С ДНЕМ ЗАЩИТНИКОВ ОТЕЧЕСТВА! ЗА СТЕНОЙ ГАРНИЗОНА Между священником и особистом Так шли дни. Ритм жизни нашей роты и вообще гарнизона не менялся – те же бесконечные суточные наряды, те же сменяющиеся караулы, те же «самоходы» наших «стариков», иногда с приключениями. Все то же медленно, час за часом тянущееся время... Те же офицеры, пьющие от безысходности, которым все надоело. Иногда эту размеренность нарушали генеральские авралы, подобные февральскому, когда в часть приезжал командующий округом. Но ближе к лету у нас со Святославом начались проблемы. Дело в том, что по части ходили упорные слухи, что в нашей роте процветают неуставные взаимоотношения, «дедовщина» и т.д., хотя на самом деле все было не так плохо. То есть «деды», конечно, были (а где их нет?), но жили мы в целом спокойно. Но однажды произошло следующее: один из наших сослуживцев был жестоко избит дагестанцами нашей роты. И появился в церкви, когда мы там были. Был там и о.Димитрий. Завидев лицо, покрытое ссадинами и царапинами, он сказал: «Или ты исповедуешься, или мне придется позвонить в особый отдел». Солдатское бытие, как это ни прискорбно, отличается от гражданского. Всему виной безбожное советское наследие армии, в которой процветали доносительство, клевета и неуставщина. Все эти проблемы исчезнут только тогда, когда поменяется сознание людей, когда на смену сидящим в подкорке мозга безбожным коммунистическим идеалам придут десять Христовых заповедей. Возможно ли такое? Не знаю... Каким бы кощунственным ни казался поначалу выбор «или исповедь, или...», однако это был, пусть и болезненный, но шаг к исправлению сложившейся ситуации. И я никогда не сомневался в том, что о.Димитрий хранит тайну исповеди как зеницу ока. Не знаю, верил ли мой сослуживец в то, что ему предлагал исповедь не просто о.Димитрий, которого хорошо знают в штабе, а Сам Господь Бог. Не хочу осуждать своего сослуживца за его выбор, потому что знаю, что солдат всегда живет «на грани». Солдат, а тем более молодой, привык сомневаться, не верить. Для солдата очень важно не «продать», не «настучать»... А потому исповеди не было. Вместо нее были пришедший в храм начальник особого отдела подполковник Кондачков, допрос и госпитализация моего друга. Особист доложил обо всем комбригу, а тот в очередной раз публично опозорил перед всеми офицерами бригады командира нашей роты капитана Ершова (фамилия изменена). А наш командир подумал, что о.Димитрий принял исповедь у солдата и сразу же побежал в особый отдел и все подчистую рассказал. Почему капитан Ершов так полагал? Потому что офицеру бывшей Советской Армии легче поверить в такое, чем усомниться. Далее последовал вполне логичный запрет ротного на то, чтобы рядовые Бурмистров и Лошкарёв (то есть мы со Святославом) посещали храм. В те дни случилось в нашей части быть двум генерал-майорам из управления округа, Карпицкому и Горюнову. Кажется, они проверяли вооружение. Надо сказать, генерал-майор Горюнов – давний знакомый о.Димитрия. И вот в канун Вознесения, во второй половине дня, о.Димитрий позвонил в нашу роту и сказал: «Радуйтесь! Вас вызывает на прием сам генерал-майор Горюнов». Все смешалось в голове. Я не знал, что и делать. Заходим в кабинет начальника штаба, видим генерала. Стойка «смирно», правая рука к виску, представились. По приглашению генерала сели. Знает ли генерал о происшедшем? Неизвестно... Разговор генерал начал с меня: «Вот скажи мне, что такое вера?» Уж не помню, что я там ему понарассказал, но, видимо, генералу понравилось. Спрашивал он и Святослава о том, например, почему тот пишет иконы, и т.д. После непродолжительной беседы он, обращаясь к начальнику штаба, резюмировал: «Это живые люди, с ними интересно разговаривать. Ладно. Этот (показывает на меня) пусть поет, этот (показывает на Святослава) пусть рисует, пускай ходят в церковь. Но помните, – генерал повернулся к нам, – вы прежде всего солдаты, и если понадобитесь для службы – придется послужить». И, повернувшись к о.