ИСТОРИЯ ОТЕЧЕСТВА
ПАВЕЛ ПЕРВЫЙ
Рыцарь печального образа
(Окончание. Начало в № 422, 423)
Павел и армия
|
Когда мы обращаемся к этой теме, в памяти всплывают прусские порядки, муштра. Все это было. И сурово осуждено таким замечательным историком русской армии, как Антон Антонович Керсновский. Что не помешало ему признать:
«Император Павел Петрович является самым оклеветанным монархом русской истории. Его не оценили современники, не поняло потомство... не видели, не хотели видеть ни высоко-рыцарственной его души, ни доброго отзывчивого сердца, вспыльчивого, но отходчивого...»
Ориентация на пруссаков стала шагом назад, но одним шагом, а не дюжиной – тем более, что германофилом Павел не был. Услышав однажды льстивые слова: «Ах, вы настоящий немецкий принц», цесаревич крикнул гневно: «Какой я вам немецкий принц?! Я Великий князь Российский!»
Реформу армии он задумал, еще будучи наследником, создавая свое «гатчинское войско». Над этим потешались, но когда государь взошел на престол и распределил своих гатчинцев по гвардейским полкам, стало ясно, насколько он был дальновиден. Получив такой каркас, гвардия из орудия для дворцовых переворотов обратилась в боевую силу.
Если говорить об организации дел в целом, то именно в последние годы XVIII века была создана превосходная русская кавалерия, которая с успехом затем била французскую. А принципы организации артиллерии, принятые при Павле, просуществовали вплоть до Первой мировой войны.
За несколько лет Россия одержала свои самые выдающиеся победы и на море (походы Ушакова), и на суше (русские штыки впервые заблистали над Западной Европой). То есть были у государя ошибки, были и достижения. Достижений почему-то не заметили.
* * *
Государство при Екатерине Великой разболталось донельзя. Значит, как считал государь, необходимо дать ему новые строгие рамки.
«Павловская муштра, – признает Керсновский, – имела до некоторой степени положительное значение. Она сильно подтянула блестящую, но распущенную армию, особенно же гвардию конца царствования Екатерины».
Первым делом Павел повелел вернуться в полки офицерам гвардии. Как вспоминал Андрей Болотов, «нельзя изобразить, как перетревожились тем все сии тунеядцы, и какая со всех сторон началась скачка и гоньба в Петербург». Из Москвы гвардейцев вытурили в несколько часов, некоторых под конвоем. Но это было только началом.
Государь потребовал явиться на смотр всем, кто числился в полках заочно. Здесь следует напомнить, что в ту эпоху дворян в полки записывали обычно во младенчестве, а иной раз и до рождения, уповая, что родится дитя «мужеского пола». Все это воинство доставить в Петербург не было никакой мочи, хотя и неслись со всей империи кареты, дрожки, тарантасы. В результате из списков одной только конной гвардии был исключен 1541 фиктивный офицер, не говоря о младших чинах.
О, как возопили современники! Читаешь цифры и думаешь, что едва ли не сталинский террор обрушился на армию. И каково же удивление, когда узнаешь, что многие капралы и сержанты, уволенные Павлом, могли передвигаться только ползком в поисках мамкиной титьки, а иные полковники и бригадиры были семи-восьми лет от роду.
Опале, впрочем, подвергалась часть офицерства и генералитета, которая возросла из подобных карапузов, в том числе 7 фельдмаршалов и 333 генерала, в основном за воровство. Боеспособности армии павловская строгость не подорвала. Наоборот, настоящие служаки, дисциплинированные и честные, смогли наконец-то продвинуться по службе. Именно эти люди били потом Наполеона.
Остальных «павловский террор» застал врасплох. Офицерам запрещено было носить роскошные мундиры. Стоимость их формы упала с полутораста рублей до 22. Как писал один гвардейский офицер, «при Императрице мы думали только о том, чтобы ездить в театры, в общество, ходили во фраках, а теперь с утра до вечера на полковом дворе, и учили нас всех, как рекрут».
Не дозволялось ходить в шубах и светском платье. Иные нашли лазейку. Однажды Павел встретил на улице щеголя, за которым солдат нес шубу и шпагу. Государь остановил их, сказав солдату, указав на барина-прапорщика:
– Раз ему трудно носить шпагу, надень ее на себя, а ему отдай свой штык с портупеей.
