С ДНЕМ ЗАЩИТНИКОВ ОТЕЧЕСТВА!
ГОСПИТАЛЬ 1602
О старце Михаиле Беланове, братьях и сестрах,
которых свела война
Прозрачный платок на ней повязан свободно, по-матерински – Ангелина Михайловна Беланова.
Мы давно знакомы с ней и ее мужем Михаилом Семеновичем – большим, добродушным человеком. Видимся время от времени то в Архангельске, то в Москве и бываем рады этим встречам.
Приезжают они из Ростова. Не раз упоминали о православном сестричестве, госпитале. Но расспросить подробнее не получалось, пока за дело не взялся Михаил Семенович. Искренний почитатель нашей газеты, он-то и уговорил жену рассказать мне о легендарном госпитале № 1602.
Поначалу думал – поговорим минут сорок. Но не мог оторваться, отпустить этих людей несколько часов.
А Рождественские чтения были, между тем, в самом разгаре. Громкоговорители доносили обрывки выступлений. Один докладчик сожалел о гибели России. Другой, кажется, предлагал панацею от всех бед – изучение церковнославянского языка.
Ангелина Михайловна протянула фотографии, на одной из которых сестры с красными крестами поддерживают раненого. Я заинтересовался и услышал:
– Это Миша Миненков – командир разведгруппы. Герой России. Его называли русским
 |
Герой Росии Миша Миненков |
медведем по тому, как он выигрывал в соревнованиях по русской борьбе.
Впервые нам о Миненкове рассказал Сережка Яшин, которого к нам привезли едва живого. Их БТР перевернулся, и Сережа оказался под машиной. Тазовые кости, все было раздавлено. Миша, его командир, нес Сережку на руках несколько километров по горам, ноги ему окровавленные целовал, умоляя:
– Ты только не умри, только не умри.
Сережка поправился, а самому Мише позже взрывной волной оторвало ногу. Когда срабатывает фугас, ударная волна почему-то отрывает ту часть ноги, которая находится в обуви. Если в ботинке – то выше щиколотки, а в сапоге – по колено.
Мише повезло. И протез ему сделали хороший, так что он сейчас машину водит, снова готовит ребят-разведчиков. Жена у него замечательная, сынишка маленький родился – Михал Михалыч. Не знаю, может, он и сейчас в Чечне – Миша Миненков...
* * *
С этого все и началось. Разговор этот так ярок в памяти, что я мог бы, наверное, воспроизвести его без тетрадных и диктофонных записей.
По следам этого рассказа я написал два материала. Один о священнике, старце Михаиле Беланове, благословившем сестер милосердия на жертвенное служение в самом крупном военном госпитале Юга России. Другой – о самом госпитале № 1602. Их можно читать вместе, можно отдельно. Но без того святого основания, которое заложил батюшка, нам феномена православного сестричества в Ростове никогда не понять.
Друг, священник, скептически спросил меня там же, в Москве (передаю, как запомнил):
– Твоя работа хоть что-то дает твоей душе, меняет в ней?
– Если внимательно слушать людей, то да, меняет.
– Ты уверен?
Надеюсь на это. Иначе зачем все?
А СЕРДЦЕ ГОРЯЧЕЕ...
Что сказать мне об отце Михаиле Беланове?
От Армавира, где я прожил четырнадцать лет, до его Лабинска рукой подать.
Помню, будучи рьяным атеистом, все мечтал встретиться с каким-нибудь попом и поспорить с ним, доказать, что не в молитве и каждении нужно искать счастья, а в любви к людям. Незрячим, безумным взором выискивал я этого самого попа на улице, ведущей к собору.
А что я знал о ней – об этой любви?
В те годы отец Михаил иногда подменял на службах армавирских батюшек. Наши пути могли пересечься, и тогда я, может быть, совсем по-другому смотрел бы на Кубань, не считал бы ее так долго чужим для святости краем. Но, скорее всего, остался бы глух и слеп к словам старца.
