ПАЛОМНИЧЕСТВО
ПОКРОВ НАД БЕЛОЗЕРЬЕМ
(Продолжение. Начало на предыдущей странице)
Хранители
Директор музея Марина Сергеевна Серебрякова, как мы уже знали, коренная москвичка, переехавшая сюда, фактически в глушь, 30 лет назад. Когда она поступила в музей, здесь работали лишь два человека – сторож и смотрительница. Теперь под ее началом штат из 50 человек, и тех, по ее словам, не хватает, чтобы вести научно-исследовательскую работу.
Вначале рассказала она о своих предшественниках:
– Первым, кто фактически открыл ферапонтовского Дионисия, был Иван Иванович Бриллиантов – местный уроженец, профессор, преподававший церковную историю в духовных училищах Петербурга. Тогда, перед революцией, интеллигенция обратила взор к древнерусским истокам, а до этого о нашей иконописи и даже о Рублеве ничего не знали. И Ферапонтово стало местом паломничества интеллигенции. В Кириллове, кстати, хранится книга отзывов того времени – так вот, там столько известных имен! Все здесь побывали. А потом случилась революция. Бриллиантов, как и о.Павел Флоренский, спасавший тогда Троице-Сергиеву лавру путем превращения ее в музей, встал на защиту фресок Дионисия. Наверное, как и у Флоренского, у него была возможность эмигрировать, но он остался и попытался что-то сделать: в 18-м году становится членом местного сельсовета, а с 20-го года – уполномоченным Кирилловского отдела народного образования по охране памятников искусства и старины, надзирает за реставрацией Ферапонтовского монастыря. В 31-м его арестовали и расстреляли где-то под Кирилловом.
– А что сталось с монахинями монастыря?
– Игуменью Серафиму, как вы знаете, расстреляли еще в 18-м году, а сестры здесь подвизались до конца 20-х годов под видом сельхозартели. Потом их выгнали, но это случилось, когда Бриллиантова уже сместили с должности.
Эстафету у Бриллиантова взяла Любовь Кирилловна Легатова, такая же подвижница, а у нее – чета Вьюшиных, которых я здесь и застала в 1972 году. Валентин Иванович Вьюшин, уже покойный, был из местных, простых колхозников. Музей ему поручили, когда он вернулся с войны. За все годы его хранения не было ни одного ущерба росписям. Он с гордостью говорил, что хранит Дионисия один, а около Сикстинской мадонны штат охранников и специалистов. Охранял Рождественский собор днем и ночью с женой и дочерью. Это теперь монастырскую ограду восстановили, по ночам освещают территорию фонари, милиция у нас дежурит в три смены. А тогда собор стоял как в поле.
– Как вы считаете, – начал Игорь осторожно клонить к главному вопросу, – современное богослужение совместимо с сохранением фресок?
– Нет. Даже одна служба может нанести непоправимый ущерб.
– А если служить по старинке – не со стеариновыми свечами, а с восковыми, которые копоти не дают?
– Я по образованию химик, закончила Менделеевский институт. Участвовала в работах по определению температурно-влажностного режима и укреплению фресок на стенах. Кстати, совершенно уникальное исследование, прецедент в мировой практике, за нее группе реставраторов в 98-м году дали Государственную премию. Так вот, говорю со всей ответственностью. Это дело очень сложное – сохранить фрески. А у Церкви таких специалистов нет.
Лично я считаю, что Господь правильно сделал, поставив здесь музей. Роспись в Рождественском соборе – это такая огромная, объемная икона. И эта икона чудотворная, она с людьми чудеса творит. Я сама была свидетельницей, что у людей после посещения собора жизнь менялась. Раз побывав, они приезжают снова и снова и рассказывают, что по-новому мир понимают. Здесь бывают самые разные посетители, в том числе далекие от Церкви. И они обращаются в православие. А если бы здесь был действующий храм, то пришел бы сюда иудей или мусульманин? А сейчас они приходят – и души их преображаются.