Димитрию, произнес: «Если что – звони». С того момента все вернулось на круги своя. Мы снова стали ходить в храм, но, конечно же, суточные наряды тоже никто не отменял. Уже вовсю шли летние дожди с предшествующей им духотой, в которой чувствуется запах свежей травы. На редких гарнизонных газонах быстро тянулась вверх пышная зелень, заставлявшая вспомнить о матушке-России с ее большими реками и заливными лугами, об озере Белом с его бескрайними водными просторами до горизонта, о городе Кириллове Вологодской области с его монастырем на озере Сиверском, о реке Шексне, на берегу которой мы с другом как-то провели возле палатки у костра целую ночь, наблюдая за мерно текущей водой и задумчиво плывшими теплоходами «Волгонефть», иногда издававшими щемяще-тоскливые тихие гудки... И уныние, временами обступавшее со всех сторон, проходило. Лето Вот и лето. Начало июня ознаменовалось для меня тем, что некоторые мои друзья уехали в Вятку (Киров), на Великорецкий крестный ход, и мы со Святославом очень скучали по ним. Но это давало и определенные силы. Например, стоя ночью в суточном наряде, я смотрел на часы и думал, что сейчас мои друзья там-то, на привале, а вот сейчас они снялись с места и идут по дивной красоты березовой роще, а сейчас они снова на привале, в поле... После подъема, во время уборки казармы, стоя в грязном, накуренном туалете, выжимая тряпку и глядя на старослужащих, сидевших «нога-на-ногу» в углу и куривших, я думал: «Да, сейчас вы «крутые», вы тут сидите и курите с видом что-то значащих людей, а я стою и выжимаю тряпку, но я не с вами, я мысленно с моими друзьями, которые сейчас Великорецким крестным ходом к самому Николаю Чудотворцу в гости идут; а где же ваши друзья? На гауптвахте да в дисбате...» Во второй половине июня было решено строить при храме воскресную школу и благотворительную столовую. Идея этого строительства была у о.Димитрия всегда. Но он не брался за нее до времени, поскольку был точно уверен, что не сможет вести два параллельных строительства. Однако с появлением в нашем храме мирянина Тихоновича Игоря о.Димитрий решился: «Я не уверен, что получится, – сказал он ему. – Однако давай попробуем. На все воля Божия». Игорь взял благословение у о.Димитрия на то, чтобы ходить по фирмам и испрашивать пожертвования на храм в любом виде. Пожертвования поступали, и в основном в виде стройматериалов. Собственно, это-то и было нужно новоявленному строителю, строили-то почти одни только солдаты. Среди тех, кто был занят на этом строительстве, был и мой сослуживец, рядовой Артем Александров. О нем расскажу подробнее. «Шелоим» Таких, как Артем, я думаю, хватает в каждой войсковой части – эдакие деревенские простаки, у которых всегда блаженная улыбка на лице и открыт рот. Причина, по которой Артем попал к нам на строительство, достаточно банальна. Артему с очень большим трудом давалась «армейская наука» – строевые упражнения, команды, обязанности дневального и прочее. За многие месяцы Артем так и не научился шагать в строю в ногу. Но в нем была и другая сторона, подчас заставлявшая призадуматься. Артемий был крещенным, но, как это обычно бывает, совершенно невоцерковленным человеком. Тем не менее, он веровал в Бога, веровал просто, как ребенок, для которого Бог сродни воздуху. Наверное, главной чертой его характера можно было бы назвать «врожденное смирение». Артем никогда ни на кого не злился, он просто не умел этого. Одному Господу известно, чего он натерпелся в милицейском батальоне, в котором служил до нашей роты. Иногда, будучи дневальным, ему приходилось стоять на посту всю ночь напролет, потому что не только старшие, но и свой призыв относился к нему как к изгою. Было бы не точно сказать, что он умел прощать обиды, – он «не умел не прощать» их, это будет более правильно. Вспомню один лишь момент из наших с ним разговоров. Артем как-то сказал мне: «Знаешь, я иногда специально делаю вид глупого, чтобы дагестанцы выместили всю свою злость на мне, чтоб у них уже не было желания приставать к другим». Однажды ночью в роте была пьянка. В пьяном беспамятстве один из дагестанцев потерял свой «шелоим» – кажется, так называется кожаный мешочек с изображением звезды и полумесяца, который