой, вдруг вижу – тормознула. С воодушевлением подбежал и тут прямо чувствую, как с лица моего сползает заготовленная улыбка: в машине сидят те самые «крутые» парни, с которыми я разговаривал. «Все, – думаю, – попался». Но отступать поздно, подсаживаюсь, и машина срывается в темноту. Меня сразу же окружает чужая гортанная речь – наверное, решают: ограбить меня и бросить здесь же, на обочине, или увезти заложником в Чечню. Потом все замолкают, едем в грозовой тишине. Все-таки лучше мне было остаться, а утром отправиться в Уржум, – приходит в голову запоздалая мысль...

* * *

...На Казанском тракте на посту расхаживают двое хмурых милиционеров, один из них с автоматом, на конце которого поблескивает металлическая воронка. Тот, который без автомата, наконец приближается ко мне и сообщает, что «вообще-то не положено». – «Куда ж мне деваться?» А на трассе пустынно, скучно, и потому завязывается разговор о российских дорогах, о рыбалке – в общем, находим общий язык. Рассказываю им о нашем паломничестве: одобрили. Через полчаса я трясусь в кабине бензовоза – единственной за час машины, прошедшей в нужном направлении. «Вообще-то пассажиров нам брать не разрешают, – рассказывает водитель, – но уж раз сами милиционеры подсадили...» И добавляет: «Раньше здесь круто было – пока не заполнишь бензобак милицейского УАЗика, не проедешь».

Он везет бензин в свой колхоз (или как он там называется теперь – АО, ООО?) из Татарии. Не привезет к утру – машины не выйдут на поля. Рассказывает мне про обычаи и нравы местных марийцев в сравнении с русаками – про их священные рощи (по дороге встретились нам две березки, огороженные штакетником, – остатки капища), чудные традиции свадеб и похорон, наконец, о своеобразии пития у тех и других. А я пытаюсь рассуждать о том, как христианские традиции русских растворили язычество марийцев. А собеседник мой не соглашается, говорит, какие мы христиане? Никакие. Очень интересный диалог вышел, может быть, как-нибудь в другой раз опишу.

Пару раз останавливались с поломками. Уже глубоко за полночь мы затормозили возле ограды уржумского храма. На его территории около поленницы должны стоять «Жигули», там их оставлял. Долго стучался в окошко сторожки и калитку – без толку. А стены-то, надо заметить, вокруг храма каменные, глухие, высокие – не перелезешь. Отправился в гостиницу и на всякий случай решил позвонить оттуда в храм. И – о счастье! – на другом конце провода мне ответила какая-то бабушка. Еще четверть часа ушло на то, чтобы объяснить: кто я и чего добиваюсь. По слышимости можно было предположить, что говорил я никак не ближе, чем с Алеутскими островами. Перешел улицу к храму – в окнах сторожки уже горел огонек, вскоре появился знакомый мне дядя Саша. Разбудив в конце концов весь спавший причт, сыпя извинениями, я выехал с церковного двора в третьем часу ночи, кажется. Отправился искать бензоколонку. Нашел кое-как, но, заправившись, заплутал-таки среди темных пустынных улочек, выехал в какое-то поле, развернулся и встал в недоумении: что же дальше?

* * *

Паломничество отличается от турпохода или экскурсии не тем, что путешествуешь к святыням. И даже не тем, как ты это паломничество совершаешь – с молитвой, с благочестивым ли настроем. Паломничество – это когда ум (или сердце – это у кого как) все время открыт Богу. Это трудно, эту Божью перспективу надо все время в себе поддерживать усилием воли. Но тогда Господь в награду как бы вступает в диалог с тобой, отвечает на сомнения и «ведет».

Опыт этой ночи состоял в том, что я устал, отупел от недосыпа и, быть может, поэтому утратил это, главное, – доверие к Богу. Забыл, что не я усилием «вытаскиваю» себя из ситуаций, а Он. И, как следствие, утратил восприимчивость к Его знакам, «вешкам» в виде событий и эпизодов, разбросанных на пути тут и там.

