(Продолжение. Начало в № 422)

Через несколько дней после воцарения Павла в деревню Липки, что в Тверской губернии, прискакал гонец:

– Здесь живет отставной премьер-майор Абрамов? – спросил он.

– Да, здесь, – был ответ.

– Ему велено немедля прибыть к государю.

...В старомодном поношенном костюме Абрамов стоял в приемной, ожидая вызова. Кругом толпились другие визитеры, бросая на старика насмешливые взгляды. Степан Михайлович был подавлен, размышляя, в чем еще мог провиниться. Его служба закончилась треть века назад, в один злосчастный день, когда майор отказался присягнуть Великой Екатерине – убившей мужа, законного государя.

– Кто здесь премьер-майор Абрамов? – раздался голос адъютанта.

Степан Михайлович отозвался.

– Государь Император всемилостивейше жалует вас подполковником, – отчеканивая каждое слово, произнес адъютант.

Не успел старый воин опомниться, как выбежал еще один офицер:

– Господин подполковник Абрамов! Государь Император всемилостивейше жалует вас полковником.

Вслед за тем явился третий и возвестил:

– Господин полковник Абрамов! Государь Император всемилостивейше жалует вас генерал-майором.

Четвертый объявил о вручении Аннинской ленты. Затем появился сам император. Они заговорили. Тут только Степан Михайлович узнал, что государь таким образом захотел отметить его верность присяге и привязанность к своему несчастному отцу.

* * *

Он умел возносить – Павел. Умел и низвергать. Первые дни его восхождения на престол всем врезались в память.

Решено было короновать покойного Петра III, которого при жизни не успели венчать на царство. Мертвеца подняли из гроба. Вызвали Барятинского и Алексея Орлова, повелев нести императорский венец за гробом убиенного ими человека.

«И вот на глазах всего петербургского общества, – писал историк Борис Башилов, – матерый цареубийца, мужчина исполинского роста со страшным, иссеченным саблей, по пьяному делу, лицом, который мог ударом кулака раздавить череп, как фисташковый орех, которого все боялись, – этот Орлов несет в дрожащих руках корону и испуганно озирается на нового императора».

Шекспира граф вряд ли читал, но догадывался, что делают сыновья с убийцами родителей. Однако Павел был все-таки «русским Гамлетом». Он ждал покаяния. От Лавры по Невскому проспекту шла за гробом вся высшая знать империи. Несмотря на мороз, головы генералов и вельмож оставались непокрытыми.

После службы Орлова отпустили домой, а вскоре доставили от Павла странный подарок – золотую, усыпанную бриллиантами табакерку. Только вместо царского портрета на ней изображена была виселица. Граф опять ничего не понял и, стремительно собравшись, бежал за границу.

Там, в Дрездене, он однажды выкрикнет в адрес Павла: «Что за урод! Как его терпят?»

И станет бесноваться, что некому царя задушить. Зря он так переживал. В конце концов нашлись охотники.

Две этих истории довольно точно очерчивают характер царствования императора Павла. Правда, многие с этим не согласны. Ну что ж, попробуем разобраться.

Об итогах трудов Павла немецкий писатель А.Коцебу напишет: «Из 36 миллионов людей по крайней мере 33 миллиона имели повод благословлять Императора, хотя и не все сознавали это».

Между прочим, этот самый Коцебу по приказу государя несколько лет провел в сибирской ссылке. Но простил, потому что отдавал себе отчет, что пострадал за дело. Не все были так объективны. До сих пор вызывает смех один из первых указов государя, который касался щеголей. А.И.Тургенев, видный масон, писал:

«Первым геройским подвигом нового царствования была непримиримая, беспощадная борьба с самыми страшными врагами русского государства: круглыми шляпами, фраками и жилетами. На другой день двести полицейских бегали по улицам и по особому распоряжению срывали со всех прохожих круглые шляпы... у всех фраков обрезывались торчащие воротники, а жилеты разрывались на куски. В 12 часов тысячи жителей Петербурга спешили в свои жилища полунагими».

Тургенев забыл упомянуть одну деталь. Круглые шляпы и пр. – это... «форменная» одежда якобинцев, цареубийц и богоненавистников, которые казнили более миллиона своих соотечественников. В те годы, по верному замечанию Башилова, с жителя Парижа, посмевшего надеть шляпу времен Людовика Шестнадцатого, ее сняли бы вместе с головой.

