ПАЛОМНИЧЕСТВО
ПОКРОВ НАД БЕЛОЗЕРЬЕМ
(Продолжение. Начало в № 423)
Митя
Из путевых заметок М.Сизова:
Ночь опускалась на Ферапонтово, а хозяйка дома, у которой мы рассчитывали встать на постой, так и не появилась. В лесу, в палатке, при начавшихся заморозках околевать не хотелось. И решили мы вообще не спать, идти всю ночь до Ниловой пустыни. «Давай еще минут десять подождем, у озера посидим», – предлагает Игорь. Не доходя до озера, набредаем на высокий деревянный храм. Около него кипит работа. Обращаемся к бритоголовому пареньку, строгающему рубанком толстенную доску:
– Не подскажешь, начальника вашего как зовут?
– Митей зовут. Тут его все так кличут.
– А где его можно найти?
– А зачем он вам?
Оказалось, что этот парень и есть Митя. Дмитрий Щепетков. На вид человек медлительный, этакий простецкий, но всем тут заправляет. Архитектор из Москвы, он уже семь лет во время отпусков возводит в Ферапонтово церковь. Сам ищет деньги, сам нанимает рабочих, сам строгает, пилит, укладывает бревна.
Разговорились. Дмитрий поведал, что он хоть и коренной москвич, но по отцу вологодский. К здешним местам еще с детства прикипел.
– А бригада ваша – все местные? – спрашиваю.
– Нет, это мои друзья из Северодвинска. Из местных один только Витя Мишенцев помогает, трактор нам давал, когда мы лес заготавливали. Он в Куракино живет, свой дом в музей превратил (тот самый, что мы видели в Куракино, – украшенный гирляндами, – ред.). А вообще, поди разбери, кто тут местный, кто приезжий. Видели на берегу озера дачи «новых русских»? Летом здесь «мерседесы» друг за дружкой тянутся, и хоть бы один остановился: ребята, вам чем помочь?
– Ну, это из области фантастики! – смеемся. – А вообще как вы деньги на храм собираете? Поделитесь опытом.
– Да хожу по друзьям в Москве. «Дай денег... Ну, да-ай денег». Есть у меня один дружбан, вместе архитектурный институт заканчивали. Я-то потом в Моспроект устроился, занимался подсветкой. Подсвеченные прожекторами московские храмы, монастыри – это в основном моя работа. Зарплата не такая уж большая. А друг, которому я в институте задачки по сопромату решал, сейчас бизнесом занимается. Много раз к нему приставал: мол, дай денег. Однажды прихожу, он: «Слушай, я бы пожертвовал на благое дело. Но я тут на своем «мерседесе» в церковную ограду врезался, машину надо ремонтировать, так что нет лишних денег!»
– Красивый у вас храм получился, – задираю голову, любуясь стройным шатром. – Когда мы сюда подходили, я еще подумал: старую церковь восстанавливают. Новодела я много видел, и почти всегда там проблемы с пропорциями, с золотым сечением. А тут все соблюдено, как встарь.
– Да уж какие пропорции, – пожимает плечами Дмитрий. – Я, конечно, предварительно листал альбомы по деревянному зодчеству, подбирал образец. Но строить точь-в-точь все равно не получится. При нашей-то «зековской» технологии.
– А при чем тут зеки?
– А при том. Я раньше задумывался, почему у нас в народном хозяйстве стандартный размер бруса 6 на 6. Потом догадался. Прежде лесозаготовками занимались в основном заключенные, неквалифицированная дармовая сила. Одних ставили лес пилить, других сучки рубить, третьих на пилораму. Контингент все время менялся, и чтобы каждый раз не обучать, все пилорамы установили на единый стандарт: «6х6». Вот из этого бруса все у нас и строят. Длина его 6 метров, и как ни сращивай бруски, все равно приходится подчиняться «зоновскому» размеру... Впрочем, это разговор долгий. Вы где остановились?
– Да пока нигде.