Оттого и состоялась наша встреча только сейчас – через пять лет после смерти о.Михаила. Когда я смог бы не только спросить, но и, надеюсь, услышать ответ.
Счастье
«Помню, как мама горевала – что он все раздает, мало приносит домой», – говорит Ангелина Михайловна Беланова, дочь батюшки.
Отец Михаил покупал вдовам хаты, старухам крыши ремонтировал. Идут иной раз станичники, смотрят, как батюшка на верхотуре молотком стучит – удивляются. Сирот учил. Когда монастыри начали открываться, деньги туда отправлял.
– Многие об этом знали, шли к нему без конца, – продолжает Ангелина Михайловна. – Мама плакала: «Батюшка, у тебя трое детей, зачем ты все отдаешь?»
А он отвечал ей:
– Матушка, смотри, крыша над головой у нас есть? Есть! А знаешь, сколько людей ее не имеют. Мы одеты-обуты, что покушать есть. Все! Нам хватит.
Когда в годы хрущевской оттепели разрешили ссыльным монахам и священникам селиться на Кубани, прошел слух, что есть такой батюшка – Михаил Беланов, очень добрый, всех, кто попросит, устроит. Так образовался вокруг батюшки маленький монастырек.
* * *
«Там были, – вспоминает Ангелина Михайловна, – отец Симон, отец Серафим, из Святого Афона старцы и новоафонские, из разрушенной Михайловской пустыни близ Майкопа тоже приходили. А в домике у нас, переделанном из летней кухоньки, жила схиигумения Гавриила – очень интересный человек».
Матушка Гавриила была дочерью главного инженера Путиловского завода в Петербурге. Умная, утонченная. Отец хотел ее выдать замуж за своего друга и ровесника, но она убежала в монастырь.
В ссылке была вместе с владыкой Лукой Войно-Ясенецким и хранила огромную кипу писем, написанных его рукой. На столе у нее стояла фотография, где владыка, уже слепой, читал пасхальную проповедь. В руках крест и букетик цветов, незрячие глаза воздеты к небу. Все его письма к схиигумении Гаврииле начинались словами: «Страдалица моя...»
Ручки у нее были такие маленькие, аристократической формы. Говорила, что в обители у нее кожа с них слезала от мытья некрашенных полов, которые нужно было оттирать с песком добела. В ссылках и лагерях приобрела бронхиальную астму в крайне тяжелой степени и огромный токсический зоб, но бодрилась, как могла, улыбалась. Помогала Ангелине уроки делать, и чтобы ни одной ошибочки.
– Такие замечательные люди окружали моего отца, – говорит она. – Папу очень любили, и нас тоже. Помню, служба закончится – бежим под благословение к отцу Симону, отцу Серафиму, а потом уже домой летим, как на крыльях.
* * *
Лина была лучшей ученицей в школе, что избавляло ее от нередких преследований за веру. В октябрята девочка вступить отказалась, в пионеры тоже.
Сейчас смеется:
– Классный руководитель не знал, что делать. Посылал детей, чтобы они уговаривали меня вступить на путь истинный.
Дети шли за Ангелиной гуськом и уныло тянули:
– Лина, вступи в пионеры, Ли-и-н, ну вступи в пионеры.
* * *
Сам отец Михаил проучился недолго. Когда ему было лет двенадцать, семью репрессировали. Родитель его состоял церковным старостой, но как честный и грамотный человек был избран председателем коммуны. Когда стали односельчан раскулачивать, вступился за них.
В НКВД думали-думали, к чему придраться, наконец, надумали. Обвинили в том, что вдвоем со священником они «изымают мелкую монету из обращения». И правда, не успевали после вечерней службы сдавать мелочь в банк.
Мать батюшки выслали с детьми в Ставропольский край, а отца – в Архангельскую губернию. Да только он оттуда вскоре сбежал и увез семью в Грузию, в горы.