Павел же ограничился тем, что проучил щеголей самым простым и доходчивым образом.

* * *

В апреле 1797 года, на Пасху, пришел черед собственных коронационных торжеств императора Павла. Во время священнодействия он, прежде чем облачиться в порфиру, приказал возложить на себя далматик – одну из царских одежд византийских кесарей.

После венчания на царство государь зачитал новый закон о престолонаследии. Согласно ему, наследовать престол можно было в строго установленном порядке: первым в очереди стоял старший сын правителя, а вся остальная родня теряла право перескакивать через его голову.

Дворянство, таким образом, лишалось возможности подыскивать себе удобных кандидатов. Это был конец всевластия гвардии и людей типа братьев Орловых. Свиток с законом император положил в серебряный ковчег, стоявший на св. жертвеннике, для хранения на вечные времена. Святитель Иоанн Шанхайский скажет об этом событии:

«Павлу удалось издать закон, представляющий из себя систему, основанную на принципах, проводимых в жизнь Московскими собирателями Руси и укоренившихся в душе русской...»

* * *

С этого момента Россия вступила в свой великий девятнадцатый век. Империя словно встрепенулась от долгого сна, помятая, одичалая, когда Павел взошел на престол. К канцлеру Безбородко пришли спросить, можно ли пропустить иностранные газеты, где, между прочими рассуждениями, помещено было выражение: «Проснись, Павел!»

– Пусть пишут, – отвечал Безбородко, – уже так проснулся, что и нам никому спать не дает!

Взяточничество и воровство достигало в стране фантастических размеров. Царь с изумлением узнавал, что крадут прямо из-под носа. На уголь для разжигания щипцов дворцовые парикмахеры тратили 15 тысяч рублей в год – стоимость хорошего месторождения. Сливки обходились царской семье в четверть миллиона – вся Европа, наверное, не выпивала молока на эту сумму... И так далее.

Павел предложил простой, детский выход – покупать все на рынке. В течение первого же месяца удалось сэкономить 200 тысяч. Миллионы поплыли мимо носов придворной закулисы... Такого не прощают.

В числе других мер экономического характера государь решил остановить обесценивание денег. Он собрал и сжег около пяти миллионов бумажных рублей. Одновременно пожертвовал часть дворцового серебра на чеканку монет. Заявил, что будет есть на олове до тех пор, «пока рубль не дойдет до своего курса».

Затем обратился к купцам. Обличив, что они дерут тройную цену с народа, призвал: «Будьте совестливее, честнее и снисходительнее».

Как ни странно, это подействовало, цены упали... особенно после того, как Павел выбросил на рынок государственные запасы муки.

* * *

Он стремительно наводил порядок во всех областях. Возьмем медицину. Основана была Медико-хирургическая академия, введен регламент, который лет на сто опережал европейские. Именно тогда «ради оздоровления крестьянства» начала зарождаться земская медицина.

Далее. Учрежден был Лесной департамент, спасающий леса от варварской вырубки; создана Коммерц-коллегия, где из 23 членов 13 избирались русским купечеством из своей среды. Это была неслыханная милость, на время вернувшая наше купечество во времена Козьмы Минина и давшая доступ к управлению страной (к сожалению, Александр I на пятый день царствия объявил: «Впредь такие выборы запретить»).

Одновременно сильные удары были нанесены по бюрократии. Современник государя, известный мемуарист и ученый-агроном Андрей Болотов, рассказывал о посещении Павлом одного учреждения, обязанного заниматься экономией. Директор этой конторы – Татаринов – был не дурак, и не сказать чтобы лентяй. Перед многими другими начальниками он, по словам Болотова, имел «тысячи преимуществ».

– Давно ли занимается сие место? – спросил государь.

– Пять лет, – ответил Татаринов.

– Ну, в сии пять лет что же вы сделали особливого по вашей экономии? Что полезного и нужного? Что в пользу государственную?..

Екатерина II, Павел I, Александр I

Покажите мне, пожалуйста, что вы хорошего сделали?

Директор стоял, как пень. Ответить и показать ему было решительно нечего.