Или вот еще пример. К нам в музей пришла женщина, прежде возглавлявшая партийную организацию ленинградского Музея революции. Сейчас она верующая.
Я тоже православная, обычная прихожанка храма, и в музее работает много верующих. Но почему-то всех нас разделили на овец и козлищ: вот есть паломники, а есть музейщики, чуть ли не враги Церкви. Да какие ж мы враги? Православие – религия будущего. А фрески Дионисия – это сосредоточение всего православного мировоззрения! Им предстоит исполнить важную роль в духовной жизни III тысячелетия, это только слепой не увидит.
Через Дионисия Господь Бог все это нам оставил и сохранил. Вот озеро, солнце, звезды Им созданы, поэтому святы, как икона. А эти фрески еще больше – они образ будущего века, Царствия Небесного. И я не могу представить, чтобы хоть маленький кусочек этого мира погаснул, осыпался по нашей вине. Это мне кажется просто святотатством. Конечно, прав священник, утверждающий, что храм создан для молитвы. Но... предназначение храма еще шире.
К слову сказать, первые русские музеи – это обыкновенные церковные ризницы, где бережно сохранялись святыни и редкие, дорогие предметы. Так что не мы музеи изобрели.
– У входа в монастырь мы видели табличку с расписанием богослужений.
– В надвратном храме у нас регулярно проводятся службы. Это бывшая домовая церковь Патриарха Никона, который отбывал здесь десятилетнюю ссылку. В ней древнерусских фресок нет.
– Не потому ли, что реформатор Никон отвергал старину?
– Нет, просто Дионисий ее не расписывал. Кроме того, по всем большим праздникам служат у нас и в другом храме, где лежат мощи преподобного Мартиниана, второго основателя монастыря.
В очередной раз зазвонил телефон (надо сказать, нашу беседу уже несколько раз прерывали), и было слышно, что Марина Сергеевна обсуждает с кем-то проблему поселения детей.
– Это детская «Школа Дионисия», – пояснила нам директор, – они приезжают к нам заниматься по особой художественной программе. Воспитываем их в духе древнерусского искусства. Только вот с жильем у нас трудности, приходится размещать в местной школе.
– А вам не предлагали открыть иконописную мастерскую, чтобы здесь жили несколько монахов, молились, творили по образцам Дионисия? Неужели музей и монастырь не ужились бы в одних стенах?
– Я всегда считала, что монастырь – место уединения. А у нас тут толпы туристов ходят. Хотя все возможно. Один из наших музейных сотрудников принял священнический сан, служит теперь в храме в Белозерске. Отец Сергий Ершов. Он по образованию художник-педагог, а его жена – матушка Вера – очень хороший, известный преподаватель иконописи. Им по силам открыть иконописную церковную школу. Думаю, учиться и стажироваться приезжали бы сюда не только из нашей епархии, но со всей России.
На этой ноте оптимизма и закончился наш разговор. В заключение Марина Сергеевна рассказала о юбилее, перечислила названия конференций и выставок, проходивших в разных городах. Посетовала, что если бы не 300-летие Петербурга, то государство больше бы внимания уделило Дионисию. Впрочем, юбилейные торжества еще не закончились: 26 ноября в Москве в Третьяковской галерее будет большая выставка, а также состоится научная конференция. Торжества продлятся и в следующем году – в Москве, Петербурге и других городах. Выпущен лазерный диск с высококачественными изображениями фресок Дионисия. А совсем скоро из типографии выйдет уникальный фотоальбом Ю.Холдина «Сквозь пелену пяти веков». Тираж его большой, по нынешним меркам, – 13 тысяч, а отпускная цена будет не коммерческая, около тысячи рублей за альбом. Уникальность его в том, что фотохудожнику удалось в формате книги отразить монументальность росписи.
