ДЕРЖАВА НАШ ХАРАКТЕР ТВЕРДЫЙ О подлодке «К-21», а также о вере и неверии на флоте Среди морской братии капитан первого ранга Константин Михайлович Сергеев известен тем, что воевал на легендарной «К-21», одной из самых результативных советских подлодок II Мировой войны. В петербургском Клубе подводников мне его представили как верующего. Там царила страшная толчея, телефоны звонили непрерывно. Председатель поинтересовался кротко: – Мне на себя руки наложить? В тот момент несколько человек, включая меня, ждали от него каких-то ответов, билетов и пр. – Нет, – говорю, – не стоит. Он кивнул головой. Сергеев здесь же. Статус верующего его как-то смутил, и, когда мы вышли, он признался: «Я – атеист». При этом наизусть процитировал из книги Иова: «Имения у него было: семь тысяч мелкого скота, три тысячи верблюдов, пятьсот пар волов и пятьсот ослиц и весьма много прислуги; и был человек этот знаменитее всех сынов Востока». Поинтересовался, не без гордости: – Все верно? – Не помню, – ответил я, – кажется, да. Наконец мы уселись в пустующем кабинете клуба. – Я из вятских, – говорит Константин Михайлович, потом смеется: – Вятские – ребята хватские, семеро одного не боятся, с ножом на хлеб кидаются, на полу лежат и не падают. Почему не падают? К стенке приваливаются. Такие мы. Настоящая моя фамилия Сергиев. Все мои 11 дядек и теток ее носили, только отец решил одну букву заменить, уж не знаю, зачем. А происхождение фамилии таково. Наш пращур примерно в 1600 году был послушником в Троице-Сергиевой лавре. Потом вернулся в мир, женился, нарожал детей. По традиции, примерно девять из десяти мужчин в нашем роду посвящали себя Церкви. Кто дьяконом становился, кто священником. Типичным сельским батюшкой был и дед Сергеева – Михаил Григорьевич, отец Михаил, настоятель храма в селе Сретенское. Сейчас оно к Котельническому району приписано. Приехал туда молодым священником, на глазах у односельчан всю жизнь трудился. Отец много о нем рассказывал. Был отец Михаил человеком степенным, домовитым. Все службы, псалмы, тропари наизусть знал. Создал хороший хор из молодых парнишек и девушек. Пением увлекался. Константин Михайлович подумал, потом прибавил: – Православие сыграло огромную роль в нашей истории. Решающую или во многом решающую. И я считаю – нужна вера. Та, которую мы познаем и от которой открещиваемся, но без которой человек жить не может. Но мне уже, наверное, поздно... Я вступил в партию в 1942 году в Сталинграде. Библию каперанг Сергеев перечитал несколько раз. Но вера – это как любовь? Виктор Конецкий Похожими вопросами мучился писатель Виктор Конецкий, тоже моряк. В начале этой весны, месяца за два до его смерти, я вдруг в несколько заходов взял в библиотеке и перечитал все его книги. И в какой-то момент понял, что в неверии Конецкого, быть может, больше сродненности с Христом, чем в моем православии. Начал под впечатлением от прочитанного писать о нем, но вдруг обнаружил, что получается некролог. Растерялся, отложил в сторону. Вскоре узнаю – умер. Жесткий он был человек, язвительный, умный. И в то же время чистый, любящим. И вот еще: не знаю, замечал ли это Конецкий за собой, но через всю его прозу, в большей степени автобиографическую, проходят три образа. Раз за разом он (в советские времена) с болью говорил в своих книгах о разрушении Цусимского собора в Ленинграде, построенного в память о погибших моряках. Вспоминал о первой любви, о девушке, которая с его согласия сделала аборт. После этого Виктор Викторович так и не женился, детей не имел. Иногда он говорит об этом в книгах вскользь, иногда подробно, но всегда безжалостно по отношению к себе. И последнее. Образ Ионы во чреве кита был для Виктора Викторовича каким-то символом веры, к которому он тоже возвращался без конца. В православии три дня ужаса, пережитые Ионой, всегда сопоставлялись с тем сроком, который Спаситель провел во гробе, в аду. В XX веке история Ионы вновь была пережита многими как что-то глубоко личное. Мы так же бежали от Бога и оказались там, где ни света, ни надежды. Так переживал свое состояние писатель Виктор Конецкий, который никогда не расставался с образком св.