* * *

«Мои министры, – шутил император, – эти господа, очень желали вести меня за нос; но, к несчастью для них, у меня его нет» (имелось в виду то, что Павел был курнос).

* * *

Государственная машина работала из последних сил, и те ледяные торосы, в которые уперлась Русь, нужно было преодолевать. О положении дел можно судить по такому случаю.

В 1757 году двух крестьян обвинили в грабеже. Дело шло по инстанциям... 40 лет, пока государь не освободил несчастных. Он взялся положить конец этому непотребству и добился своего.

В 1797 году в Сенат поступило 21 951 дело, решено было 20 838.

В 98-м году поступило 27 795, разобрано 25 517.

Это были неплохие результаты по сравнению с прежними временами, но дальше – больше.

В 99-м году поступило 30 910 дел, разобрано было 33 060, то есть удалось решить три тысячи дел, оставшихся от прежних лет.

В 1800 году поступило 42 223 дела, разобрано было 44 223.

Быстрый рост количества обращений в Сенат объясняется тем, что народ получил надежду достучаться до власти.

* * *

С той же целью был повешен специальный ящик на Зимнем дворце, куда всякий мог опустить жалобу на имя императора. Сам царь ежедневно отпирал этот ящик своим ключом и прочитывал прошения. Вот как писал об этом один из современников:

«Первый любимец, первый сановник, знаменитый вельможа и последний ничтожный раб, житель отдаленной страны от столицы – равно страшились ящика... Правосудие и бескорыстие в первый раз после Петра I ступили через порог храмины, где творили суд и расправу верноподданных».

В результате в государственных учреждениях Петербурга безобразия сошли почти на нет. Как же отреагировало на это «просвещенное общество»?

Помимо писем с криками о помощи, царь находил в ящике карикатуры на себя, письма, в которых его называли «безумным тираном, жалким идиотом, презренным чухонцем». «Извещали», что Петр не был его отцом, а Екатерина – матерью. И так день за днем.

Павел крепился, сколько мог, но в конце концов ящик пришлось снять. Альтернативой этому шагу назад было полное нервное истощение. Такого потока оскорблений и насмешек не смог бы вынести самый забитый солдат.

Уничтожение ящика стало, конечно же, не единственной уступкой Павла екатерининским орлам. Это дало крестьянам повод для недовольства. Один из них обронил: «Вот сперва государь наш потявкал, потявкал, да и отстал, видно, что его господа преодолели».

Это было неправдой. Не преодолели. Иначе не было бы нужды в его убийстве. Но не прав и историк Платонов, сказавший: «Павел – первый из русских государей, не служивший дворянским интересам...» Ведь именно по приказу Павла в 1797 г. учрежден Вспомогательный банк для дворянства, выдававший огромные ссуды.

Просто интересы того или иного сословия император не отделял от интересов России. Именно поэтому он, венчаясь на царство, велел привести к присяге крестьянство. Дано было понять, что мужик – такой же представитель русской земли, как и барин.

Французская революция поставила перед страной новые задачи. Привилегии для купцов, присяга для крестьянства, ограничение всевластия дворян должны были сплотить нацию, заставить ее вспомнить те времена Московской Руси, когда народ был единым целым.

Знати велено поступать в армию или на госслужбу, только бы не бездельничать. Крестьянин кормит дворянина, чтобы тот мог сражаться и работать. Это единственное оправдание крепостного права.

Происходило небывалое. Со времен Раскола власть перестала опираться на черный люд, и почва постепенно уходила у нее из-под ног.

Вдруг приходит Павел, и более ста лет мужики после этого бьют морды за дурное слово, сказанное в адрес Царя. Невозможно, немыслимо представить, чтобы так относились к Петру Первому или Екатерине Второй. Они были великие, но чужие.

Разумеется, не только в присяге здесь дело.

Павел дал наказ губернаторам отслеживать все злоупотребления помещиков по отношению к крестьянам.

Запрещено было заставлять мужиков работать по воскресеньям. Этот день должен был быть посвящен Богу.

Барщину Павел с семи дней сократил до трех. Писал в наставлении детям:

«Крестьянство содержит собою все прочие части своими трудами, следственно, особого уважения достойно...»

И, наконец, запрещено было торговать крестьянами как скотом. Когда Сенат представил Павлу циничный документ, устанавливающий государственные расценки на людей (мужик – 360 рублей, девушка – 50 и т.д.), государь пришел в ярость.