Известно ведь, что, в отличие от икон, фрески совсем «умирают» на бумажных репродукциях. Настенные росписи надо смотреть именно на стенах. Причем родного храма, для которого и писались. Это видно на примере абсолютно точных копий, снятых со стен ферапонтовского Рождественского собора и выставленных в Русском музее Петербурга. Хотя их и расположили на стенах музея, но они так и остались «репродукциями». Юрий Холдин в своем альбоме попытался решить эту проблему. Что у него получилось, мы еще посмотрим. А пока у нас есть возможность прикоснуться к настоящему, живому творению Дионисия...
Образ третьего тысячелетия
Эксурсия по собору Рождества Богородицы начинается с южного придела – церкви преп. Мартиниана. Преподобный был из крестьянского рода Стомонаховых, из села Березники, что в 70 километрах от Вологды. Там, кстати, до сих пор живут Стомонаховы, потомки того крестьянского рода. Вначале Мартиниан основал знаменитую Вожеезерскю обитель, потом стал игуменом Ферапонтова монастыря. Почил он в в 1483 году, а через тридцать лет мощи его явились нетленными. Пребывают они здесь же, в южном приделе собора. Над ракой преподобного Дионисий написал фреску Божией Матери с Богомладенцем и пред Ними – Ферапонта и Мартиниана на коленях.
Помолившись, идем дальше – и входим под главный свод собора. Трудно это описать. «При входе в храм открывается сияющее лазурью видение небесного мира. Выбор сюжетов связан с представлением о храме как о земном небе», – так объясняется в путеводителе. Пустые слова! Ни подробные словесные описания, ни фото, ни кино – ничто не передаст этого! Нужно материально, бытийно находиться здесь – в высоком пространстве колонн и сводов, на которых – и кажется, СРЕДИ которых! – невесомо в воздухе летают образы ангелов, святых угодников...
Как отмечают исследователи, Дионисий на стенах этого собора воплотил в красках Акафист Богородице, который читается в Церкви на 5-й неделе Великого поста. Этот Акафист Романа Сладкопевца (сам поэт тоже изображен Дионисием – в сцене Покрова) замечателен тем, что каждая вторая строфа его содержит поэтическое уподобление, представляющее Богородицу то как «свечу, сущим во тьме явльшуюся», то как «звезду, являющую Солнце», то как «высоту, неудобовосходимую человеческими помыслы»... Располагается Акафист четырьмя «кругами» в разных частях храма. Сразу прочесть его не просто. Но я даже и не пытался. Такая красота разверзлась, что просто смотрел, впитывал, нежился душою в лучезарном свете божественных образов.
Если простому смертному вдруг показать Царствие Небесное, он не сможет его увидеть. Не потому, что он слепой, а потому, что Бог – необозрим. И Дионисий мне показал это. Его роспись видится так. Или в общем-целом, когда просто впитываешь красоту. Или же кусками-фрагментами, если хочешь всмотреться и понять. Уподобившись муравью, путешествующему по сводам, стал и я исследовать кусочек за кусочком.
Вот слева от храмовых врат мелкий бес втихаря вырывает листы из Книги жизней. Интересно, что бес, в отличие от святых образов, нарисован не целиком – его нога обрезана аркой ворот. Иконописец показывает, что зло нельзя изображать реально, законченно. Вот бы наши телевизионщики и киношники поучились у Дионисия этой мудрости!
Двигаемся дальше и видим, что Книгу жизней держит в руке Архангел. В другой его руке – длинный жезл, которым он ворошит огнь несгораемый. В ярко-красном пламени сидит сатана с Иудой на коленях, вокруг них жарятся другие грешники. Удивительно, но лиц у них нет – только абстрактные прориси, словно вынуты из них души. А вот нарисован обыкновенный дождевой червь – и с улыбающимся лицом! Как любил Дионисий мир Божий, что даже червячка наделил душою! Эта тварь нарисована над адом – вкупе с другой живностью, населяющей землю. А Земля... показана круглой. На ней большой желтый материк, омываемый океаном, бегают животные и сидит женщина с ковчежцем в руках, из которого выглядывают люди – человечество.