Николая Чудотворца, подаренным матерью. Он считал себя неверующим, но в своих спорах с Богом – о страданиях, о пережитой блокаде – делал искренние, пронзительные оговорки: «Господи, я не кощунствую...» Прошу простить меня за это отступление, но именно память о Викторе Викторовиче и привела меня в Клуб подводников. Хотя всех ответов ни здесь, ни в другом месте, наверное, не найти. Путь на лодку – Можно ли пророка Иону считать первым подводником? – спрашиваю я у Сергеева. Он улыбается: – Безусловно. С точки зрения библейской, Иона – первый моряк-подводник, и тут никаких сомнений быть не может. У Новикова-Прибоя рассказывается, как командир одной из первых подводных лодок, еще царского флота, даже тост поднял за знаменитого предшественника. * * * Войну Константин Михайлович начал в Сталинграде, где никаких подводных лодок сроду, кажется, не бывало. В 41-м году его досрочно выпустили из училища и назначили дивизионным инженером-механиком катерных тральщиков. Немцы тогда сыпали с самолетов в Волгу мины, а тральщики расчищали реку для танкеров с бакинской нефтью. Когда гитлеровцы подошли вплотную, команды катеров получили задание доставлять в Сталинград технику и боеприпасы, а обратно вывозить раненых. Самые жуткие бомбежки пришлись, наверное, на август 42-го. Константин Михайлович вспоминает: – Около 300 немецких самолетов постоянно находились в воздухе. Одни уходили, другие приходили. Господи, я там был все это время. Противовоздушные орудия стреляли как-то раз четыре часа без передышки, пока не закончились снаряды и не раскалились стволы. И тогда фашисты стали бомбить уже невозбранно. Несколько недель перед этим бои шли где-то западнее Сталинграда, и оттуда санитарными пароходами в город привезли тысячи, а может быть, и десятки тысяч раненых. Когда начались самые жестокие бомбардировки, они ползли к реке – иначе передвигаться не могли. – Причальная линия в Сталинграде была километров 50, – продолжает Сергеев. – Она вся горела. Горело все что могло – дебаркадеры, баржи, постройки, причалы. И среди этого шевелились люди. Мы подходили их забрать, кантовали не глядя, не обращая внимания на крики. Отходили только тогда, когда сами загорались, сбивая огонь уже на ходу. Пожалуй, ничего страшнее этого в моей жизни не было. * * * База подводных лодок на Кольском полуострове показалась после этого очень спокойным местом. На «К-21» инженер-механик Сергеев был назначен в апреле 43-го года. Знал, что командует ею легендарный капитан Лунин, Герой Советского Союза, торпедировавший фашистский линкор «Тирпиц». – Когда я появился на лодке, капитан был в отпуске, – вспоминает Константин Михайлович. – Впервые увидел он меня в пятом – дизельном – отсеке. Спросил, кто я есть такой. – Это наш новый командир группы движения... – объяснил старпом. – Ну и как? – Он работать может, товарищ командир. И вдруг Лунин поворачивается ко мне и говорит: – А ты, собственно, почему матери не пишешь? Ну, откровенно говоря, у меня руки и ноги затряслись. Откуда ему это известно? Объяснил, что не знаю, где она сейчас. А командир в ответ: – Ну так вот тебе письмо от матери с ее новым адресом. Оказалось, что полк моего отчима перевели в Куйбышев. Там, в театре, отчим с мамой и познакомились с семьей Луниных. Мама поведала, что сына перевели куда-то на Север на подлодку и пожаловалась, что мы потеряли связь, а Лунин вызвался пропажу отыскать. И вдруг, вернувшись, обнаружил меня на собственной лодке. Такой вот, почти сказочной, была история нашего знакомства. Николай Лунин Он родился в семье моряка, в Одессе. Отец сначала плавал