Известен случай, когда помещик продал было крепостных порознь, без семей и земли, чтобы воспользоваться крестьянским имуществом. Мужики отказались повиноваться, и помещик донес губернатору о бунте.

За несколько лет до этого их ждала бы гибель. Но дело дошло до Павла, и он объявил сделку недействительной, а помещику велел сделать строжайший выговор. В последнем заговорила совесть: собрав мир, он попросил у крестьян прощения.

– И что же, простили? – поинтересовался государь при личной встрече с раскаявшимся барином.

– Они мне, Ваше Величество, сказали: Бог простит...

– Ну, раз Бог и они простили, и я тебя прощаю. Да помни впредь, что они тебе не рабы, а такие же мои подданные, как и ты.

Вскоре после этого – 10 февраля 1797 года – и был издан Указ, который, по сути, сводил на нет торговлю людьми. Екатерина запретила называть крестьян рабами, а Павел старался истребить само рабство. Ведь пока за мужиком семья и земля – он человек.

* * *

Весной того же года казенным крестьянам было дано самоуправление, выделено по 15 десятин земли, сложено 7 миллионов недоимок.

Совершались и ошибки, подчас серьезные. Например, около 600 тысяч государственных крепостных были переданы помещикам. Государь верил, что за барином мужик может основательней устроиться, чем за чиновником-казнокрадом.

Это было справедливо лишь отчасти. Но одно несомненно. Царь искренне и деятельно заботился о народном благе. За время его недолгого правления простые земледельцы получили больше льгот и привилегий, чем, наверное, за весь XVIII век. В результате в 1801 году в России было зафиксировано всего семь бунтов. В самые тихие годы правления Александра I их происходило не меньше двенадцати.

Профессор Зазыкин, автор книги «Тайны Императора Александра I», не слишком почитавший Павла, вынужден был признать: «Он проломил в своем, почти не реализованном, законодательстве, глухую стену, разделявшую свободных от несвободных, построенную Екатериной Второй, за что народная память воздала ему вечное почитание в виде свечей у его гробницы, не гаснущих до революции 1917 года».

Один молодой чиновник так сформулировал основной парадокс XVIII века: просвещение и – рабство». О рабстве нами уже было сказано выше. Что до просвещения – здесь тоже были приняты меры, иногда слишком суровые, например, почти полный запрет на ввоз в Россию иностранной литературы. Среди прочих книг в списки попали «Приключения Гулливера».

Впрочем, это дало любопытные результаты. С.Н.Глинка в своих воспоминаниях рассказывал, как однажды обедал у графа Остермана и был поражен, не услышав за столом ни одного слова по-французски. Памятуя о том, как сам Павел зачитывался «Дон-Кихотом», можно сказать, что им двигало не русопятство, а страх, что образованное общество может окончательно оторваться от народа.

* * *

Но что мог предложить государь России взамен рабства и вместо «просвещения»?

Попытаемся ответить цитатой из исследования Н.Эйдельмана:

«Честь. О ней постоянно толкуют именные указы, приказы, устные сентенции государя – привить рыцарские понятия развращенному потемкинскому и екатерининскому дворянству.

Павел совсем не лжет, в отличие от беспрерывно лгавшей матушки, он практически всегда говорит и пишет то, что думает; ложь Екатерины была следствием ее стремления совместить несовместимое – самодержавно-крепостническую систему и просвещение; правдивость Павла – черта его системы, основанной на внутренне последовательных консервативных представлениях».

Так что Александр Герцен, как ни поносил императора Павла, но под конец жизни вынужден был признать, что государь расчистил «тяжелую, старушечью, удушливую атмосферу последнего екатерининского времени».

Городничему, уличенному в клевете на офицера, Павел велит встать на колени перед обиженным и просить прощения. А вот другой пример того, как реализовывались понятия государя о чести. В самом начале его царствования был освобожден вождь польского освободительного движения Костюшко. Перед тем с него было взято честное слово – никогда не сражаться против России.

«Это было одновременно благородно и мудро», – признавался огорченный прусский посланник, поясняя, что «если Пруссии понадобится взбунтовать Польшу, то она не сможет рассчитывать на Костюшку». Всего было выпущено на волю несколько тысяч поляков, что усмирило восточные окраины России надежнее, чем залпы сотен орудий.

