Я не случайно здесь особо оговорила возможность наказания маленького шалуна в радостный для него день приобщения Святых Даров. Что такое Святые Дары для малыша, не могущего еще здраво размыслить о них? Я частенько смотрю на маленьких причастников со стороны, пытаясь разрешить для себя этот вопрос. Сопоставляю, раздумываю, делаю какие-то умозаключения... Взрослому причастнику состояние причастности Телу и Крови Христовой помогает «сохраниться от греха». Не то с ребенком. Можно много и сладко говорить ему о причастии, а дитя не поймет, поскольку его голова еще мала или просто неподготовлена к восприятию таких слов. И вот он шалит, толкает брата, завидует новой игрушке в руках приятеля, плачет, требуя себе лакомство.

Всю свою жизнь, не ходя в церковь и не будучи знакомой ни с одним верующим человеком, я знала, что верую в Бога. Это не мешало мне расти как-то вкось и приобщаться совсем не церковной мудрости. Однажды на сельхозработах, куда нас послали на третьем курсе института, полеживая в полумраке за печкой и прислушиваясь к болтовне моих попивающих чаек однокурсниц, я подумала, обращаясь неведомо к кому – видимо, к Кому-то:

– Я Твоя, Господи. Я в Тебя верую. Я Твоя. Твоя. Ты это знай.

Потом я заснула и увидела сон. Какой-то огромный белый лист, весь испещренный подписями, и я его вижу откуда-то сверху, скольжу по нему взглядом. Полумрак... И вдруг луч света осветил часть этого листа – и я увидела свою подпись в окружении чужих. Проснувшись, я поняла, что меня услышал Бог. Строки о «Книге Жизни» мне стали известны спустя года три – именно тогда я впервые прочитала Новый Завет. А в двадцать пять лет я впервые увидела, как в храме причащались молящиеся, и мне стыдно вспомнить о тех выражениях, в которых я об этом рассказывала своим приятелям. Одна из моих слушательниц, преподавательница кафедры марксизма-ленинизма, сказала мне при этом:

– А, это вот как называется – причастие.

Надо же! А я и не знала...

Лет в двадцать восемь я впервые, забыв, кстати, исповедаться и, кажется, не натощак, причастилась Святых Даров. Потрясение же, взрыв, катастрофа, просто-таки обвал, который я в себе предчувствовала много лет назад, произошел позднее, и связано это было с первым причастием моего младшего сына.

Сынок этот не мог спать ни ночью, ни днем, зачастую даже и на улице, в покойной коляске. Я настояла, чтобы кроватка малыша была переделана в качалку, – так он меня измучил своим криком. Ночью он просыпался пять-шесть раз, и каждый раз его надо было успокоить, укачать, зачастую на руках. Ванька измучил меня страшным, постоянным недосыпом, и этому, казалось, не будет конца. И вот, наконец преодолев собственную лень и некоторое внутрисемейное противление, я отнесла его окрестить в нашу церковь, напоминавшую тогда изнутри новостройку. «Вдруг Ванюшка научится после крещения спать?» – таила я в себе некоторую надежду. Окрестили, не причастив (попросили для этого прийти в другой день), – сынок продолжал по ночам вопить по-прежнему... «Ну что ж, нет мне облегчения, и ждать, видно, нечего. Такой уж он у меня уродился», – решила я.

Протекло две недели, и, не питая никаких надежд, я понесла своего Ванечку к причастию. Обедню служил священник, который лично мне ужасно не нравился и которого мой муж за его внешность прозвал «саксофонистом». Этот батюшка причастил мое покорное в тот миг дитя, и мы побрели домой. День прошел как обычно: ели, немного спали, ходили за ручку. Ничего не ожидая, я уложила своего сына на ночь и легла сама. Проснулась я поздним утром. Муж с удивлением посмотрел на часы, на улыбающегося, выспавшегося Ванечку и изрек:

– Может быть, эта ночь нам всем просто приснилась?