Вот и сейчас, остановившись у обочины, мне бы откинуть спинку сиденья и поспать чуток. Но заметил я, как возле деревьев мелькнула чья-то тень. Выскочил из машины, догнал нимало не смутившегося мужичка, спросил дорогу. Тот начал было объяснять, но встряхнул головой и сказал: «Ладно, поехали». Направо, налево, снова направо, на горку, вниз... «Стой, приехали, – сказал минут через десять мой спутник. – Вот твоя дорога на Малмыж». Я поблагодарил его, но тут подумал, что мы ведь далеко уехали. Спросил: «А как же ты?» – «Я? Обратно пойду». На мое предложение подвезти его, усмехнулся: «Так и будем колесить: я – тебя, а ты меня будешь подвозить?» На том и расстались.

* * *

С удовольствием набирая скорость на пустынном ночном шоссе – 100, 120, 130 километров в час, – я разматывал неспешную череду приятных мыслей. Вот этот незнакомый мужичок, наверное, не меньше часа пехом будет добираться до того места, где ко мне подсел у обочины. Зачем это ему нужно было? Зачем вообще люди помогают незнакомцам? Надеются, что и им кто-то поможет в трудный момент? Но ведь по всем законам нашего апостасийного, катящегося к своему закату мира должно быть так: ты – поможешь, а тебя за это...

Впереди по ходу движения, очень далеко к югу, засверкали зарницы – таких не бывает на Севере, это точно; а стало быть, мы приблизились уже к самым южным границам Севера. Это потрясающее зрелище сравнимо разве что с Полярным сиянием: все небо озаряется белыми сполохами, иногда является грозный ветвистый ствол молнии, точно посох, ударяет он в землю, но при этом тихо-тихо кругом.

Вот величие Божие, красота и ужас поднебесной! – прекраснодушествовал я. – Смотри на это, человек, и сознавай свое место во Вселенной; я бог, я – червь и т.д., и т.п.

Все же какой большой соблазн, выстроив в голове схему, думать, что ты проник в замысел Божий!

* * *

...Я среагировал только потому, что заметил в отсвете зарницы кучу песка у обочины. Молниеносно вспомнил: впереди – разобранный мост, проезд и проход закрыты – несколько часов назад на бензовозе мы это место очень аккуратно объезжали.

Дальше все произошло в одно мгновение: я выдавил тормоза, машину на скорости моментально «повело», что-то стукнуло по днищу, почувствовал, как два колеса оторвались от асфальта... Мне уже доводилось бывать в похожей ситуации, в одном шаге от нелепой мгновенной смерти: увы, ничего, кроме «ну вот...», подумать не успеваешь.

Путь к святому источнику объяснили нам кратко: «Доедете до деревни Дерюшево, там – рядом». Для начала выяснилось, что на карте такой деревни вообще нет. Неспешно мы ехали, разглядывая каждый столб, нет ли указателя, – и, несомненно, уехали бы в Татарию (она тут рядом, в каких-то пяти километрах), но вдруг заприметили впереди неторопливо идущего куда-то мужичка.

Спросили дорогу. Удивительное дело – так же спокойно, как мой вчерашний попутчик в Уржуме, он согласился проехать с нами до места, хотя, как потом выяснилось, ему было совсем в другую сторону.

Познакомились: зовут Сашей, 44 года, сторож на ферме, русский, а вот жена его – крещеная татарка родом из соседнего села Нослы. Дорогу к святому ключу, как он сам сказал, знает отлично – еще в детстве со дна его пятаки доставал себе на леденцы. Вот только, признался, лет уже двадцать на том источнике не был.

Разговор как-то сразу, с места в карьер, пошел о главном: «Како веруеши?»

– Туда со всего района едут, из Вятских Полян, из соседней Татарии. А я рядом живу, да не бывал. Так же и на рыбалку хожу: речка в ста метрах, а все не дойти. Сколько уж раз собирался со своими на источник сходить, искупаться, а все недосуг.

– Чего так? В Бога, что ли, не веришь?

– Я в Бога-то верую. Но про себя, не вслух.

– Как это, «про себя»? Стесняешься, что ли, прилюдно креститься?

– Может, и стесняюсь. Я вот детей своих люблю, но не говорю же им вслух об этом. Вон, теща да жена у меня верующие, а что толку? – Саша показывает на свой разбитый нос.

– Ну да что ж с ней, с бабой, поделаешь? – примирительно добавляет он. – Вот здесь сворачиваем.

– Вот где-то здесь ложок есть...

– Ты же говорил, здесь крест должен стоять – где он?