Способности у Михаила были большие. Когда болела учительница, он, мальчик, вел все классы с первого по четвертый. Но после бегства в Грузию его учение закончилось, и батюшка потом всю жизнь занимался самообразованием. Так что многие, более ученые пастыри не раз обращались к нему за советом.
Воевал, был тяжело ранен в ногу. После госпиталя отправился на Кубань, где его и рукоположили.
* * *
Гонений пришлось претерпеть немало, и не только от чужих, но Господь всегда хранил батюшку. Вот один из случаев. Во время служения еще дьяконом в Сочи поселился вместе с семьей Белановых один священнослужитель. Его кормили, обстирывали, относились как к родному. Но чувствовалось неладное: как вечер – наденет сосед кепочку и исчезнет надолго, объясняя, что гулять, мол, пошел. А голос при этом напряженный.
Как-то раз стала матушка прибираться, как обычно, в комнате у соседа и заметила, перекладывая бумаги, свою фамилию. Всмотрелась – донос на отца Михаила и еще нескольких прихожан.
Батюшку сосед обвинил в том, что как-то шли они вместе, увидели – машины стоят: несколько советских и одна иностранная. Провокатор спросил, какая лучше. Отец Михаил, не задумываясь, ответил: «Заграничная». Знал, на свою беду, толк в автомобилях.
Прочла матушка недобрые слова, сжалось сердце: «Господи, вразуми, что делать?!» И, никому ничего не говоря, сожгла донос. Сосед вернулся, стал искать пропажу, занервничал. Вскоре семье Белановых с сочинским храмом пришлось расстаться.
Но если бы на этом все закончилось! Проблема молодых настоятелей и старых пастырей вечна. Старый годами стяжает уважение, новый полагает, что его обязаны почитать за должность и заверенную бумагами ученость.
Один такой все сердился, что к нему под благословение мало народу подходит. Велел отцу Михаилу тайком через пономарку из храма выбираться. Отец Михаил вздохнул и устало отказался. Понимал, что этот маневр окончательно подорвет уважение к молодому настоятелю.
Последовал очередной перевод. От своих поношения особенно горько принимать. Но что поделаешь – слаб человек.
* * *
Впрочем, не было бы счастья...
Всюду, куда отца Михаила направляла епархия, строил храмы, подводил дороги к ним, даже в те времена, когда церкви кругом разрушались безбожниками.
Ангелина Михайловна с улыбкой вспоминает:
– Помню, как строился храм в станице Надежной. Я была маленькой, но папе, как собирался куда, кричала: «Папочка, я с вами, папочка, я с вами». Он меня очень любил, всюду с собой брал. И вот ночью тайно садимся на грузовик, едем куда-то в лес. Там казаки валят деревья, пилят бревна на храм.
Папа никогда не хвалил нас, не то, чтобы ругал, нет, был сдержанным человеком. Праздным его не видели. Или молился, или работал. В храме у него – ни сориночки, сам все наряжал, убирал. Вокруг церкви деревья сажал. Жизнь с ним была удивительной.
Вот один день опишу из детства. Просыпались, если не было службы, и вместе молились по полному иерейскому молитвослову. Брали благословение перед школой. А если во вторую смену идти, то слушали, как папа готовится к проповеди, вслух читает поучения святых отцов Церкви.
Потом читал акафисты. Мы с сестрой работаем по дому, убираем, пол подметаем и из разных комнат папе подпеваем. Такой вот получался семейный хор. Папа их не читал, акафисты, он их пел. Слух у него был изумительный, любой церковный хор мог вытянуть, научить достойно славить Господа.
Так начинался наш день. Бьют часы, они у нас с боем были, и мы, по правилу Иоанна Кронштадтского, читаем «Богородице Дево, радуйся». Папа и мы рядом – вот мое детство, такая радость. Господь сполна дал мне это счастье – родиться и вырасти в православной семье.