Так солдат стал офицером, а офицеру преподана была наука. Правда, государь его вскоре простил, но история наделала в Петербурге много страху. «Солдат, полковник, генерал – теперь это все одно!» – воскликнул кто-то.
Особое внимание обращалось на дисциплину. Здесь случались забавные эпизоды. На посту у адмиралтейства стоял пьяный офицер. Государь велел арестовать его, но...
– Согласно уставу, прежде чем арестовать, вы должны сменить меня с поста, – заметил офицер.
– Он пьяный лучше нас, трезвых, свое дело знает, – улыбнулся император.
Офицер был повышен в чине.
Государь любил меткое слово, а главное – честность. Практически любой мог избежать опалы, признав свою вину в присутствии императора. И, наоборот, погубить себя ложью. Прямолинейность в государе замечательно сочеталась с чувством юмора.
Некий офицер в Гатчине обнаружил на дубу нарост, похожий на Павла с его косичкой. Он срисовал это природное художество сначала для себя, потом сделал несколько копий для товарищей. Это было смешно, но один экземпляр попал к государю...
– Делали ли вы когда-нибудь мой портрет? – поинтересовался он у офицера-художника.
Тот ни жив ни мертв ответил:
– Много раз, Ваше Величество.
Государь расхохотался. Взглянув на себя в зеркало, едва смог выговорить: «Хорош для портрета!» и, дружески похлопав офицера, удалился к себе в кабинет, продолжая смеяться.
Потомки это как-то позабыли, им запомнилось другое. На полном серьезе продолжает кочевать анекдот, как Павел крикнул грозно на параде:
– Полк, марш в Сибирь! – и несколько тысяч человек маршем отправились за тысячи верст в неизвестность, и только смерть императора остановила это печальное шествие.
Здесь есть доля правды. Верно, что Павел разгневался, верно, что прозвучало слово «Сибирь». Да только полк этот добрел в растерянности лишь до Царского Села. Несколько офицеров были наказаны, тем дело и кончилось.
* * *
Особого внимания заслуживает история о небывшем поручике Киже, столь блистательно описанная Тыняновым. Вот как отзовется об этом рассказе историк и литературовед Натан Эйдельман: «Замечательное художественное воплощение знакомой генеральной идеи о безумии Павла как заостренной форме «самодержавного безумия».
И тут же оговаривается: «Появляются, однако, новые соображения...» Что-де смутило Эйдельмана в этой вещице. Ведь в основе ее лежал подлинный случай.
Суть истории такова. Однажды некий писарь, сочиняя очередной приказ о производстве офицеров, выводя слова: «Прапорщики ж такие-то в подпоручики», перенес на другую строку «Киж», да еще и начал строку с большой, прописной буквы.
Император, подписывая приказ и обнаружив этого Кижа, черкнул: «Подпоручика Кижа в поручики».
На другой день государь произвел Кижа в капитаны, затем в штабс-капитаны и, наконец, в полковники. На все ушло неделя-другая, после чего Павел велел вызвать новоиспеченного полковника к себе. Высшее военное начальство переполошилось. Стали искать Кижа, но не нашли и постепенно докопались до сути. Что делать? Донесли Павлу, что полковник Киж умер.
«Жаль, – заметил Павел, – хороший был офицер».
Смешно. Но прав Эйдельман, что-то здесь явно не так. Выше мы уже сказали о тысячах исключенных из армии фиктивных офицерах. Напомним и о том, что государь обладал ясным, широким умом, недаром Порошин сватал его в русские Паскали. Чувство юмора у Павла имелось в избытке, а тоска от того, что все кругом лгут и изворачиваются, росла с каждым годом. Зная это, нетрудно реконструировать, что же произошло на самом деле.
Увидев ошибку писаря, царь решил ею воспользоваться, стремительность карьеры Кижа не оставляет в этом сомнений. В ответ – молчание. Военные угодливо смотрят в глаза. «Жаль, хороший был офицер», – бросает Павел в лицо трусливым генералам. Но никто не смеется. Грустно и Павлу.
Император и полководец
|
В разговоре об армии мы не можем обойти стороной конфликт государя с Суворовым. Их отношения развивались совсем не так просто, как это подается. В свое время Борис Башилов задался вопросом:
«Какая была необходимость Суворову, выходя от цесаревича Павла, и так уже оплеванного всеми вельможами Екатерины II, пропеть:
Prince aborable –
Despote imperable,
то есть –
Государь восхитительный –
Деспот сокрушительный.