– Значит, не то место. Найдем, – успокаивает нас Саша, – тут утоптано должно быть. Еще не так давно – в середине июня, на девятую пятницу после Пасхи, – сюда много народу приезжало. Колхоз специально автобус выделял.

Я пошел чуть впереди и вскоре увидал крест – оказалось, как всегда, не совсем то, что ожидал: не величественно, а вроде одинокой могилки – деревце, крест за оградкой. Тропинка вниз, в овраг.

– Святая здесь вода, святая! – уверенно говорит Саша, спускаясь вниз, и принимается объяснять устройство источника. – Внизу из земли бьет ключ, а в нескольких метрах выше сруб, купальня вроде колодца. С крышкой. Воду сюда носят с родника ведрами. Ту, что в колодце сейчас, почитай, два месяца назад наносили. А она в этом срубе даже не зацвела, чистющая. Смотри, архитектор (нас он почему-то архитекторами прозвал), из купальни пить можно!

Раздеваюсь и, перекрестясь, ныряю трижды с головой в обжигающе ледяную воду: чувствую при этом себя Иван-царевичем из сказки о Коньке-Горбунке. Следом купается Миша, фырча и охая. Набираем воды с собой. Дарим Саше пластмассовую бутылку. «Бабе своей отнесу. Ну и сам причащусь...» Кинули в кладезь монетку (дань традиции), поклонились кресту – пора идти обратно.

На полпути к машине обнаружил, что забыл у родника часы. Вернувшись, остановился над источником на краю оврага, окинул взглядом бескрайние, убегающие за горизонт, поля, запад, где скроется когда-нибудь и для меня – не так уж долго осталось – солнце. Какой простор! Такая легкость в теле! Вот если б я был птицей... Я подумал, что, наверное, счастливее этих мгновений в экспедиции у меня уже не будет. И по этому поводу даже что-то протяжно запел, впрочем, вполголоса, помня о своих скромных вокальных талантах и надеясь, что спутники меня не услышат. А потом, расправив руки в стороны, точно крылья, побежал догонять своих.

Все-таки на машине ехать – не на лодке плыть. Не успели оглянуться, как впереди показались трубы Вятских Полян. Город этот довольно крупный, со своей промышленностью. На здешнем заводе «Молот», как нам потом объяснили, делают мотороллеры, автоматы «Калашникова» и еще Бог весть что. Улицы запружены машинами, народом, прям голова кругом. Но около городского храма тихо... Напротив него кучей навалены арбузы, торговля идет неспешно, прохожих почти нет. У ворот храма на самом солнцепеке сидит один-единственный нищий, седобородый татарин.

– Открыта церковь? – спрашиваю его.

– Да уж давно служить закончили, поп домой ушел.

– А ты чего остался?

– А куда мне идти?

На руке, на пальцах у нищего выколоты буквы «тимох». Для буквы «а» пальцев не хватило.

– Вас как зовут-то?

– Тимофей Григорьевич. А по-татарски Талгат Гарифулович. Я с русаками долго жил, поэтому меня все зовут Тимохой.

От зноя и бессмысленности сидящего в одиночестве нищего разморило и нас: никуда уже не хотелось спешить. Купили арбуз, угостили Тимоху, разговорились. Наколку он сделал гвоздем на зоне, где был «чуть-чуть авторитетом». Срок отбывал большой, получил кучу болезней, превратившись в развалину. Теперь только тем и живет, что подадут ему Христа ради. «Хороший у вас батюшка?» – спрашиваю. «Строгий. На паперть не пускает, определил мне здесь, у ворот, место».

О настоятеле здешнего Никольского храма мы слышали много хорошего. Отец Алексий Сухих в Вятской епархии пользуется большим авторитетом – и как молитвенник, и как ученый-краевед. Материалы, собранные им о Матфее Яранском, стали основой жития не так давно прославленного святого. Сам же батюшка написал и акафист ему. Многие священники здешнего края – его духовные дети, их он привел в алтарь, подготовил к принятию сана. В общем, от встречи с о.Алексием мы ждали много и, передохнув, отправились к нему домой.

Встретила нас матушка Галина, собиравшая в саду у дома ягоды.

– Как же так! – искренне огорчилась она за нас. – Батюшка ведь недавно уехал. Он помнил, что вы из Сыктывкара звонили, договаривались о встрече. Но срочно надо было в Кильмезь поехать за новым срубом.