мусульмане носят на шее и содержимое которого хранится в секрете. На следующий день дежурный по роте находит потерянный мешочек и, поскольку ему лень искать хозяина, а тут как раз под руку подвернулся Александров, отдает «шелоим» ему. Артем не нашел лучшего способа сохранить мешочек, кроме как повесить его себе на шею. О неудачно потерянном «шелоиме» временно забыли все – и хозяин, который отнюдь не был правоверным мусульманином, и тем более дежурный по роте. Не забыл только Артем, носивший «шелоим» у себя на груди. Рядом с православным крестиком. Прошло два дня. Артем ходил на строительство благотворительной столовой. И тут случилась жаркая погода. Артем снял солдатский китель и продолжал работу. Окажись рядом я или кто-нибудь из моих друзей, не произошло бы того, что случилось далее. А случилось вот что. Рядом с Артемом оказался Игорь. Увидев на его шее мусульманский предмет, он, наверное, с эмоциональными речами подошел к нему, сорвал с шеи талисман и выкинул его в огонь (рядом находилось место для сжигания мусора). От страха Артем полностью растерялся... Не знаю, чем руководствовался Игорь тогда. Наверное, подумал, что Александрову надели этот талисман насильно. Однако Артем все-таки рассказал ему, как было на самом деле. И тут Игорь совершил другую ошибку. Осознав произошедшее, он, дабы как-то загладить вину, пошел к нам в роту и все рассказал старшине. Более того, по всей видимости, пошел еще к начальнику штаба, поведал ему, что Александрова в роте очень сильно обижают. Каким-то невообразимым способом старшина выведал, кто хозяин потерянного «шелоима» и вызвал его к себе. Дагестанец обо всем узнал и... хорошо, что Александрова не оказалось рядом. Но тут в роту позвонил начальник штаба и сказал ответственному офицеру: «Александрова вы в роте больше не увидите. Согласно моему приказу, он будет работать и ночевать при церкви». Ту ночь Артем провел в бытовке на храмовом дворе. На следующий день он, как ни в чем не бывало, приступил к работе, а в роту пришел капитан Ершов, и ему обо всем доложили. Белый от злости, тот побежал в штаб, и уж не знаю, какими путями, но добился отмены приказа начштаба. В тот день я был в суточном наряде. Под вечер дежурный по роте послал меня за Александровым. История тогда бы и закончилась, но мирянин Игорь не отпустил Артема. Сказал, что, мол, у вас там творятся страшные вещи и с Александровым может что-нибудь случиться. Наступил следующий, тяжелый день. Ершов был еще более зол. Как же, ведь не забылся еще случай с моим сослуживцем, избитым дагестанцами, а тут новая проблема с церковью. Разумеется, капитан Ершов сразу же запретил нам со Святославом ходить туда. Весь тот день калитка, разделявшая храм и гарнизон, была на замке. Наступил вечер. «Чем же закончится вся эта история с «шелоимом»?» – думал я. Медленно проходили часы, вот уже и отбой. Александров в роту не вернулся. О произошедшем доложили дежурному по части, который вызвал Ершова. Меня подняли с кровати и снова отправили за Артемом. Пришлось лезть через стенку; перебравшись, я обнаружил, что ни Александрова, ни Игоря на храмовой территории нет, а храм закрыт. Это была последняя капля. Наутро капитан Ершов сразу же освободил меня от уборки и послал разыскивать Александрова. Я узнал в церкви адрес Игоря и поехал туда. А тем временем Игорь сам доставил Александрова. Как делается в подобных случаях, дабы не возвращать человека в роту, его сразу же оформили в госпиталь. А на следующее утро, в воскресенье, Артем снова пошел в церковь. Узнав, что Александров опять в церкви, ротный побелел от ярости и приказал мне во что бы то ни стало привести его в роту. Я обрадовался, что снова побываю в храме хоть немного и пошел туда. Служба только-только отошла, и мне было очень приятно видеть, что Артемий причастился Тела и Крови Христовой. Наверняка это было первое в его жизни причастие. Но как бы там ни было, мне пришлось сказать ему, что его очень ждет капитан Ершов. Я ему сказал: «Крепись. В роту надо сходить. С нами Бог». Когда мы пришли в роту, Ершов сразу же накинулся на него: «А-а, явился! Бегом