Впервые за всю свою жизнь, длиною ровно в год, мой мальчик проспал ночь крепким детским сном. Он не просыпался и не плакал! «Помогло, помогло!» – ликовала я. Однако следующая ночь принесла мне новую загадку: Ванечка вновь плохо спал, кричал и плакал. И потом кричал, и дальше этого «потом», и все хуже и хуже обстояли наши с ним дела. Промучившись так месяца два, снова потащилась с Ванюшкой в церковь к причастию. И вновь – вырванная у кошмаров ночь, в течение которой дитя спало безмятежным сном, как ангел.

И началась эта, как я говорила тогда, наша домашняя мистерия: ночи покоя после приобщения Святых Христовых Таин среди моря ночных страданий ребенка и матери.

С первого же Ваниного причастия передо мной встал мучительный вопрос: а что, собственно, с ним произошло? Не то чтобы я не знала о Теле и Крови Христовой, которой приобщаются христиане в церкви в конце литургии... Я об этом знала, и спроси меня кто-нибудь по дороге в церковь, зачем иду туда со своими детьми, я бы ответила, не уронив своего образованного достоинства. Я бы украсила свой ответ цитатой из Нового Завета, припомнила бы молитву перед причастием... Не исключаю, однако, что этот кто-то мог догадаться по моим глазам о самом важном. Он сказал бы мне:

– Да ты не веруешь в это!

Ах, как бы я обиделась:

– Как это не верую? С чего вы взяли?

И подумала бы при этом, что это все жуткие наговоры на меня, крещеную, русскую... А между тем, оказавшись перед необходимостью дать прямой ответ на чудо, свидетельницей которого я стала, я не нашла в себе сил сказать прямо, от сердца, ничего не цитируя и не выказывая свою замечательную осведомленность: «Да! Это истинное Тело и Кровь Иисуса Христа, и это, оказывается, единственное лекарство, в котором нуждался мой больной ребенок».

Полгода я мучилась вопросами, которые поставила перед собой сама: что такое Святые Дары? Почему мой сын блаженствует ровно одну ночь после причастия? Чем отличен день после причастия от всех остальных? Если бы Бог судил иначе и послал облегчение Ванечке сразу и насовсем после первого же его причастия, я бы, наверно, не так мучилась всеми этими вопросами. Но эта головоломка была мне послана, и я впала в какое-то странное состояние.

В те полгода я не могла взглянуть на телевизор, взять в руки газету. Меня жгла изнутри «жажда духовная» – я хотела узнать, понять, постигнуть. Я вытащила из домашней библиотеки те книги, которые могли мне помочь найти вожделенную жемчужину: это оказался «Катехизис», один из томов «Добротолюбия», дедовская старообрядческая Псалтирь, «Размышления о Божественной Литургии» Гоголя. И, конечно же, Новый Завет! Как я в него вцепилась! За полгода я умудрилась прочесть его «от доски до доски», все подряд и без перестановок, раза три. И все что-то меня не удовлетворяло. Думала, размышляла, сопоставляла – как сумасшедшая, которая ни о чем уже, кроме одного-единственного предмета, думать не в состоянии. Такой я была тогда. Мудрено же мне было найти нужные слова... Потому что искала я тогда не слов, а веры. Это был мой исход из египетского пленения, и страшно мне было видеть впереди себя огненный столп до самых до небес.

Как песчинки ссыпаются в одно место, и неведомо которая из них образует заметный на глаз холм, так и страницы, мелькавшие перед моими глазами, сделали свое дело. И вот я отложила очередную книжку в сторону и подумала... О чем? Не стесняясь, отвечу так: слова тогдашние, пришедшие мне в голову, можно найти где угодно и, например, в «Катехизисе». Ничего нового я не надумала. Я просто поняла, что Иисус Христос действительно воскрес и что все, что обещал Он, живя среди людей, свершилось. Есть Церковь, в которой сбылось это все. Врата адовы бессильны затворить свет, льющийся из нее, и поэтому мой мальчик, принявший в себя каплю истинной Крови Христовой, оказывается недосягаем для нечисти, мучившей его дни и ночи.

