ВЗГЛЯД
НЕПОЛИТИЧЕСКОЕ ПОДПОЛЬЕ ВРЕМЕН СОЦИАЛИЗМА
Детские воспоминания в День примирения
7 ноября в небольшой приход, расположенный в помещении бывшего госучреждения, зашла женщина и громко сказала: «С праздником!» Все присутствующие на такое привычное в православии приветствие ответили: «Спаси, Господи», но оказалось, что поздравляла женщина не с памятью святых этого дня, а с Днем согласия и примирения, называя его по-старому – Днем октябрьской революции. Тут же завязалась небольшая дискуссия, когда же простому человеку жить лучше – при коммунистах или при демократах? Кто-то вспоминал о талонах на водку, колбасу и масло, а кто-то – о бесплатных путевках в Дома отдыха и на курорты и напоминал о разгулявшейся наркомании и о царящем криминальном беспределе. Но по всему выходило, что при коммунистах жилось лучше. Вот только то, что будь сейчас коммунисты при власти, этого бы прихода не существовало, никому в голову не пришло.
В патриотических православных кругах все чаще проявляется тенденция братания с коммунистами. Логика такого братания следующая: коль коммунисты находятся в оппозиции к нынешней развращенной и развращающей власти, то наши интересы совпадают. То есть враг моего врага – мой друг. И еще один тезис на слуху: дескать, наша страна в муках переварила коммунистические идеи, она была уже готова вернуться вместе с тогдашними вождями к исконно русским православным ценностям, к тому, чтобы наконец-то дать вздохнуть русскому человеку, если бы не грянула перестройка, навязанная нам из-за рубежа.
Вот только бы нам не забывать, как жил тогда русский человек, «переваривая» коммунизм.
Мое отношение к коммунистической власти с ее лозунгами о всеобщем равенстве, братстве и заботе о простом народе сформировалось еще в детстве. И сформировалось это отношение, как принято говорить, «на бытовом уровне».
...В 50-е годы наша семья жила на улице, ныне практически поглощенной разросшимся жилмассивом. От тех времен в моей памяти сохранились воспоминания о полудеревенском укладе жизни нашей улицы. Народишко жило в округе достатка разного, но всех объединяло наличие того или иного отхожего промысла, которым все занимались в нерабочее время. Люди выращивали цветы на продажу, мяли кожу, изготавливали детские игрушки, шили, вырезали поделки из дерева, практически все держали свиней. Мой отец катал валенки. На всю округу славились самокатки Гриши-пимоката. Каждый день, приходя с работы и немного отдохнув, отец спускался в подполье и работал там до поздней ночи. Работать в подполье вынуждал запрет на частное предпринимательство. Коммунистическая партия объявила о приближающейся эре коммунизма, а подлинный социализм и грядущий коммунизм с частным предпринимательством как-то не вязались. И хотя реальность коммунизма в народе сравнивалась с недосягаемой линией горизонта, удалявшейся по мере к ней приближения, санкции за частное предпринимательство были вполне реальными вплоть до конфискации имущества.
Нам, детям, говорить о «подпольной работе» отца было запрещено. Но трудно нам было понять: что же такого плохого делает наш отец? и почему вокруг его работы было столько таинственного? Как-то из любопытства я заглянул в подпол, где работал отец. Картина эта до сих пор перед моими глазами. В подполье стояла страшная духота, в тусклом свете лампочки-переноски виднелись повисшие в воздухе капли испарений горячей воды и кислоты. Отец весь мокрый, раздетый до пояса, в плотном кожаном фартуке раскатывал шерсть. Несмотря на ужасные условия, он что-то напевал. Отец всегда был оптимистом и не унывал даже в минуты тяжелых испытаний.
Когда я чуть подрос, то стал отцу немного помогать. Помощь моя заключалась в том, чтобы с ним и мамой относить шерсть на шерстобитку. Располагалась шерстобитная мастерская в деревянном доме. В одной половине дома располагалась парикмахерская, а в другой – жил с семьей сам парикмахер. Там-то и была шерстобитка, понятное дело, тоже подпольная. Ходили мы туда один раз в месяц. Мы садились среди посетителей так, чтобы мешки с шерстью незаметно для других ставить за занавеску. Жена парикмахера забирала их и через некоторое время ставила обратно уже с готовой шерстью. Отец тоже незаметно протягивал за занавеску деньги, мы забирали мешки и уходили. Вот такая конспирация.
Помню, однажды случилось непредвиденное. Только мы с мешками зашли в парикмахерскую, как за нами тут же вошел милиционер. Мы с мамой струхнули не на шутку. Что делать? Отец же поставил мешки в сторонку и занял очередь, милиционер занял за ним. Парикмахер стриг, брил – и видно было, что он нервничает. Когда подошла очередь отца, он невозмутимо уселся в кресло и попросил его побрить. Мы с мамой сидели ни живы ни мертвы. Закончив бритье, отец уступил место милиционеру и рассчитался в кассе. Когда парикмахер тщательно намылил лицо милиционера, мы подхватили свои мешки и ушли. Дома мама плакала.
...Сказать, что простой люд сейчас живет лучше, чем при коммунистах, значит, сказать неправду. Но и сказать обратное – что тогда мы жили лучше, – язык не поворачивается. Потому что перед глазами тут же встает картина: влажное полуосвещенное подполье, где мой отец, чтобы прокормить своих семерых ребятишек, работает под страхом штрафа и конфискации имущества, и слезы нашей мамы на фоне радио, вещавшего о светлом будущем коммунистического рая.
В.МЕЛЬНИКОВ
 | назад |
| вперед |  |