– А для чего сруб, для бани? – окинув взглядом усадьбу священника, спрашиваю у хозяйки.

– Для монастыря. Мы тут новый монастырек строим, я потом вас свожу и все покажу. А пока проходите в комнаты, я на стол накрою.

Кабинет отца Алексия меня впечатлил: две стены до потолка занимают книжные полки, другая тоже до самого потолка – в иконах, а на четвертой картины с русским пейзажем и часовней преподобного Серафима Саровского. Соседняя комната вся заставлена книгами. О батюшке м.Галина рассказала следующее:

– Он, как и я, местный, вятский. Родом из Котельнича. Род его древний, священнический, только в советское время отцом батюшки была прервана династия, но батюшка ее восстановил. Первый приход ему дали в 82-м году в селе Русские Краи Кикнурского района. Люди там хорошие, да и храм, хоть в нем прежде и хранили удобрения, чудно сохранился. Особенно красивы росписи палехских мастеров. Смотришь на Страшный суд – аж леденит. В Русских Краях жили мы два с половиной года, потом переехали в Малмыж. Крыши над головой не было, всей семьей (трое детей, потом четвертый родился) ночевали вместе с рабочими, которые на храме работали.

Через четыре года, когда открылся приход в Вятских Полянах, переехали сюда. Это был один из первых вновь открытых приходов, даже за границей говорили, что вот, мол, за год два прихода в России зарегистрировали! Святейший Патриарх Пимен прислал телеграмму со своим благословением. А батюшка еще в Макарьеве приход организовал. Церковь была развалена, одной стены нет, окна фанерой забиты – а мы в самые морозы стоим, и никто ведь не заболел! Батюшку за активность такую снять хотели. Уполномоченный по религии ультиматум ставил владыке Хрисанфу: или убирай этого отца Алексия, или мы тебя уберем! Но владыка не устрашился, хотя рисковал многим. Вообще у нас в Вятской епархии в советское время много было исповедников. Батюшка рассказывал, что в шестидесятые годы, чтобы не молиться за безбожные власти, диаконы на ектении возглашали: «О Богохранимой стране нашей, областех и воинстве ея Господу помолимся». Уполномоченным-то и невдомек, что православные молятся о «областех» нашей страны, а не о «властех». Такое время... Десять лет в Вятско-Полянском районе ни одной церкви не действовало, безбожники закрыли. А сейчас уже шестую строим.

– А сколько лет батюшке?

– Сорок пять. День рождения на 29 февраля приходится, так что празднуем раз в четыре года. А вообще для молодых он свой, для стариков – тоже ровня. Пользуется уважением среди мусульманских старейшин.

– Ходят татары в ваш храм?

– Да, и не только крещеные. Случай мне один запомнился. Приходит к нам в Никольскую церковь молодая мусульманка, лет двадцать с небольшим. Спрашивает в свечном киоске: «Какой иконе молиться, чтобы от бесплодия избавиться?» Она уже и к врачам ходила, и всех своих родственниц-бабушек объездила, знахарок. А детей нет, муж сердится. Я ей показала храмовые иконы – чудотворный образ святителя Николы, Божией Матери «В родах Помощница», Спасителя. Поставила она им свечки, купила молитвослов. Проходит год, татарка снова появляется и молитвослов мне протягивает: «Вот, передайте, кому понадобится». – «А тебе разве не нужен?» – «А все уже. Я молилась по нему, и у меня родился ребенок». – «Так оставь молитвослов себе!» – «Я мусульманка. Увидят – заругают».

Так и ушла. Бывали и другие, похожие истории. Это мусульмане. Но есть у нас и крещеные татары, их много. Вообще они набожные люди. Алтарница, монахиня Елизавета, татарка. В Слудке служит отец Гурий, тоже этих кровей. Его наш батюшка в храм привел, в священники готовил. На Пасху «Христос воскресе» обязательно на татарском и марийском поем.

– Вы сказали, икона святителя Николая в вашем храме – чудотворная?