Но если это так, думалось мне, какое же это счастье – иметь такую Церковь! Вот бранят ее многие, христиане и нехристиане, выговаривая за грех отступничества. Дескать, дурны были в годы советского нашего прошлого все – и иерархи, и иереи, и миряне. Вера их не была горяча; они, покупаясь за сребреники, предавали Христа, боялись мученического венца, идя на сговор с властями... Кругом мы, мытари, блудники, разбойники, грешны пред Богом, но сколь милостив суд Его! Он нас Себя не лишил, Церкви Своей не отнял!

Все сохранила для нас Церковь святая, и она пребывает непорочна, как и в день Святой Пятидесятницы. Все то же, ничего не изменилось за протекшие века. Только одежды на нас другие, а Христос пребывает тот же, вовек! И может ли быть иначе, если Дух Святой, делая хлеб и вино Телом и Кровью Христа, очищает все в ней, подобно огню?

За полгода таких раздумий я поняла, что полное исцеление моего мучимого ночными кошмарами ребенка придет из Церкви. Во мне родилось какое-то очень большое доверие ко всему, что происходит там, и я мучительно перебирала в памяти, что же еще я должна сделать ради своего ребенка. Наступил Рождественский пост, и я начала поститься. Постилась я, как и всегда у меня это бывает, со множеством отступлений и нарушений. Эта неполнота пощения связана прежде всего с тем, что в семье, кроме меня, никто не постится. В первый раз, когда я решила соблюдать пост, я объявила в семье:

– Очень прошу не обращать внимания на то, что я буду есть. И не заботьтесь о пище для меня и не жалейте меня. О себе не беспокойтесь: буду готовить вам как всегда.

– Ну тогда ладно, – получила я в ответ.

Пост осложняется для меня еще и тем, что я, воспитанная попросту, не могу выбрасывать пищу. Дети оставили на тарелке кашу – мама, как обычно, доедает ее сама. А иногда, бывает, неудачно приготовишь, да еще не рассчитаешь в объеме, и пожалуйста – приходится самой доедать из кастрюльки не очень вкусную еду, которую второй раз все решительно отказались есть. Утешаю я себя во дни поста любимым своим изречением: «Понеси, сколько сможешь». Вот и стараюсь: как-нибудь, да дотянуть пост до конца.

Вот так, через пень-колоду, но все-таки очень стараясь, попостилась я и наконец решительно объявила дома:

– Завтра ухожу на несколько часов в церковь, к причастию.

С крикуном Ванюшкой даже папа родимый отказывался остаться на пару часов, но тут, вздохнув, согласился. По дороге я вспомнила давний совет одного своего приятеля: «Твой ребенок (речь шла о старшем) испуган чем-то? Отнеси его к причастию, а не можешь, отдай в церкви записочку. Напиши в ней: «О здравии болящего младенца такого-то». И верь, что все у него пройдет». Так я и сделала. В церкви в тот день я молилась изо всех сил о своем полуторагодовалом младенце и просила простить мои в нем грехи... С последовавшей за этим днем ночи Ваня перестал кричать и плакать.

Вот я иногда думаю: как просто и даже – если посмотреть сугубо внешним взглядом – примитивно это чтение записочек и списков клиром пред иконой, диаконом пред алтарем, иереем пред престолом. Вот скользят глазами по листочкам, не разжимая губ, мальчики в стихарях. И что же из этого следует, что нам ожидать? Однажды я видела, как два таких маленьких служки, передав назад свои листочки, начали затем незаметно попихивать да пощипывать друг друга – соскучились, видно, родимые, поиграть захотелось. Для глаз картинка эта (молебен о здравии или упокоении) простая, а для души? Вера – вещь ужасно сложная. Нет ее, и взять негде. Нету ее, и никакое явное чудо не поможет. Пожмет человек плечами и скажет: «Да, видел. Да, помню. Ну, не плакал. И что же дальше?» И пойдет себе человек дальше. Нету веры. Пусто. Так ничего не значит и церковный обряд для многих из-за сердечной пустоты там, где ей места не должно бы быть. Однако все это, надо думать, до поры. Как в одной русской песне поется: «Нет поры – вот и нету жены. Будет пора – будет жена». Так и о вере: нет поры, вот и веры нет. Даст Бог – будет.