В зависимости от вкуса эту шутку можно признать остроумной, но... в ней трудно узнать умного и благородного Суворова».
С этого, наверное, и началась размолвка, которая закончилась увольнением Суворова со службы.
Александр Васильевич мог поправить дело в любой момент. Требовалось просто подойти и помириться, все знали, как государь этого желает. Но следовала одна демонстрация за другой. Суворов «застревал» в каретной дверце, уверяя, что ему мешает шпага, прикрепленная на прусский манер, ронял к ногам царя шляпу нового образца, уверяя, что не может с ней справиться, бегал между взводами, мешая им идти церемониальным маршем, и т.д.
Все это почему-то уже 200 лет смешит Россию, хотя смеяться решительно не над чем. «Курносый злодей» все эти выходки переносил почти безропотно. Александру Васильевичу дозволялось в очередной раз отбыть к себе в имение. Миф о его опале, конечно, содержит в себе зерно правды, но самое ничтожное.
Впрочем, и Суворову, человеку незлопамятному и совестливому, в конце концов, все это стало в тягость. Примирение наступило, когда Россия была вынуждена объявить войну Наполеону.
* * *
Несколько десятилетий перед тем Павел настаивал на том, что Россия не должна больше воевать и расширять владения. Пора разобраться с тем, что уже имеется. Это были не просто слова.
Взойдя на престол он отменил тяжелейший рекрутский набор, так что крестьяне ему потом больше века молились об избавлении от армейской службы (оказаться в солдатах в то время значило оставить жену вдовой, а детей – сиротами при живом отце).
Воевать государь не желал, но...
– Не мог же он отказать в приюте беженцам из революционной Франции? Принято было 10 тысяч французских аристократов, из которых принц Конде сформировал отдельный корпус.
– Под свое покровительство Павел взял также остров Мальту со всем его рыцарством. С Мальтой связывались большие надежды. Государь верил, что идеи рыцарства, привитые русскому дворянству, смогут вытеснить не только масонские и революционные симпатии, но и облагородить нравы.
– И, наконец, Павел предложил Папе Пию VII поселиться в Петербурге, если Бонапарт выживет его из Ватикана. В этом сегодня видят чуть ли не измену православию, но ведь не император собирался присягнуть Риму, а Рим звал под широкие крылья русского орла.
Все это шаг за шагом сталкивало нас с корсиканцем. Но не мы первыми взялись за оружие. В 1798 году Бонапарт демонстративно захватил Мальту. Нашему посланнику приказано было в считанные часы убраться с острова. Мало того, велено было передать государю, что всякий русский корабль, появившийся у их берегов, будет немедленно потоплен. Государь заинтересовался, отправил Ушакова с эскадрой разузнать, не пустая ли это угроза. Вскоре выяснилось, что стреляют французы много хуже, чем бранятся.
* * *
На суше воля дана была Суворову. Когда Александр Васильевич получил рескрипт о своем назначении, он расцеловал его и, отстояв молебен, бросился в Петербург. При встрече с Павлом поклонился ему в ноги и воскликнул:
– Господи, спаси Царя!
– Тебе спасать царей, – ответил император.
– С тобою, Государь, возможно!
Не будем описывать блестящей европейской кампании. Наполеону удалось уцелеть лишь благодаря тому, что австрийцы предали русскую армию. Корпус Корсакова был разгромлен, но у Бонапарта не осталось никаких иллюзий на свой счет. Он вернул нам всех пленных, распорядившись выдать им новую обувь, сшить мундиры, вручить оружие.
Это было что-то небывалое в военной истории. Добавим, что во Францию тогда смогли вернуться 140 тысяч эмигрантов. Революционный пламень был потушен Наполеоном, насколько было возможно. Павел принял это как знак покаяния Бонапарта. Они сначала заключили мир, потом союз против Англии, которая, вопреки здравому смыслу, начала бросать России один вызов за другим.
А вот отношения с Суворовым, наоборот, разладились, на этот раз по вине злого гения императора – остзейского барона (впоследствии графа) фон дер Палена. Это было начало той интриги, которая в конце концов приведет к гибели государя. Пален опасался, что сближение Павла с Суворовым сделает этих людей несокрушимыми. А к этому все и шло. Александру Васильевичу присваивается звание генералиссимуса, отдан приказ – при жизни поставить гениальному полководцу памятник, его имя поминается на церковных службах вместе с императорской фамилией.
|
В этот момент Пален со скорбной физиономией начинает лгать. Что Суворов зазнался и ни во что не ставит награды, полученные от Павла. Что он намеренно не спешит вернуться в Петербург, наплевав на то, что царь подготовил ему триумфальную встречу. Что Суворов «просит позволения» ходить по столице в ненавистном Павлу австрийском мундире.