матросом, потом боцманом. В 18-м году Николай Лунин стал юнгой, затем окончил рыболовецкий техникум и попал на учебный парусник «Вега». Вскоре стал его капитаном. – Жена у него была театральным работником, завлитом, – рассказывает Сергеев, – и командир довольно хорошо знал и любил театр. Мог поговорить о литературе. Помню, пересказал сюжет, кажется, «Джентльмена из Нью-Йорка» – есть такой рассказ у Бунина? – Есть «Господин из Сан-Франциско». – Да, совершенно верно. О том, как человек умер в море. Командир вспоминал, что когда служил на международных рейсах, то сталкивался с подобным. И это очень неприятно было, когда умирал пассажир, капитаны этого боялись. Лунин до военной службы бывал в Германии, Англии, Америке, Японии... Весь мир повидал. Перед войной принял под командование подводную лодку «Щ-421» и к началу 42-го года успел потопить четыре вражеских транспорта. Воевал очень рискованно, в марте получил подводный крейсер – знаменитую свою «К-21», которая стоит сейчас как памятник в Североморске.  Он был, быть может, лучшим. Если бы не редкое хладнокровие и способность всегда выходить сухим из воды, Лунина боялись бы отпускать в море. Но когда человеку раз везет, два, десять... В 42-м году «К-21» торпедировала семь немецких кораблей. Самой эффектной была атака против линкора «Тирпиц». * * * Это был сильнейший корабль ВМФ Германии. «Тирпиц» мог выходить из порта только по личному приказу Гитлера. Чтобы уничтожить линкор, англичане пошли на ужасный шаг – обрекли на гибель караван «РО-17», который вез в СССР 297 самолетов, 594 танка, 4246 автомобилей – грузов примерно на 10-15 миллиардов долларов в пересчете на нынешние деньги. Караван должен был выманить «Тирпиц» с базы для того, чтобы его можно было если не потопить, то хотя бы вывести из строя на год-другой. Удар Лунина отправил линкор в ремонт на 14 месяцев. Немцы сами себя перехитрили. Ведь никто не знал, где стоит линкор, но исключительная активность самолетов со стороны Альтен-фиорда (Норвегия) дала Николаю Александровичу Лунину уверенность: немецкую эскадру следует ждать с этой стороны. Он не ошибся. Эскадра шла кильватерной колонной, впереди крейсер «Шеер», за ним несчетное количество эсминцев и пр. «Попали в самую собачью свадьбу!» – заметил командир нашей субмарины. Пока выходили на «Тирпиц», его заслонил эсминец. Лунин пришел в ярость, менять что-то было уже поздно. Крикнул: «Аппараты, пли!» и, сорвав с себя шапку, начал в гневе ее топтать. Но горевать было рано. Первая торпеда отправила на дно эсминец, вторая разнесла на «Тирпице» одну из трех машин... Немцы были в шоке и повернули эскадру обратно в порт. «PQ-17» им пришлось уничтожать с помощью, самолетов, что позволило части каравана прорваться к советским берегам. А в Лунина по возвращении мертвой хваткой вцепились проверяющие. Стали выяснять, почему он «Тирпиц» не потопил? Не струсил ли? Рассказывают, как один такой «пытливый ум» пулей вылетел из каюты Лунина, вытирая разбитый нос. Напялив фуражку козырьком назад, он долго не мог найти выхода из коридора. В конце концов следователей разогнали, а экипаж «К-21» наградили орденами и медалями... Добивали потом линкор англичане. Сначала в фиорд вошли подводные лодки-малютки с британскими камикадзе. Им удалось прикрепить к линкору и взорвать два заряда. А утопили «Тирпиц» спустя какое-то время уже летающие крепости – «Ланкастеры». * * * В 1943 году «К-21» вновь подтвердила свою славу первой подлодки советского флота. – Вот что я расскажу об атаке на базу Воген, – говорит Константин Михайлович. – Трудность была в том, что она находилась милях в 12 в глубине фиорда. Северный берег Норвегии весь изрезан глубокими и длинными заливами, очень глубокими... Немецкие корабли, которые базировались там, были почти неуязвимы. Поставят минное заграждение поперек фиорда – и попробуй пройди. Так вот, о нападении на