* * *
Последние 17 лет отец Михаил служил в станице Ярославской. Говорил: «Какая радость мне – служба, это мое счастье». Привозил из поездок поминальные записки, в храме их не оставлял. Вечером всей семьей вставали, вместе молились за умерших и убиенных.
До Ярославской батюшка окормлял приход в горах, в Псебае. Там много ссыльных было и беглых исповедников за веру.
Когда зарубежники стали на Кубани приходы открывать, как они его уважали! За святость жизни. Мечтали, чтобы и он к ним пришел, но батюшка даже слышать не хотел, говорил: «Раскол даже мученической кровью не смывается». Староверы к нему приходили исповедоваться, хотя других избегали.
Архимандрит Кирилл (Павлов) – духовник Патриарха – присылал семинаристов к отцу Михаилу поучиться.
– Я догадывалась, что он особенный человек, – говорит Ангелина Михайловна. – Но только потом, несколько лет спустя, поняла, как много значила для людей та праведная жизнь, которую он вел. В последние годы Господь открыл ему дар прозорливости. Люди ехали отовсюду, говорили, что он их исцеляет.
А папа очень сердился, расстраивался, когда слышал подобное. «Я простой, неграмотный батюшка», – говорил. Он и в самом деле считал себя худшим, а всех других людей – лучшими, чем он сам. Все спрашивал недоуменно:
– Что вы ко мне едете, ведь у вас там такие батюшки замечательные.
Но людей с каждым годом приезжало все больше. Когда он, умирающий, лежал, они стояли у нас во дворе, молились, смотрели на дверь, за которой он умирал, и плакали.
Война
Отец Михаил умер в 96 -м году. Очень много помогал госпиталю, где ухаживала за ранеными его дочь. Обо всех молился со слезами, на каждой ектинье читал имена раненых, неустанно просил Господа об упокоении душ убиенных воинов.
Сам прошел всю Великую Отечественную войну, знал, что это такое. На проповедях говорил: «Молитесь за всех этих ребят, жертвуйте все, что можете, ранбольным (так называли раненых в госпиталях времен Великой Отечественной войны)».
Собирал большие суммы, на которые закупались дорогие, но очень нужные медикаменты для раненых. Для отделения нейрохирургии госпиталя рентгеноконтрастные вещества приходилось везти из Москвы, закупать их на собранные верующими деньги.
Первую чеченскую войну батюшка предсказал за два года до ее начала. А когда она началась, заплакал однажды на службе во время проповеди. Увидел вдруг что-то незримое для других и заговорил: «А сейчас...» И начал описывать бой, который ведется в горах. О том, как умирают в окружении наши ребята: «Голодные, в холоде, в грязи, нет помощи, нет подмоги... а вы вот здесь в храме помолитесь о них, помогите им хоть чем-нибудь». Ему было физически больно.
Через два дня об этом бое заговорили телевидение, газеты. Отец Михаил телевизор никогда не смотрел и газет не читал. Когда ему начинали пересказывать новости, говорил: «Не надо, я знаю, иди молись».
Повторял и повторял на каждой службе, где только мог:
– Помогите госпиталю, помогите раненым.
Прихожане сплачивались вокруг него. Он так говорил, что, казалось, его призыв звучал до самого неба. Он постоянно призывал к исправлению жизни, к покаянию, к любви: «Я буду кричать до тех пор, пока Господь меня здесь держит».
Кончина
Отец Михаил умер от сердечно-почечной недостаточности. По свидетельству врачей, эта болезнь так мучительна, что в последние дни человек находится как бы в сумеречном состоянии сознания.
Но батюшка умирал в полном, ясном сознании. Уже не мог повернуться, а лишь молился без конца: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня, грешного. Матерь Божия, – он Ее очень-очень любил, – Пресвятая Богородица, спаси меня».
Потом читал молитвы отцу Иоанну Кронштадтскому, Архистратигу Михаилу, своему небесному покровителю, святителю Николаю и снова Иисусову молитву.