Памятуя обо всех этих событиях в своей жизни, я не просто крайне осторожна в оценке поведения ребенка после причастия, но и чаще всего просто отказываюсь от каких-либо попыток такого рода. С детьми в церкви только кажется все простым, а на самом деле они приносят с собой туда и огромные сложности, и соблазны, и искушения.

Иван Ильин писал о дне после причастия: «Сердце поет». Кто-то из моих знакомых сказал и так: «Такая тишина на сердце, когда идешь, приобщившись, из церкви домой». А что знаешь ты, дитя мое? Ты страшно устал, мой маленький, пришел из церкви едва живой. Раздеваться сам малыш отказывается, валяется себе на ковре и только хнычет. Старший тоже хорош: уселся в свою любимую позу на диване и о чем-то думает, глядя неотрывно в окно. Не до младшего брата ему, самому бы на себя где-то сил наскрести: раздеться, повесить аккуратно одежду, вымыть руки, сесть за стол. На такое сверхмедленное раздевание у детей может уйти полчаса, и все равно без материнской помощи обойтись они не могут. А я и сама без сил из церкви пришла.

И все-таки, глядя на своих малышей, я твердо знаю: им ведомо то, о чем я и не догадываюсь. «Таковых есть Царствие Небесное», – сказал Господь. Даже тот крик ужаса, которым предваряют некоторые младенцы приобщение Святых Христовых Таин, свидетельствует с полной наглядностью о присутствии в храме Того, о Ком некоторые из взрослых причастников и не догадываются. Таким страшным криком, как в церкви, дети, смею вас уверить, не кричат даже в прививочном кабинете в ожидании укола. Может, и акустика виновата, только эти вопли, издаваемые некоторыми детьми перед причастием, свидетельствуют о благоговейном ужасе, который они переживают, приблизившись к святыне. Иногда я думаю, что самый закоренелый в неверии человек, вслушавшись в эти страшные крики, мог бы уверовать во Христа, только для этого надо иметь глаза и уши – видеть и слышать. Жаль, что иные из взрослых, стоящие со скрещенными руками за детьми, не могут издавать подобные же крики ужаса, как эти малыши. «Да не в суд и во осуждение...»

Да, есть дети, через которых в день их причастия открываются у взрослых глаза на чудеса Божии. Для других родителей, однако, эти ожидания остаются втуне, хотя и потребны их детям облегчение многих мук и душевных неустройств. Причащение Святых Христовых Таин – не волшебство какое-нибудь и не чародейство, наводящее на ребенка гипнотический сон и повергающее его в состояние благостной покорности. Чудесные проявления Святого Духа, наблюдаемые в Православной Церкви, носят на себе черты какой-то замедленности, мягкости, неброскости: ты можешь по неизмеримому человеколюбию Божию их принять или же отвергнуть – все зависит от твоей веры. Верою можешь многое взять и многому научиться в день причастия. Может, однако, это и не произойти, несмотря на самый благочестивый твой настрой, потому что у Бога, для которого открыты все сердца, Своя мера и Своя оценка нашей любви к Нему.

Как рассудить о состоянии ребенка, приобщившегося Святых Христовых Таин и вместе с тем такого капризного, такого неспокойного? Ничего рассудить здесь невозможно, поскольку нет и не было на земле человека, могущего уразуметь Святую Евхаристию. Мое нынешнее отношение к этому событию церковной жизни таково, что если бы меня сейчас спросили: «Вот будь ты мужчиной, решилась бы ты стать священником?» – ответила бы не без ужаса: «Нет!» Внутренний страх (своего рода завеса) отделяют от меня Святую Евхаристию, и поэтому рассудить о достойных и недостойных, приносящих в храм своих детей для их причащения Христовой Крови, я не могу.