В памяти государя начали оживать все прошлые обиды. Эту рану граф Пален растравлял день за днем...
Из похода великий полководец вернулся изможденным, больным и все не мог взять в толк, что случилось, почему царь к нему охладел. 6 мая 1800 года Суворова не стало. За гробом шли три жалких гарнизонных батальона и тысячи горожан.
Павел выехал на Невский и остановил коня на углу возле императорской библиотеки. Гроб приближался, и государь менялся в лице. Наконец, не вынес этой муки, снял шляпу, перекрестился и заплакал.
«Для нас он был не тиран»
Теперь зададимся вопросом – как относилось к государю простое воинство? Сколько крокодиловых слез пролито о том, что Павел ввел в армии телесные наказания, измучил русских богатырей муштрой и пр.
Наверное, солдаты за все это должны были императора ненавидеть. Что на самом деле?
Они его обожали.
Попробуем рассмотреть этот феномен. Возьмем историю мундира. Потемкин дал войску хорошую, удобную форму. Государь ее переменил. Худо это? Худо! Но обратимся к запискам В.Селиванова, который имел возможность сравнивать деяния Павла с тем, что происходило в следующие правления: «Теперь несчастного солдата все тянут, тянут, так что жалко смотреть, а тогда мундиры были широкие, просторные, с запасом... В зимний сезон под мундир надевался полушубок... Весной полушубок снимался, запасы ушивались...»
Государь Павел первый озаботился тем, чтобы солдату было тепло, и это искупило недостатки новой формы. В солдатских котлах в те годы появилось вдоволь мяса, увеличены были оклады, упорядочены пенсионы и т.д., и т.п. За четыре года при «жестокосердном» Павле было отдано под суд 287 солдат. За первые четыре года после его смерти – 582.
Император Павел первым задумался и о судьбе несчастных рекрутов. Прежде, пока их гнали в армию, как скотину, довольствие разворовывалось, тысячи умирали от голода и болезней. «Павел I, – сообщает Ланжерон, – положил этому конец, строжайше наказывая офицеров, которые теряли хоть несколько человек на дороге, и поощряя тех, кто доставлял свой отряд на место в хорошем состоянии». В итоге смертность в пути сошла почти на нет.
Добавим, что десятки тысяч рекрутов, застрявших в генеральских имениях на положении рабов, добрались наконец до места назначения.
Так что косы пудрить солдатикам, и верно было не в радость, но даже один из убийц государя – Беннигсен – вынужден был признать: «Император никогда не оказывал несправедливости солдату и привязывал его к себе...»
Когда офицеры начали готовить заговор, они более всего, до холодного пота, боялись, что об этом могут прознать их подчиненные. Как писал об этом Эйдельман:
«11 марта 1801 г. произошел единственный из русских политических переворотов XVIII – начала XIX вв., осуществленный только офицерами и генералами; о солдатах была... одна забота: чтобы, не дай бог, о заговоре не услыхали».
«Успей Павел спастись бегством и покажись он войскам, солдаты бы его сохранили и спасли» (Ливен).
Не успел.
«Павел, несмотря на всю свою строгость и вспыльчивость, любил солдата, и тот чувствовал это и платил царю тем же. Безмолвные шеренги плачущих гренадер, молча колеблющиеся линии штыков в роковое утро 11 марта 1801 года являются одной из самых сильных по своему трагизму картин в истории русской армии» (Керсновский).
Кто-то из братьев Зубовых крикнул солдатам:
– Радуйтесь, братцы, тиран умер!
В ответ прозвучало:
– Для нас он был не тиран, а отец.
Гибель
Князь Гагарин как-то заключил пари, что уронит Павла на разводе: упал к царским ногам и, схватив за колени, начал целовать и повалил. Павел рассмеялся.
Его так и убили, едва ли не на спор. Интригу начал Н.П.Панин. Закончил граф Пален – выходец из остзейских баронов, который стал, по сути, вторым лицом в государстве, ведая тайной полицией, внешней политикой и т.д.