Воген. Перед подходом на лодке начался пожар. Кое-как с ним справились, заранее приготовив радиограмму: «Погибаю, но не сдаюсь». Когда нужда в ней отпала, высадили на норвежский берег десантную группу – человек 12. Их целью было наблюдать и передавать по радио разведданные. После этого «К-21» могла, собственно, возвращаться на базу, но командир отдал приказ двигаться дальше – в глубь залива. Подныривая под мины, лодка двинулась в пасть врага. Часть пути прошли в надводном положении. Когда немцы стали запрашивать, кто идет, наши просигналили: «Наш характер твердый». Матросы потом, по словам Константина Михайловича, придумали более живописную версию ответа. Будто мы покрыли фашистов нехорошими словами. В ответ никакой реакции, как и рассчитывал капитан. – Это необъяснимо, – разводит руками Сергеев, – но все так и было. Возможно, немцы просто хотели спать. Дело происходило в четвертом часу утра. Кроме того, они поверить не могли, что это русские идут, и все эти хваленые германские аккуратность и дисциплина не сработали. Лодка проплыла миль десять в глубь фиорда, а это пятнадцать-двадцать километров. В самую гущу кораблей пустили четыре торпеды, разворотив четыре малых охотника и базу подводных лодок. Фашисты растерялись – полная темнота, взрывы, крики ужаса. Решив, что это авианалет, немцы начали палить в воздух. В это время начался прилив. Вода прибыла метров на восемь, «К-21» прошла над минами без особых хлопот. Дерзость? Да. Но суворовская, когда риск соединен с точным расчетом, отличной выучкой экипажа. Один журналист во время войны писал, что все движения экипажа «К-21» были отработаны до автоматизма. Трюмные машинисты даже во сне шевелили руками, управляя клапанами – на погружение, на всплытие. Таких сразу будили, говоря им: – Очухайся, комик! Ты же не Чарли Чаплин в «Новых временах». * * * Заговорили мы с Константином Михайловичем о репрессиях. Он попытался советскую власть защитить. Главным аргументом прозвучало: – И потом, мадьяр не виноват, что он мадьяр, как говаривал солдат Швейк. Не забывай, что к нам присоединилось огромное количество всякой сволочи. Вот мой отчим отсидел. Заместитель написал донос, хотел занять его место. Посадили. И Лунин тоже сидел, между прочим, по ложному доносу. Си-и-дел. С 38-го по 39-й год. Как миленький сидел, и не один он. Но выпустили, воевал, Героя дали. И отчима выпустили. Каперанг Сергеев закашлялся, потом продолжил: – Со мной капитан не особенно в разговоры вступал. Но уважал как своего офицера и учил уму-разуму. Рассказывал кое-что, в том числе и об аресте. Как посадили, как допрашивали. Но злобы на власть у него не осталось, хотя год в тюрьме – это не сахар. Как человек, как командир – он был для меня идеалом. Таких у нас было мало. Прирожденный боец. Лодку знал, как свои пять пальцев. Психологию противника понимал, как сами немцы себя не знали. А за этим – постоянное напряжение, несколько лет на нервах, когда в любую секунду может самолет появиться, и нырнуть нужно, как рыбе, почти молниеносно, ведь у самолета скорость, маневренность. Но никаких капризов, самоуверенности. Лунин всегда был ровен. Почти не ругался, не любил крепких выражений. Такой очень молчаливый, вежливый, всегда обо всех и обо всем помнил. И еще, очень верил в команду. Команда – Что было хуже всего в походах? – спрашиваю я Сергеева. – Холод собачий. И воды мало. Пожалуй, с обитаемостью было неважно. – Всегда холодно? – Всегда. Средняя температура на Баренцевом море в марте минус 29,4 градуса. Штормов бывает от 10 до 15 в месяц. А шторм – это... вы понимаете, что такое шторм? Лодка не может быть все время в воде, поэтому все валы -через нас. Бросает из стороны в сторону, корпус обледеневает. А дизеля засасывают воздух, два дизеля по 4200 лошадей и еще один вспомогательный на 540 лошадиных сил. Воздух сосут через лодку беспрерывно. И когда идет