в канцелярию!!!» Там минут пятнадцать он крыл солдата всеми возможными и невозможными матами. Затем наступила небольшая передышка. Капитан позвал дневального, чтоб тот ополоснул заварочный чайник. Дневальным на посту был как раз я. Зашел, смотрю: Александров сидит на стуле, и у него на лице слезы. Но я сразу понял: это не слезы обиженного человека, а какие-то другие. Спокойные. Ершов продолжил свою ругань. Затем он столь же грубо спросил: «Что ты ноешь?» – «Просто так...» Откуда капитану Ершову знать, как действует благодать Божия на только что причастившегося человека... Дальнейшая судьба Артема была такой. С неделю он полежал в госпитале. Затем его вызывал к себе комбриг, который недавно вернулся с очередного военного совета и которого быстро ввели в курс дела. Не долго думая, он перевел Александрова в другую часть. Больше я о нем ничего не знаю. Калитку «заварили» Но история со злосчастным «шелоимом» на этом не закончилась. Разумеется, я и Святослав по приказу ротного «забыли про храм».
Как-то раз о.Димитрий пошел на прием к комбригу, дабы в последний раз попытаться решить вопрос о том, чтобы меня и Святослава пустили в церковь. Комбриг дал согласие, и о.Димитрий позвонил в роту и сообщил решение комбрига капитану Ершову. На что тот ответил: «Принесите мне приказ командира в письменном виде!» А дальше случилась банальная бюрократическая проволочка. Чтобы завизировать приказ, требовался замкомбрига по работе с личным составом, его ждали двадцать минут. В течение этих минут кем-то был сделан секретный звонок из нашего особого отдела в Москву – самому главнокомандующему Внутренними войсками генерал-полковнику Тихомирову. Позвонивший в разговоре с главкомом сказал, что церковь действует отрицательно на боеготовность гарнизона, дезорганизует часть и прочее. Главком немедленно связался с командующим округом генерал-лейтенантом Климентьевым, вызвав того из госпиталя. В одном разговоре участвовали все три «трубки» – Москва, Санкт-Петербург и Сыктывкар. После этого главком ВВ приказал Климентьеву «исправить положение». Климентьев, прежде лояльно относившийся к храму, приказал нашему комбригу прекратить доступ солдат к церкви. Что и было сделано. Калитка, ведущая из гарнизона в храм, олицетворявшая собой для многих пусть и короткие, но минуты отдохновения, была заварена электросваркой, казалось, навсегда. Я начал писать дневник Строительство благотворительной столовой, само собой, прекратилось. Через некоторое время наступил день Петра и Павла. Накануне вечером мне удалось на минутку забежать в храм по причине того, что кто-то из офицеров отправил меня в магазин. Как же долго я здесь не был! Всенощная уже закончилась, и все разошлись по домам, даже о.Димитрий. В храме остался только его сын Александр, может, с кем-нибудь еще. Глазами я прошелся по всему храму... и замер при виде нашего Серафимушки. За эти последние дни он так просветлел, что почти уже не осталось той черни, которая покрывала образ изначально. Воистину, великое в малом... – Давай споем величание преподобному? Я обернулся. Это был Артемий Бортниченко, один из наших клиросных. – Давай. И мы запели «Величаем тя, преподобне отче Серафиме...» И я заплакал. * * * Во всей этой истории примечательно поведение некоторых лиц «кавказских национальностей» нашей роты. Те дагестанцы, что служили у нас в роте, такие же мусульмане, как мы – христиане. То есть «веру уважаю, но постов не соблюдаю». Более того, многие из них мне говорили: «Вот этот ваш бородатый (Игорь), какое он право имел так поступить? Мы же ваших крестов не срываем...» А хозяин злополучного «мешочка» как-то сказал мне: «Понимаешь, я знаю, что Россия должна быть христианской страной. Я уважаю эту страну за ее прошлое, за то, что она была мощной державой, за то, что раньше русские гибли на войнах за Христа. Мне «побоку» этот талисман, я даже не знаю, что там внутри, я не такой уж мусульманин, чтоб соблюдать все обряды. Но то, что произошло, не делает вам чести». Если мы не слушаем своих же русских, умных людей, говорящих то же самое (я имею в виду сказанное о