– Несколько лет назад она мироточила (это чудо повторилось и совсем недавно, за несколько дней до катастрофы в Америке, – ред.), крупными каплями миро исходило. Много исцелений происходило прямо на наших глазах: экземы сходили, зрение возвращалось. Один кировский журналист, ярый коммунист, не поверил, что в храме чудо совершается, пришел удостовериться. А у него как раз глаза болели. Батюшка его помазал елеем от иконы святителя Николы – и глаза поправились. А потом из Кирова нам письмо пришло от этого журналиста: пришлите миро, у друга ноги болят.

Дело в том, что один монастырь, женский, батюшка уже возобновил в городе (о Христо-Рождественской обители – рассказ отдельный, в рамки этого очерка он не вмещается). А теперь строит мужской. Как я стал потом догадываться, уж не для себя ли готовит обитель – на будущее? Примечательно, что храм отец Алексий решил перенести не из прихоти и не из-за экономии. Напротив, куда проще бы поставить новый храм, чем разбирать древнее строение, сложенное мудрено, по старинке, а потом снова его собирать. Нет, причина – в намоленности Михайло-Архангельской церкви.

История церкви уходит в глубь веков. Когда разбирали ее, то обнаружили так называемое закладное бревно. Надпись полностью прочитать не удалось, но первые две цифры четко видны: «15...» В 1595 году пришел в эти места преподобный Трифон Вятский, но известно, что до него здесь жили монахи. Так что, возможно, храму не 400, а более лет. Архивы, к сожалению, не сохранились – их сжег «антихрист» Емелька Пугачев, когда проходил здесь со своим войском. Он вообще все архивы сжигал, какие встречались – словно хотел уничтожить память народную.

Из убранства Михайло-Архангельского храма до наших дней сохранились только две иконы: храмовая собора Архистратига Михаила (находится в малмыжской церкви) и Нерукотворного образа (в с.Рождественское). Третье, что сохранилось, – евхаристическая Чаша. Интересно, что сделана она скорей всего татарским мастером: Спаситель на ней выгравирован с раскосыми восточными глазами. Эту Чашу уже в наше время выловили из реки. Когда храм закрывали, благочестивые христиане бросили священные сосуды в Вятку, спасая от осквернения. А пришло время – и она явилась, «случайно» попала в рыбацкий невод. И скоро, когда вновь откроется Михайло-Архангельский храм, Чаша займет свое место в алтаре.

Смотрим телевизор: батюшка обходит вокруг чудо-церкви, уже собранной на новом месте, гладит ладонью темные бревна. «Таких храмов у нас в области только три, – рассказывает. – Пока собирали, пришлось несколько бригад поменять, не могли мастера замки, сцепки бревен понять, тут же все без единого гвоздя. Я думаю: будет стоять этот храм – будет стоять и Россия. Приходя сюда, люди будут чувствовать сцепку времен, соединение истории, прошлое и настоящее. И если это чувство соединения перейдет к нашим праправнукам, не прекратится Русь...»

После фильма мы засобирались. Матушка Галина вынесла нам банку золотистого меда: «Это наш мед, вятско-полянский, батюшка его сегодня освятил. Примите! С праздником, Спасом Христовым!»

* * *

Матушка Галина, как и обещала, отправилась с нами в строящийся монастырь. По пути я спросил, откуда она сама родом.

– Из села Караванное, деревни Шалагино, – отвечала, – это совсем рядом с Яранском, где преподобный Матфей подвижничал. Помню, мама к нему за целебной земелькой ездила. Очень она болела, так что Матфей Яранский был у нас на слуху с детства. Место его могилы было заасфальтировано, но женщины отверстие пробивали, чтобы руку можно было просунуть, и брали землю. Святую могилку и асфальтировали, и бетонировали, сторожевую собаку даже ставили, но все равно мы туда ходили.

– Вот совпадение! Потом вы стали матушкой священника, который акафист преподобному Матфею написал, прославление его готовил. А сами вы видели чудотворения от преподобного?

– Так я и рассказываю. Мама очень болела, мучилась головой. Она и земельку брала, и молилась преподобному, чтобы вылечил или послал ей целителя. И тут в Яранск приехал Мышкин, сын здешнего репрессированного священника, чтобы собирать материал об отце. Мама ему помогла, и оказалось, что он хирург, как раз по тому профилю, что нужно. У нас-то таких специалистов нет. Он и сделал маме сложную операцию.

– А вам самим Господь помогал?