Это был гениальный лицедей. Все отзывы о нем превосходны, дела – отвратительны. Например, Пален распустил слух, будто многих спас от опалы, рискуя головой. На самом деле государь лично его просил: «Голубчик, не исполняйте моих приказов, отданных в гневе».
Как выходило на практике? Возмущенный поведением братьев Зубовых и Беннигсена царь выслал их из Петербурга. Но вся эта троица участвовала в заговоре против государя, и тогда, как повествует Пален, «я придумал следующее. Я решил возбудить сострадание Павла к печальной судьбе офицеров, исключенных со службы... Я бросился к его ногам. Он был не прочь от романтизма, и через два часа двадцать курьеров были разосланы во все стороны, чтобы вернуть всех, кто был уволен или исключен со службы. Так были возвращены среди сотен других Беннигсен и Зубовы».
В то же время делалось все, чтобы дискредитировать государя. Однажды Павел увидел перед Михайловским замком толпу просителей с непокрытыми головами. Поинтересовался:
– Почему это люди стоят без шапок? Сегодня же сильный мороз.
|
Выяснилось, что однажды он, завидев пьяного мужика, бросил в сердцах первое, что пришло на ум: «Вот ведь идет мимо царского дворца и шапки не снимет».
Пален ухватился, и немедля был отдан приказ, выставивший Павла дураком и деспотом. В другой раз губернатор Архаров в одночасье велел все дома в столице раскрасить полосами под цвет шлагбаумов. Его выгнали со службы, но дело было сделано. «Все это падает на нашего доброго Императора, – писала царица Мария. – Архаров – негодяй». Почему «негодяй»? Губернатор был одним из участников заговора против Павла. Возможно, императрица догадывалась об этом.
В те дни Панин предлагал объявить императора сумасшедшим, иные хотели заколоть его кинжалом (до 30 человек поочередно подстерегали государя, но все оказались робкого десятка).
Когда Панин был разоблачен и выслан в Москву, во главе цареубийц стал граф Пален.
Трудно сказать, что им двигало. Какую-то роль сыграло, наверное, английское золото. После того, как государь совместно с Наполеоном разработали план похода на Индию, Вильям Питт – первый министр Великобритании – отправил в Россию два миллиона рублей на свержение императора. Но дело было, конечно, не только в этих иудиных деньгах, немедленно разворованных. Все было гораздо сложнее...
* * *
Павел был слишком умен, чтобы ни о чем не догадываться, но на его вопрос: «Верно ли, что против меня составляется заговор», граф Пален отреагировал мгновенно. «Верно, – сказал он. – И я сам в нем состою, отслеживая каждый шаг заговорщиков».
Государь внимательно посмотрел на него. И поверил. Возможно, слишком устал, чтобы не верить, хотя и знал уже о пророчестве инока Авеля: «...в опочивальне своей удушен будешь злодеями, коих греешь ты на царственной груди своей...»
По приказу графа Палена монах был заключен в Петропавловскую крепость. Император об этом не догадывался. Удавка на его шее затягивалась с каждым днем.
* * *
За несколько дней до убийства государь с дворянином Мухановым совершили конную прогулку. Неожиданно Павлу стало плохо:
– Как будто меня кто-то душит, – сказал император, – я едва перевожу дух. Мне кажется, я сейчас умру.
– Это от сырой погоды, – сказал Муханов. – Это, Государь, иногда бывает, когда туман...
В ночь накануне убийства император взглянул на себя в зеркало, сказав:
– Какое смешное зеркало. Я себя вижу в нем с шеей на сторону.
После ужина вместо обычного приветствия он неожиданно произнес:
– Чему быть, того не миновать!
Как вспоминал потом рядовой Агапеев, придя с ужина, государь долго молился, опустившись перед образом на колени.
Тем временем в одном из кабаков человек шестьдесят или около того убийц наливались шампанским, пытаясь побороть свой страх. Наконец они выступили. Пересекли Марсово поле. В результате предательства адъютанта царя Аргамакова проникли в замок и ворвались в царские покои.
Один из гусаров охраны бежал, второй бросился один против озверелой толпы и упал, получив сабельный удар. Рядовому Агапееву, дремавшему возле царской опочивальни, нанесен был страшный удар по затылку. Разбуженный криками охраны царь все понял. Он инстинктивно бросился за ширму, где и был найден – босой, в ночной рубахе.
– Государь, вы перестали царствовать. Александр – император, – объявил Беннигсен.
Остальные кричали, подбадривая себя: «Тиран, тиран!» Никто не знал, что делать дальше.