России), то, может быть, нам стоит послушать дагестанца? В последующие месяц-полтора я ходил в караул. Именно там, стоя на караульной вышке, я начал писать этот дневник. Осень Прошел июль с его дивными вечерами и запахом прелой травы, уже подходил к концу и август, темнело все раньше и раньше. Почти всегда после суток в карауле, вечером, я ходил в «самоволки» (не оправдываюсь, но все же напомню, что так делали практически все) – только целью моих походов были не женские общежития и даже не родной дом, находившийся в нескольких сотнях метров от части. Я быстро перелезал через кирпичную стенку и оказывался на заветной территории храма, где все веяло живой памятью. Иногда храм был открыт, и я мог зайти и с полчаса побыть внутри. Это было чудом. Случалось, что я приходил слишком поздно, когда церковь уже была закрыта – но тогда мне хватало лишь заглянуть в окно. Через стекло я с благоговением смотрел на сияющие тихим величием образа, написанные Святославом, на распятого на Голгофе Христа... «Все-таки это настоящее чудо – гарнизонный храм», – думалось мне тогда. На душе становилось спокойно, и я возвращался в роту. Осенью нашу роту сотрясали пьяные «дембельские» выходки – у нас увольнялось в запас двадцать срочников. Бригаду тоже лихорадило, потому что где-то там, наверху, решили ее сократить. В срочном порядке сворачивался автопарк, половина гарнизона сидела «на чемоданах». Дважды из Москвы приезжали инспекторские комиссии из генералов. 15 ноября нашей бригады внутренних войск (а это несколько подразделений в нескольких городах) не стало. Тех, кто увольнялся осенью, но не успел до этой даты, в том числе и нас со Святославом, перевели в полк в Верхнем Чове. Часть этого полка заняла впоследствии Сыктывкарский гарнизон. В штаб вернулись мат, пьянство... В бурном потоке всех этих перемен никто и не вспомнил о храме. Никому не стало никакого дела до того, что заварена калитка, ведущая из гарнизона в храм. Но в двадцатых числах ноября подполковник Колесник, наверное, один из немногих порядочных офицеров бывшей нашей бригады, разрезал сварку. Как это было сделано, приказом ли, или, может быть, лично, я не знаю, поскольку меня тогда в части уже не было. Как-то раз, еще до моего призыва в армию, о.Димитрий в разговоре со мной сказал: «Знаешь, я всегда говорил и доказывал всем этим офицерам штаба, что храм в гарнизоне – это очень важно для солдата, что храм сам по себе очень важен. Что, когда и войсковой части не будет, храм останется». Так оно и вышло. Послесловие Наконец наступило самое счастливое и долгожданное событие всей моей армейской службы – увольнение в запас. Огромная радость, непередаваемое чувство свободы. И вот я в родном сердцу храме, уже не как солдат, а как гражданский. Всенощная, на которую я пришел, пролетела, казалось, за пять минут. А Святослав, тоже уволившийся, но двумя неделями ранее все продолжал писать иконы. Ему надо было закончить начатое. Я снова сижу в лаборатории родного института, куда я устроился после армии, и продолжаю эти заметки. Уже не на обрывках бумаги, с автоматом за плечом, как это было тогда, в карауле, а на компьютере. И иногда мне кажется, что ничего в моей жизни не случилось, что я всегда сидел в лаборатории, и не было никакой армии. Но это не так. Недавно было Рождество Христово 2002 года, которое я встретил в нашем храме в качестве клиросного. Я смотрел сверху на храмовое убранство и вспоминал, что было год назад. Как все изменилось... Столько всего произошло за этот год... А церковь стоит. Выстояла во всех этих бурях. Господь все расставил по своим местам. Если будете в нашем городе – заходите в наш храм по адресу: г.Сыктывкар, ул. Катаева, 48-а. И еще. Я хотел бы попросить читателя помолиться за рабов Божиих Святослава, Владимира, Александра, Александра, Михаила, Сергия, Вячеслава, Василия – бывших воинов, внесших свой посильный вклад в строительство нашего храма. ...Только что узнал – недавно опять заварили калитку. История продолжается? В.БУРМИСТРОВ
На глав. страницу.Оглавление выпуска.О свт.Стефане.О редакции.Архив.Почта.Гостевая книга |