– У нас переночуете, место найдем.
Золотое сечение
На ужин в барак, где живут строители, собралась вся бригада: Дмитрий и его северодвинские друзья – Юрий Осипов и Илья Алешин. Разговор вернулся к «золотому сечению».
– Работаем мы по старинному обычаю: строй как гоже и как лес вожен, –объясняет Дмитрий. – Допустим, рубим мы сруб-четверик. Рубим, рубим, и тут бревна кончились. Все, кончились и «пропорции». На следующий год рубим восьмерик. Рубим, рубим – опять лес кончился. Приступаем к шатру...
– Постойте! А как же расчеты, математика?
– Она вся на бревнах. Зачистил торец, нарисовал там конструктивный узел, чтобы не забыть, и все.
– Тут все сметка решает, – кивает головой Илья. – В старину все в голове держали. Вот Дионисий, когда здешний Рождественский собор расписывал, поди, тоже эскизов не делал, а шел от материала. Вот показали ему объем стен – изволь заполнить фресками. А где что рисовать, как вписаться в рельеф, это уж по наитию. Или те же краски. Говорят, он вдоль Бородаевского озера ходил, минералы собирал, их в краски растирал. Что было под рукой, то использовал.
– Ну, это предание, – не соглашается Дмитрий. – Иконописцы всегда на промысел со своими красками отправлялись, с несколькими гружеными подводами. А в остальном так и было.
Этот храм как появился? Начали с обычного церковного дома. Его проект заказала мне глава православной общины Елена Романовна Стрельникова. Пока я проект делал, община купила вот этот барак. Решили строить часовню. Подобрал я образец, отец Сергий Ершов одобрил. А когда до дела дошло, стали строить церковь. Поначалу думали, что она 15 метров высотой будет, а вот выросла в 26 метров. Сами не знали, что получится.
– В лапу строили или со стержнями? – блеснул я эрудицией.
– Стержни, скобы в деревянной постройке совершенно ни к чему. Их используют просто от лени. Рубить в лапу – самый надежный способ, проверенный веками.
– Вот мы с Ильей в Норвегии на выставке деревянного зодчества были, – вспомнил Юра Осипов. – Так шведы там хвастались, что они венцы кладут «клином»: на конце бревна делают клинообразное углубление и сверху кладут другое бревно, затесом под клин. Когда дерево высыхает, то сруб «садится» хорошо, хотя у этого способа есть свои недостатки. «Мы рубим по технологии XV века, – с гордостью нам говорят. – А вы как рубите?» – «В чашку, – отвечаем, – у вас клинья, а у нас такие округлые вырезы вроде чаши». – «Это какой-то новый способ?» – удивляются. Мы потом посмотрели в справочники: оказывается, «в чашку» на Руси рубили еще в XI веке. А шведы и не знают!
– А что вы в Норвегии делали?
– Нас пригласили в выставке участвовать, – говорит Илья. – Шведский стенд, кстати, рядом с нашим оказался. Они привезли с собой только один венец, то есть сруб высотой в одно бревно – с этим своим «клином». Его и выставили. А мы ничего не привезли, потому что дорого через границу переть. Даже инструмента минимум взяли. И решили мы на своем стенде поместить не просто «русский сруб», а целую часовню. Времени до открытия выставки – десять дней. Дали нам материал, ну, мы и начали... На десятые сутки ночью в ангаре остались, уже маковку завершаем. Вдруг слышим, кто-то в дверь ломится. Мы взялись за топоры, отпираем дверь – там стоит норвежский секьюрити, который территорию охраняет. Увидел нас и – фью-ить – исчез. Побежал звонить: «Там русские с топорами ангар захватили!» Часовня ладная получилась, потом все хвалили. Мы ее норвежцам оставили.
Много чего еще рассказали мастера. Как ездили на остров Рюген немецкому пастору старинный фаверк ремонтировать. Как работали топориками в Лявле под Архангельском, на Кенозере, в Куртяево, Можайске...