Хотелось мне умолчать об одном случае в моей жизни, но придется, видно, рассказать и о нем. В те баснословные времена, когда мой Ваня еще кричал по ночам, а я не выпускала из рук Евангелие, как-то случилось у нас следующее событие. В ночь после причастия сын почему-то плакал едва ли не больше, чем обычно. Что случилось? Положа руку на сердце, говорю: не знаю что. И это – при моей любви к детальному анализу разного рода событий и житейских положений. Я совершенно потеряла в памяти тот день – я не помню его. Лишь одно запомнилось: литургию служил не тот священник, к которому я, слава Богу, успела уже привыкнуть. И тут в моей тогда совершенно темной голове замкнулось: вот из-за кого Ванюшке не «помогли» Святые Дары! Потому что и этот священник мне, конечно же, ужас как не нравился. Удовлетворившись этим объяснением, я расслабилась настолько, что позволила себе забыть тот день. А между тем запомнить его было бы мне совершенно необходимо... Прошло время, и я поняла свою ошибку, свою вину, свой грех хулы на Духа Святого и стала мучительно припоминать тот день. Уж не тогда ли я в сердцах прибила своего Ванечку? Когда, вся сотрясаясь от злобы, я изо всех сил лупила его, я ведь помнила, что он нынче причастник. Знала это и тем не менее старалась шлепнуть побольнее. Может быть, это было именно в тот день?

Припоминается мне и другое: было в какой-то момент во мне отношение к Святым Дарам как к своего рода лекарству – этакое снотворное в моем обыденном пошлом сознании. «Вот свожу Ваньку в церковь к причастию и высплюсь», – думала я, совершенно измученная ночными борениями с ним. Вот за все это, наверно, и не сподобил Господь «неосужденно причаститься» младенцу, сидевшему на моих грешных руках.

Какой же связкой мы соединены с детьми! Как надо следить за собственными поступками и мыслями, которые опрокидываются на них и метят одной с нами краской: белой, золотой, голубой или же кровавым багрянцем да бурой грязью. Вот почему день после причастия – это серьезное испытание прежде всего для меня, матери. Я отношусь к этому с таким напряжением, что зачастую даже как будто радуюсь, если дела отодвигают еще на несколько дней наше с детьми посещение церкви.

Много соблазнов и преткновений ожидает в день причащения деток некрепкую в вере мать. Однажды, выйдя из церкви, я повернулась к своему старшенькому и буквально остолбенела, открыв рот. Лицо его было покрыто сыпью, которая, как оказалось, была первым проявлением угнездившейся в нем краснухи. А ведь дома надо уладить и недоразумения такого рода: «Вот видишь! Ребенок заразился в церкви». Нет, нет и нет! У Святой Чаши дети не могут получить какую-либо инфекцию и не могут ее передать другому. Пора, наконец, снять с себя пионерский галстук и забыть тот бред, который мы читали в учебнике по истории СССР.

В другой прекрасный день, когда Ванечка был причастником, он упал с качелей и ударился затылком об огромный камень, торчавший своим острием вверх. Матушки, наблюдавшие это падение со скамейки у песочницы, в ужасе отвернулись, ожидая, что от такого удара череп будет размозжен. Но произошло чудо: сынок отделался рассеченной на голове кожей и одной скрепочкой, стянувшей рану. Так закончился тот радостный денек: нашим бегом сломя голову с окровавленным ребенком на руках в травмпункт и мучительным стоянием перед дверью операционной, где захлебывался рыданиями бедный Ваня.

И болезни, и травмы, и разного рода беспокойства душевные – ни от чего не застрахован в день причащения Святых Даров ребенок. Это надо твердо усвоить, но «блажен не соблазнившийся о Мне»... Блажен не усомнившийся в Его присутствии, в Его всемогуществе, в Его безграничном милосердии и любви. Я кругом не успеваю в деле воспитания детей своих и, стараясь, вновь и вновь отступаю, идя на компромисс из-за своего внутреннего неустройства, неотложных дел, семейных обстоятельств. И только Господь устрояет храм Свой в душах детей моих, только Он утверждает и взращивает в них веру, то есть то, над чем я бессильна со всем своим грешным составом. В этом смысле нет для детей более необходимой пищи, чем Тело и Кровь Христова.

«Господи, всели в мя корень благих, страх Твой в сердце мое», – молится святой Иоанн Златоустый. Вот и я, не надеясь на успех собственных усилий, уповаю на присутствие Божие в детях моих в день приобщения Святых Христовых Таин и верую, что удержит Господь их сердца в Себе. И в день Страшного Суда узнают они Того, Кого знали с младенчества, и посмотрят в Его очи с верою, надеждою и любовью.