Какой странный и... космический образ! Действительно – и тут права Серебрякова, – Дионисий не просто современен, а смотрит на нас как бы из будущего. Такое же чувство бывает, когда читаешь Иоанна Златоуста. Сколь близки и ясны нам писания этого древнего грека – сравнительно с тяжеловесными, многомудрыми трудами поздних средневековых писателей и авторов совсем недавнего XIX века! Эллинская ясность смысла, осененная христианской благодатью – вот тот чистый византизм, которого держался Дионисий и который открывает дверь в светлое тысячелетие. За ним – будущее.
Путешествие моего «муравья» прервала смотрительница: пора, мол, и честь знать. Так ничего (!) и не увидев, нужно уходить. Молюсь Богородице, изображенной в центральной апсиде алтаря. Кланяюсь Николе Чудотворцу, которому в алтаре устроен свой, отдельный, алтарь. Он также изображен на вогнутой апсиде, но Дионисий каким-то чудом развернул фигуру в прямой плоскости, словно бы нарисовал на ровной стене. Поэтому кажется: святитель парит в воздухе, не касаясь изогнутых стенок.
Молюсь, конечно, не вслух, а про себя – чтобы вообще взашей отсюда не погнали. А как бы хотелось постоять здесь на соборной службе! Вот Серебрякова говорит, что фрески – это не «настенная агитация», не иллюстрация к житиям, а самая настоящая икона, к которой надо благоговеть. Я же почувствовал другое (да простит меня читатель за восторженность). Образы святых, ангелов на этих стенах – живые. И когда здесь зазвучит молитва, воскурится ладан, все эти святые единой Церковью будут предстоять Богу вместе с молящимися. Образы на стенах – такие же прихожане собора, как и мы.
Экскурсия далее ведет в подклеть, где прежде находилась пекарня, а теперь устроена фотовыставка. Поразил меня снимок прошлого века с внутренним интерьером Рождественского собора. К одной из колонн приделан высокий киот с иконой, так что роспись Дионисия почти загорожена: фигура святого высовывается из-за киота по грудь, а остальная часть «обрезана». Как церковный человек, я понимаю батюшку из XIX века, поставившего киот: икона должна быть ближе к богомольцу, чтобы можно было к ней приложиться. Не пойдешь же к иконостасу прикладываться. Но резануло вот это дерзкое пренебрежение к святой старине. Получается, правы музейщики, которые «нынешним попам» не доверяют?
Справедливости ради надо сказать, что спустя две недели – на Рождество Пресвятой Богородицы – музей разрешил совершить богослужение в Рождественском соборе. Молебен служил священник Андрей Пылев.
* * *
Переживая впечатление от Дионисия, мы еще долго бродили по территории монастыря, не желая уходить. Удивлялись: как он со своими подмастерьями умудрился расписать такой собор за один месяц? Прежде считали, что работа длилась два года, но вологодский реставратор Н.И.Федышин (о нем мы писали в связи с иконой «Зырянская Троица» в №№ 178-179) в начале 90-х неопровержимо доказал, что роспись длилась всего 34 дня! Знать, Бог ему помогал.
Свечерело, и мы пошли проситься на постой к Стрельниковой, давнему нашему корреспонденту. Ее дом в Ферапонтово быстро нашли, но пустой – Елена Романовна оказалась в отъезде. Совсем стемнело, похолодало – и я вспомнил последнюю свою ночевку, когда, обледеневший, вылез из палатки и просто стоял, глядя на звезды. Даже костра не стал зажигать, уверенный, что уже никогда в жизни не согреюсь. Содрогнувшись от воспоминания, предлагаю Игорю вообще не спать, а идти всю ночь и утро до Ниловой пустыни. Так бы мы и отправились в это (как теперь понимаю, абсурдное) путешествие, если бы не встретился москвич Митя. В Ферапонтово на свои деньги и своими руками он строит большой красивый деревянный храм. Сам живет в бараке. Там он и выделил нам местечко.
(Продолжение следует)
 | назад |
| вперед |  |