* * *

Впрочем, многие указы Павла, и верно, не поддаются объяснению. Например, запрещение танцевать вальс, носить дамам через плечо разноцветные ленты наподобие кавалерских, и «чтобы никто не имел бакенбард».

Но крайне сложно отличить приказы самого государя от изобретений полиции и пр. Чего стоит, например, запрет употреблять в разговорах слово «курносый», а коз и кошек именовать машками (императрицу звали Мария). Подобные указания государь, конечно же, отменял. Однако со временем его враги стали «усердствовать», сознательно провоцируя общественность. К этому мы еще вернемся в главе об убийстве государя.

Кары, обрушившиеся на воров и бездельников при Павле, действительно иногда были слишком суровы. Так, князя Сибирского велено было заковать в оковы на пути к каторге, что для вельможи было нестерпимо. Но вдогонку полетело распоряжение оковы снять, а вскоре Сибирский и вовсе был освобожден. Не потому, что был невиновен, просто государь устыдился своей минутной жестокости.

Иногда гнев и милость государя выражались в забавной форме. Так, распекая за вольнодумство адмирала П.В.Чичагова (сидевшего перед тем в крепости) Павел внушал ему: «Если Вы якобинец, то представьте себе, что у меня красная шапка, что я главный начальник всех якобинцев, и слушайтесь меня»

В качестве иллюстрации к теме о «свирепости Павла» расскажем одну историю. И.В.Лопухин – один из тех людей, кто относился к государю с уважением, – услышал однажды сожаления петербургского сенатора о строгих приговорах «почти невинным».

Лопухин поинтересовался, был ли государь инициатором этих жестокостей, требовал ли их.

– Нет, – отвечал петербургский вельможа, – да мы боялись нестрого приговаривать и самыми крутыми приговорами угождали ему.

В ответ Лопухин рассказал, как обстояли дела в Москве:

– Во все царствование Павла I, во время присутствия моего в Сенате, ни один дворянин пятым департаментом не был приговорен к телесному наказанию, и по всем делам истощалась законная возможность к облегчению осуждаемых.

«Любопытно, – добавляет Лопухин, – что Павел почти все московские приговоры конфирмовал без возражений, а два-три даже смягчил».

* * *

Честный человек мог себе позволить с государем больше, чем с любым другим правителем в русской истории.

Вспомним историю с Державиным (который, как известно, был не только поэтом). Характер у Гавриила Романовича был тот еще. В порыве уязвленного самолюбия он однажды в глаза назвал Павла дураком. За этим последовала «опала» – велено было сидеть в Сенате, – а затем – стремительное возвышение. Державин назначается государственным казначеем.

Пушкин со слов своего друга П.В. Нащокина записал другую историю:

«По восшествии на престол государя Павла I отец мой вышел в отставку, объяснив царю на то причину: «Вы горячи, и я горяч, нам вместе не ужиться». Государь согласился и подарил ему воронежскую деревню».

О том, насколько преувеличивались «зверства» Павла, можно судить по такому эпизоду. Молодой чиновник В.Каразин, напуганный слухами, попытался бежать за границу. После поимки, решив, что терять ему нечего, чиновник написал государю, что «желал укрыться от жестокости его правления, и, хотя не знает за собой вины, но уже его свободный образ мысли мог быть преступлением».

Павел в ответ лишь пожал плечами и велел Каразину служить дальше, как служил.

* * *

Для того, чтобы лучше понять характер человека, нужно посмотреть, как он относится к детям. Что в этой связи можно сказать об императоре Павле?

Владимир Штейнгель, учившийся в юности в Морском корпусе, через всю жизнь пронес воспоминание: «Кадеты, вовсе забытые в Кронштадте и никем из знатных не посещаемые, вдруг удостоились счастья видеть беспрестанно своего монарха. Государь редкую неделю не посещал корпус, и всегда неожиданно. Он все хотел видеть собственными глазами, входил в самые мелочи, заглядывал во все закоулки...»

Штейнгель мечтал о рождении историка, который расскажет правду о царствовании государя: «И тогда узнает свет, что оно было необходимо для блага и будущего величия России после роскошного царствования Екатерины».