– Как же не помогал, молитвами и живем. Вот сына в армию забрали. А накануне смотрели новости, показывали Чечню – бежит сухонький мальчишка с огромным гранатометом, снарядов на нем понавешено. Батюшка вздохнул и заявил сыну: «Быть тебе гранатометчиком». Вскоре забрали его и отдали в учебку танкистов. А потом приходит письмо: меня перевели в Буденновск переучиваться на гранатометчика, посылают в Чечню. Уж как мы молились о нем, только Господь знает. Вернулся живым, и сам никого не убил, ничего не разрушил.

Чудеса, рассказанные матушкой, показались мне какими-то приземленными, не очень «чудесными». Но Божья помощь в жизни-то обычно так и проявляется.

Монастырь – на окраине города рядом с кладбищем. Вошли в ограду, сразу обдало свежим духом стружек. Главный, Михайло-Архангельский, храм почти готов. Он поставлен на каменный первый этаж, где будет придел во имя Параскевы Пятницы.

– Так было и прежде, – пояснила матушка, – внизу Параскева, а над ней, на втором этаже, Архангел.

– Красиво сделано, – оценил я отделку каменной части, выложенной как бы булыжниками.

– А после нас такую облицовку кругом по городу стали делать, в моду вошло. Сюда много экскурсий было, приходят посмотреть. А сколько народа было, когда крест на храм устанавливали! Ставили его поздней осенью в прошлом году. Тучи на небе. И тут они так собрались над куполом, что получился как бы ангел с крыльями. Все это видели... А вот здесь у нас надвратная церковь будет в честь Онуфрия Великого, батюшка как раз для нее сруб из Кильмези везет. Сверху еще колоколенку поставим. Тоже – каменный низ с облицовкой, деревянный верх. А вот здесь будут монашеские кельи...

Свечерело. По дороге навстречу ползут огромные железные жуки – комбайны возвращаются с полей. В красных лучах заходящего солнца они смотрятся фантастически. Дорога ведет в гору, все выше и выше на вятский крутояр. Не случайно село Слудкой назвали – на финно-угорском это означает «обрыв». Въезжаем в селение. Безлюдно. Только две старушки сидят на сваленных у забора бревнах, лузгают семечки, закатом любуются. Игорь притормозил, и я, опустив окно, высунулся наружу:

– Бабушки, где тут дорога к реке?

– Как храм проедете, там и увидите.

– Хороший у вас батюшка служит?

– Ой, хороший! За него мы в огонь и в воду, никому не отдадим.

– А что, в другое место переводить собираются?

– Да собираются... Ты чего это, пишешь?

Я уже достал блокнот с авторучкой, стал делать пометки. Бабка спрыгнула с бревна, заглянула в окно:

– И впрямь пишет! Корреспондент, что ли?

– Да.

– Издалека?

– С севера.

– Из газеты «Вера», что ль?

Тут мы онемели. Ну и догадливая бабка! Откуда узнала? Оказывается, баба Зоя выписывает нашу газету и пропагандирует ее среди слудских старушек. «Я одну-единственную «Веру»-то и выписываю». Пока мы ахали да охали, радуясь встрече, другая бабушка, удмуртка, сходила в свой сад и принесла полную сумку яблок. «Может, у вас ведро есть? Я еще схожу». Ну вот, теперь у нас настоящий Яблочный Спас!

Радостные, поехали дальше. Тянуло к Реке, по которой мы столько проплыли, добираясь сюда. Непременно последняя ночевка должна быть на ее берегу.

А река все не показывалась. Сначала ехали по асфальту, потом по проселку, потом по стерне, по чистому полю, потом... неизвестно по чему ехали, потому что стемнело, хоть глаз выколи. «Стоп. Приехали», – давит на педаль Игорь. Впереди серебрится лунная дорожка. Река. Пока ставили палатку (как обычно, на ощупь), небо затянуло, стал накрапывать дождь. В темноте я перепутал ключи, сунул в замок багажника ключ зажигания, и он сломался.

– Игорь, – окликнул я друга, забравшись в черное нутро палатки, – у тебя есть второй ключ зажигания?

– Нет.

Дождь уже вовсю барабанил по брезентовому тенту. Действительно, приехали... На самом краю Вятской области, в голом раскисшем поле, теперь уже совсем не проезжем, да еще без ключа зажигания, которым машина заводится. Зато рядом с Вяткой-рекой!