вентиляция аккумуляторных батарей, тоже через всю лодку воздух тянет. И спасения от этой холодины лютой нет никакого, ничем не согреться, разве что грелочку в каюте иной раз приспособить, да толку от нее... Только когда лодка погружается, тогда малость потеплее становится. Но где? У дизелей. Там тепло, там все сушатся, все греются. Но длится это счастье недолго. – В 55-м году я после академии принял участие в строительстве первой атомной лодки, – сравнивает подводное дело во время войны и после нее Константин Михайлович. – Был военпредом, получил орден Красной Звезды за это дело. Корабль построили – во! Часто я тогда нашу «К-21» вспоминал... А тут – хоть вокруг земли крутись, вопрос только в том, сколько выдержит личный состав психологически. * * * – И как эти трудности отражались на команде «К-21»? – задаю я вопрос Сергееву. – В обычной жизни постоянные неудобства, как правило, приводят к ссорам. – Нет, до конфликтов не доходило. А что нам было делить? Будь ты заслуженный адмирал, герой или последний матросик, – Константин Михайлович на время замолчал... – Судьба одна. Либо все вернулись, либо все, извините за выражение, не вернулись. – Верующих среди матросов было много? – Я знакомился однажды с такой статистикой. В 1929 году около 90 процентов взрослого населения нашей страны считали себя верующими. Эти сведения опубликовал не кто-нибудь, а идеологический отдел ЦК ВКПб. В конце 30-х немногим меньше народу назвали себя верующими. То есть искоренить это в народе было невозможно. Православный настрой, православная сущность оставались без изменений. Без нее мы не смогли бы победить. Как это проявлялось у нас на лодке? Я был одним из самых молодых людей в экипаже. Даже мои подчиненные были старше. Люди основательные, воспитанные в основном в деревне, из православных семей. О Боге они не говорили, но в чем проявлялась их религиозность? В единстве духа. В соборности, единомыслии, поддержке друг друга. Православная соборность сказывалась на каждом моряке, и все вместе были дружны, поддерживали друг друга. Я начал потом разбираться в других религиях. И вот у протестантизма, кальвинизма, лютеранства – там безумное развитие эгоизма. А у нас нет. Люди стыдились эгоизма. Сам погибай, а товарища выручай. В этом была наша сила. * * * – На днях побывал я все же в церкви, – признается Константин Михайлович. – Друга мы хоронили 10 дней назад – Агаджаняна Юрия Артемьевича, он инженером-механиком был на второй атомной подлодке. От лучевой болезни умер. Первый раз я со свечкой стоял... – Пожалуй, все, – говорит каперанг Сергеев, а потом вновь, как и в начале разговора, произносит: – И благословил Бог последние дни Иова более, нежели прежние: у него было четырнадцать тысяч мелкого скота, шесть тысяч верблюдов, тысяча пар волов и тысяча ослиц. А ты знаешь, почему у Иова все хорошо закончилось? Потому что был он человек непорочный, справедливый, богобоязненный и удалялся от зла. Мне что в нем нравится? То, что он не обозлился на Бога... * * * Каперанг погружается в себя. О чем думает? О порушенной державе и ржавеющих атомоходах... О том, как вернуть наше былое величие? Ведь не случайно он Иова так часто поминает. А может, все пытается понять – что такое вера? Не знаю. Море что-то тревожит в душе. У Василия Розанова есть рассказ о стареньком священнике: – Раз на взморье шел дождь. Я торопился домой. Вечерело. И вижу, под зонтом стоит фигура. Стоит и смотрит на море. Пелена дождя. «Чего он тут смотрит? Ждет кого?» За чаем поведал об этом знакомому батюшке. Тот рассмеялся: – Это мой отец. Приехал погостить из Вятки, никогда моря не видел. Ужасно любит воду. И как увидит море, не может оторваться. В какой-то момент понимаешь, что Розанов пытается сказать здесь совсем о другом. О Боге. В.ГРИГОРЯН
На глав. страницу.Оглавление выпуска.О свт.Стефане.О редакции.Архив.Почта.Гостевая книга |