Морской корпус был не единственным местом, где часто можно было видеть императора. Замечательны подробности посещений государем Смольного института для благородных девиц, описанные княгиней Ливен:

«Он нередко наезжал в Смольный монастырь, где я воспитывалась: его забавляли игры маленьких девочек, и он охотно сам даже принимал в них участие. Я прекрасно помню, как однажды вечером в 1798 году я играла в жмурки с ним, последним королем польским, принцем Конде и фельдмаршалом Суворовым. Император тут проделал тысячу сумасбродств, но и в припадках веселости он ничем не нарушил приличий».

Обратимся теперь к вопросу об отношении государя к вере. Мы уже упоминали о том, что он молился иной раз ночи напролет, но одно дело личная вера, другое - отношение к Церкви.

У нас есть основания полагать, что царствование Павла стало одним из самых эпохальных событий в истории Русской Церкви. Этот этот вопрос все еще ждет своего исследователя, но спросим себя - чем объяснить восторженное отношение к Павлу I таких столпов веры, как преподобный Серафим Саровский и святой архиепископ Иоанн Шанхайский?

Попробуем установить хотя бы контуры возможного ответа.

С середины XVII века отношения государства и Церкви пошли у нас вразнос. Патриарх Никон пытался спасти положение, пожертвовав старым обрядом, но проиграл. Сотни тысяч православных оказались вне закона.

Император Петр попытался упразднить Русскую Церковь, превратив ее в третьеразрядный департамент. Архиереи молча, но яростно воспротивились и многое сумели отбить. Но не свободу.

Случались и оттепели, например, при царице Елизавете. Однако сразу после ее смерти разгром вступил в новую фазу. Екатерина Великая обобрала Церковь до нитки, закрыв большую часть монастырей.

Весь этот период в полтора века в корне подорвал авторитет иерархии и священства.

Монашество лишено было всякой самостоятельности. В памяти жили воспоминания о разгроме Соловецкой обители. Настоятели зачастую призваны были не столько возглавлять общины, сколько присматривать за ними в пользу властей. На отшельников охотились, как на диких зверей, путая их со староверами. А в отношении староверов уместно одно слово – террор.

Вот что мы имели до Павла. И всему этому разом в четыре года положен был предел.

Впервые со времен государя Михаила Федоровича имения у Церкви не отнимались. Наоборот, начался обратный процесс – возвращения собственности (это спасло от гибели часть монастырей). Увеличены были оклады духовенству, а там, где они не платились, государь обязал крестьян содержать батюшек.

Что еще? Священникам вручаются ордена, введены наперсные кресты, которые вплоть до революции имели на обратной стороне букву «П» (Павел). Упомянем и о такой "мелочи", как запрет подвергать духовных лиц порке. Добавим, что именно в те годы были открыты Петербургская и Казанская духовные академии, несколько семинарий.

Власть не может привить народу любовь к духовенству, но Павел сделал все возможное, чтобы вернуть уважение к Церкви. И если глядеть шире, то вызволил ее из-под спуда. Не столько указами, сколько личным отношением. И вот из чего-то оппозиционного, сомнительного, что можно гнать и грабить, из чего-то лишнего и частного, что можно не замечать, Церковь при Павле вновь становится живым нервом русской истории. С этого момента начинается ее новый, поразительный расцвет, так что нашим святым было за что любить государя.

И, наконец, Павел первым задумался о преодолении раскола. Попытки ввести единоверие были робкими, не всегда удачными, но это были начальные, самые важные шаги. Гонения на староверов были прекращены. А далее произошло и вовсе невероятное. Когда сгорел один из скитов на Керженце, старообрядцы обратились к государю с просьбой о помощи. И он выдал им пособие из своих личных средств.

В знак благодарности старообрядцы преподнесли Павлу образ св.Михаила Архангела – его любимого небесного покровителя. Это стало началом воссоединения в Духе нашего народа, которое возобновилось потом лишь при св.Царе-мученике.

Подводя итог, скажем, что Бог ведает, был ли государь Павел святым. Но деяния его должны быть святы для русского сердца.

(Окончание следует)

назад

вперед

На глав. страницу.Оглавление выпуска.О свт.Стефане.О редакции.Архив.Почта.Гостевая книга