– А с Ильей мы познакомились еще в Обозерской, когда там часовню собирали, – вспомнил Юрий Осипов. – Обозерская – это узловая станция на Северной железной дороге. И железнодорожники решили поставить там православный храм в ознаменование 40-тысячного километра электрифицированного пути. Архимандрит Трифон, настоятель Антониево-Сийского монастыря, благословил перевезти туда бревна с территории своей обители. Перевезли, собрали. Тут подходит к нам железнодорожный начальник: «Ребята, что-то вы криво часовню поставили!» Мы смотрим и так, и эдак: вроде все прямо, и золотое сечение соблюдено. «Да нет же, криво!» Снова смотрим, вокруг обходим. Прямо же! А начальник: «У вас часовня стоит криво по отношению к железной дороге». Ну, думаю, это у тебя дорога криво стоит, а мы правильно – по востоку – ориентировали!
* * *
Напоследок Дмитрий спросил: «Куда завтра пойдете, в пни?» – «Пни – это у вас так Пеньково называют?» – уточняю. По карте я знал, что Сорская пустынь находится на территории Пеньковского сельсовета.
«Нет, ПНИ – это психо-неврологический интернат. В пустыни сейчас психдом размещается. Директор там хороший, вас и накормит, и ночевать устроит».
Дорога
Из путевых записей И.Иванова:
Этим летом в России стояла глубокая сушь, с едким маревом от горящих лесов и торфяников, растрескавшейся землей и до срока побуревшей на болотах осокой. Точно спины древних крокодилов, обнажались каменишники на реках в таких местах, где дно бывает видно раз в сто лет. Погода менялась: было то знойно, то ветрено, но за все лето в этих местах – лишь два дождя.
Пестрые георгины под окнами за-цвели в сентябре, хотя должны были в июле. А в середине месяца начали похрустывать легкие заморозки. В низинках прихватило кабачки, а тут, у стен Ферапонтова монастыря, возле Бородавского озера, еще полыхали осенней красой палисадники перед домами и разливался по земле пока еще не высушенный ночным морозцем тонкий запах неспешно вянущей листвы, ботвы на огородах, преющей голой земли; накатывало волнами мокрое тепло с озерной глади – здесь осенью всегда так, зато весной озеро тепло забирает, и заморозки держатся дольше, и снег сползает медленнее.
Из Ферапонтово мы вышли ранним утром. Спозаранок приоткрылась дверь на кухню, и я услышал голос Дмитрия: «Ничего, ничего, еще спите». Понял: пора вставать. Через стекло в кухню, где мы спали, проник вялый луч и упал на спальный мешок. Я выглянул за окно: осеннее солнце холодно поблескивало в сырой траве, от одного взгляда на бегущую мимо окна собаку сделалось холодно до чесотки. Чай, холодная гречка – и в путь.
Путь лежал вдоль южного берега Бородавского озера, по старому тракту на Кириллов. Деревни встречались пустые и тихие, ни трактора не слышно, ни бензопилы, вообще ничего механического, разве что какой-нибудь проржавевший велосипед у крыльца повалился.
Испокон веков живет в русской деревне любовь к тракту, к которому она льнет всем своим женским сердцем и телом. Веками пыль из-под копыт, скрип снега под крестьянскими санями, в последние полвека – тарахтенье и непролазная грязь разбитой пьяным трактором колеи – все это было необходимым, неизбежным приложением к дороге и становилось судьбою деревни. Но здесь, в этом древнем краю, исстари у деревни была другая зазноба – озеро, и деревенские усадьбы хоть и с оглядкой на тракт, но лепились к берегу, окнами и всем разноцветьем палисадов обращены были к воде. Там, посреди вод, крохотный островок, а на островке – Крест в память прежде почивших, вся и всяческих, установленный несколько лет назад местными православными.