Невестка накануне смерти пришла к нему посидеть. Солнце уже поднялось. Отец Михаил слабо улыбнулся и сказал:
– Солнышко светит – людям плохо, дождик идет – тоже плохо, а я, деточка, солнышка больше не увижу.
– Нет, что вы, папочка, вы еще поправитесь, – возразила невестка.
– Нет, деточка, я солнышко последний раз вижу.
И ночью молился, молился, а потом дочь вдруг увидела, как он изменился, что-то увидел перед собой. Он уже не мог руку поднять, такая слабость была предсмертная, но тут вдруг высоко-высоко, как перед престолом, поднял обе руки и произнес: «Господи, да исполнится воля Твоя». И испустил последний вздох.
Последними он принимал перед кончиной детей. Детей очень любил, радовался, когда их приводили к нему. И вот привели к нему матери верующие своих чад под благословение. Батюшка всех поцеловал, а потом стал изображать пасхальный перезвон: динь-бом-тилибом.
А когда умер, одна из матерей этих деток, еще не знавшая о смерти о.Михаила, в ту же ночь во сне увидела, как к ней подходит о.Михаил, праздничный, радостный, и говорит: «А тело мое уже холодное, а сердце горячее...»
* * *
Весь день ко гробу подходили люди. К ночи Ангелина Михайловна окончательно выбилась из сил. Стояла в храме, пыталась петь, но не могла. Горло перехватывало спазмами от слез. А вокруг разливалось чудесное, стройное пение. Она оглянулась: «Кто так хорошо поет?» В церкви пели лишь какой-то древний дед и две старухи.
Часа в три ночи решила подняться на хор, где стоял диван, немного прикорнуть. Когда уходила, пожаловалась стоящим у входа:
– Пойду отдохну, а петь-то некому.
В ответ услышала:
– Ты не беспокойся, разве не слышишь, кто поет? Ангелы поют.
– Какие ангелы?
– Да ты вслушайся.
Ангелина снова окинула взором церковь. Старик, две старухи, а голоса поют молодые, прозрачные, наполняя собор.
Она опять не поверила. Бессонная ночь. Усталость. Вскоре уснула. Очнулась за мгновение до того, когда голоса певчих грянули особенно мощно, торжественно, прекрасно. Обрадовалась: «Наверное, владыка приехал, архиерейский хор привез».
Глянула вниз. Там стояли все те же трое.
* * *
Когда хоронили отца Михаила, день был жаркий, безоблачный. Вдруг люди, запрокидывая головы, закричали: «Крест, крест». На небе появился сначала древнерусский, восьмиконечный, потом его сменил новый – о четырех концах. Перекладины были из облаков: большая пришла с запада на восток, маленькая, вопреки законам природы, с севера на юг. Постоял так крест прямо над кладбищем, и разошлись отдельно перекладины: одна – на восток, другая – на юг. И все видели, человек 400. И после этого отступила неизбежная скорбь, и на душе стало тихо и радостно.
Крест видели не только на кладбище, но и в городе. И кто-то, говорят, в этот день уверовал.
Когда отец умер, Ангелина долго не могла смириться: «И вот я лежу, закрыв глаза, жду, когда мои домашние уйдут, ни с кем не разговариваю. Спрашиваю Господа: «Зачем Ты папу забрал?»
Плакала, пока не почувствовала однажды, как восстанавливается их душевная связь, как он возвращается к ней – теперь уже навсегда.
* * *
Вспоминает, улыбаясь сквозь слезы:
– У него нога, раненная на фронте, болела, поэтому папа старался на одном колене стоять, когда молился. А дочка моя маленькая к колену его прижмется, под подрясник залезет, маленькая такая, и тоже вместе с ним молится. И под ризу в полупустом храме, когда он на коленях акафист читал, могла заползти, он только улыбнется и служит дальше. Вот этот свет – он озарял всю мою жизнь. Это было сплошное счастье.
В.ГРИГОРЯН
(Продолжение следует)
 | назад |
| вперед |  |