– Что вы делаете? За что? – спросил Павел.
В этот момент его задел рукой один из офицеров. Павел отмахнулся, и это стало чем-то вроде сигнала для озверевшей стаи: «Наших бьют!» Николай Зубов по кличке Мясник ударил царя в висок тяжелой табакеркой.
Гвардейский офицер Скарятин сдернул с себя шарф и ухватился за один его конец, за второй стал тянуть какой-то его подельник, но Павел судорожно сопротивлялся, мешая убийцам.
В какой-то момент ему показалось, что один из них – его сын Константин. Обмануло сходство мундиров.
– Пощадите, Ваше Высочество! – взмолился Павел. – Бога ради, воздуху, воздуху!..
Но воздуху ему так и не дали. Уже мертвого таскали зачем-то по полу и наотмашь били ногами.
А потом наступило утро, разделившее город на два неравных лагеря. В глазах простонародья можно было увидеть то выражение, которое позже назовут окаменелым, равнодушным. Забыв, что еще накануне лица черного люда были просто спокойны. Не зная, что так же сумрачно и просто на Руси встречают смерть своих детей.
Другая часть жителей пировала. Уже к вечеру в Петербурге закончилось шампанское. Один из сюжетов этого дня был запечатлен в записках В.Головиной:
«Я сама видела гусарского офицера, скакавшего верхом по набережной... с криком: «Теперь можно делать все что угодно»...
Послесловие
Так погиб Павел.
Что было потом?
Узнав о случившемся, Наполеон крикнул в гневе: «Англичане промахнулись по мне в Париже 3 нивоза, но они не промахнулись по мне в Петербурге».
Он ошибался, имея в виду английские миллионы. Павел был обречен так же, как и Александр Второй, как и Царь-мученик Николай. У нас было много монархов, желавших создать великую державу. Но трое из них мечтали еще и о великом народе. Ни один из них не умер своей смертью.
Круги от смерти императора Павла до сих пор расходятся по русской истории. Первыми настигли они его сына Александра, обманом вовлеченного в заговор. Он всю вину взял на себя, и каждый день его царствования был отравлен страданием.
Императрица Мария была не столь прекраснодушна, настигая убийц одного за другим, лишая их мест и званий. Но это была только прелюдия. Зубов закончил жизнь, пожирая собственные нечистоты. Тщеславный Беннигсен сошел с ума на свой лад, выехав однажды на парад в нижнем белье. Пален стал одним из вдохновителей декабристского мятежа, а потеряв рассудок, пересыпал из одной руки в другую драгоценные камни, истошно крича: «Кровь, кровь!»
Смерть государя в России и за ее пределами была окутана покровом тайны. Говорят, что когда в Париже решили поставить пьесу на эту тему, Николай I вызвал французского посла и потребовал ее запретить.
– Ваше Величество, но мы – свободная страна, и правительство не вправе...
– Если пьесу не запретят, – перебил его император, – я пришлю в Париж двести тысяч зрителей в серых шинелях, которые ее освищут!
«Намек» был понят.
* * *
Но судьба Павла имела и другие последствия.
Во многих старообрядческих семьях его портрет пребывал в красном углу рядом с иконами. Накануне революции поминальные службы перед гробницей царя в Петропавловском соборе совершались почти ежедневно. Иные молили о заступничестве в несчастной любви, стекались со всей столицы какие-то потрепанные чиновники просить защиты от начальства и т.д. Было чрезвычайно трогательно то, что маленький человек – герой Гоголя и Достоевского – избрал вдруг Павла своим покровителем, разглядел в этом несчастном государе родную, любящую душу.
Почитание это перешло потом в русское рассеяние. Там, на чужбине, возможно, и родилась молитва царю. Великая княгиня Ольга Александровна Романова-Куликовская как-то призналась, что в трудную минуту всегда тихонько повторяла ее и ни разу не осталась без ответа. Вот эта молитва: «Упокой, Господи, душу убиенного раба Твоего Императора Павла I и его молитвами даруй нам в дни сии, лукавые и страшные, в делах мудрость, страданиях – кротость и душам нашим – спасение Твое. Призри, Господи, на верного Твоего молитвенника за сирых, убогих и обездоленных, Императора Павла, и, по молитвам его святым, подай, Господи, скорую и верную помощь просящим через него у Тебя, Боже наш! Аминь!»
В.ГРИГОРЯН
 | назад |
| вперед |  |