Берег озера заселен ровным «слоем» – дома, баньки, деревня перетекает в околицу, та – в починок, и снова дома, усадьбы: древняя праславянская земля. Выходишь, наконец, на красную поляну, место для часовни или хотя бы для креста, но... Или вдруг возле дороги взгорок-курган – и невольно думаешь, что тут если копнуть, непременно что-нибудь археологическое сыщешь, крестик или там глиняную свистульку.
До 50-х годов ХХ века здесь вообще ничего не менялось сравнительно с пятивековой давностью, только населенность этих берегов то уменьшалась, то росла, а за последнее столетие народ все больше вымывало, особенно войнами.
И теперь-то, когда в деревнях одни старики, школы позакрывались оттого, что некого учить, понимаешь, что иначе уже не будет, былого не восстановить и надо как-то привыкать и устраиваться с нашим малолюдством, надо стремиться, чтоб хоть вообще земля не обезлюдела.
...Вначале мы шли по безлюдному асфальту километров пять и уже решили, что так бодро-скучно протопаем до самой Ниловой пустыни, как вдруг асфальт оборвался, началась такая укатанная грунтовка. Что ж, тоже дело. Но возле какой-то деревни оборвалась и она – далее пошла лесная просека с ухабистой колеей, местами больше напоминавшая тропу. А мы-то здесь собирались ночью идти...
Еще четверть века назад это был главный старинный тракт на Ферапонтово и далее на север, на Чарозеро, на Каргопольщину. Идешь, и нет-нет, проглянет вдруг под ногами на взгорке мощеный булыжник, вымытый дождями; сделаешь несколько шагов – и булыжник уходит под зеленый благородный мох, точно под сукно стола какого-нибудь коллежского регистратора XVIII века... По этим камням некогда прошли тысячи путников и паломников, скрипели телеги и проносились всадники в воинских доспехах. Но вот при жизни одного поколения дорога так забуерачилась, что если б не редкие поездки трактора за лесом, она бы окончательно заболотилась, заросла, и лес поглотил бы ее. Ничто здесь, на земле, нельзя устроить на веки вечные; как дом, в котором не живут, стремительно дряхлеет, так умирают даже крытые камнем дороги, если только мы вновь и вновь не проходим ими.
Чем глубже в лес, тем все призрачнее дорога, а ближе к жилью неведомо откуда, безо всяких боковых въездов, появляются все новые следы машин, телег, тракторов. В конце концов лесная дорога превращается незаметно в обычную проселочную, набитую.
У опушки на дороге следы хромой собаки, ведущие от деревни – в лес: пошла в чащу за только ей ведомым снадобьем, лечебной травкой или корешком.
Далее – луговая дорога, лениво опоясывающая холм, деревня в три дома, один из которых – каменный, полуразрушенная усадьба какого-то мелкопоместного дворянина. На крыльцо избы выходит иссушенный, с голыми ногами-палками, вставленными в валенки, старик – он показывает нам куда свернуть, чтобы идти на Пустынь.
Расплющенные черные кожистые силуэты лягушек в дорожной пыли, с длинными, точно у музыканта, пальцами. Кузнечики брызгами разлетаются в стороны из-под ног и с шорохом падают в придорожную траву. Тугие волокнистые пики цветков подорожника, седые осыпающиеся кудряшки иван-чая, побуревшее поле неубранного клевера, на котором радостно пробивается уже новое поколение сиреневых головок. «Будут ужо и на вас ноябрьские ветра», – сурово думаю я и тут понимаю, что устал. Уже за полдень, а привала мы еще не делали. Но остановишься, и суставы ног мгновенно покрываются точно ржавчиной – не разогнешь без боли.
На подходе к полузаброшенной деревеньке Жохово в дорожной пыли вдруг нашел старинный кованый гвоздь. Потом шел и думал длинные думы о смысле этой странной находки. Быть может, с этого места в нашем паломничестве совершился перелом: дело пошло к концу.
(Продолжение на следующей странице)
 | назад |
| вперед |  |
