ПЕРЕКРЁСТКИ
ВИТИНА АНТАРКТИДА
Судьба русского полярника
Руины
Девять лет назад я подвизался какое-то время на студии документальных фильмов в Петербурге. А друг мой Валера занимался делом, которому трудно подобрать название. Стройка – не стройка: они с ребятами разрушали изнутри старые дома, сохраняя их исторические фасады. Затем на смену приходили настоящие строители, а Валеркина бригада перебрасывалась на новый объект.
Работали, главным образом, ломами. Кроме журналистов, там можно было увидеть и художников, и юристов, и даже доблестных советских полярников из института Арктики и Антарктики. Одним из них и был Витя Егоров – герой моего сегодняшнего рассказа. Его горькие сетования о том, что закрываются наши станции на шестом континенте, оформились у меня в сценарий для небольшого фильма.
Вначале должны были пойти архивные кадры Антарктиды, где Витя провел два сезона, потом стройки, где он, ученый-метеоролог, долбит древние перекрытия. За этим должен был последовать его рассказ о том, как рушатся наши исследовательские программы на Южном полюсе. Написал я заявку, нашел режиссера – старого мастера. Он без особого энтузиазма согласился поехать на объект, послушал сбивчивые Витины речи и остыл к моей идее окончательно. Да и я, глядя на унылые осыпи пыли в прорехи между этажами, понял, что снимать, собственно говоря, нечего.
Тоскливый это был символ – полторы дюжины интеллигентов, которые не то дома, не то что-то в себе самих разрушали. Один из них увидел на каком-то из верхних этажей старуху. Ну, старуха и старуха. Потом понял, цепенея от страха, что не может она здесь находиться – на такой высоте, среди провалов, где каждый шаг может закончиться падением и гибелью... Пришлось увольняться, бежать от безумия. Плохо нам было.
Итак, фильма не получилось, но знакомство наше с Егоровым продолжается по сей день. Дела в институте у него по-прежнему обстоят неважно – затянувшийся отпуск без содержания грозит обернуться увольнением. Но вот что-то изменилось: Витя поверил в Бога. И живет он теперь со своей верой, как моряк с океаном, который крутит и вертит его, заставляет захлебываться и оставляет без сил, но наполняет душу величием и дарит бесконечно больше.
Витина Антарктида
– Долго меня в Антарктиду не пускали, – смеется Витя.
И правда – смешно. Как же Вите без Антарктиды? В училище имени Макарова – «Макаровке» – он учился на арктическом факультете по специальности «метеорология». Потом работал на Чукотке, однако неотступно просился на шестой континент. И хотя брали туда все больше москвичей, Егоров своего добился.
На самолет сели в Ленинграде. Потом была посадка в Африке, жара там стояла - градусов за 30. Местный аэродром в Адене держали под обстрелом какие-то боевики: не то освободители, не то поработители (кто их разберет). Наконец показалась Антарктида. На побережье мороз был градусов 30, а дальше, в глубь – до семидесяти. Сели на превосходную ледовую полосу, держава была сильной, могли себе позволить. Ощущение было грандиозное.
Как писал в 1947 г. американский исследователь Ричард Бэрд, «на краю нашей планеты лежит, как спящая принцесса, земля, закованная в голубое. Зловещая и прекрасная, она лежит в своей морозной дремоте, в складках мантии снега, светящегося аметистами и изумрудами льдов... Такова Антарктида – материк, по площади почти равный Южной Америке, внутренние области которого нам известны фактически меньше, чем освещенная сторона Луны».
Витя долго не мог прийти в себя от счастья, не понимая, как мог он, деревенский мальчишка, оказаться здесь, едва не на другой планете, в передовом отряде ученых!?
Действительность, правда, не слишком располагала к эйфории, и вскоре Егоров получил боевое крещение. Это было на «Молодежной». Витя был тогда молодой, самонадеянный, хотя три года прозимовал на Чукотке. В ночь очередной вахты нужно было ставить прогнозы по станциям, и хотя Егоров знал о штормовом предупреждении, полез наружу. Ветер дул со скоростью сорок метров в секунду. Полярника подхватило, а вокруг ни зги не видно, и можно нестись в океан, пока не примешь смерть... Сколько раз потом повторялось подобное в его жизни! В этой снежной круговерти, заполонившей громадное пространство, какой-нибудь провидец смог бы, наверное, разглядеть все Витино будущее – гибель страны, махание ломом в петербургских трущобах, отчаяние и протянутую в последний момент руку Божию...
В тот раз – первый – на пути в никуда Егоров столкнулся с гидрологической будкой – метр на метр шириной. Уперся в нее покрепче, отдышался. Но вытереть пот, выступивший на лбу от облегчения, уже не мог. Был слишком основательно, с ног до головы, спеленат снегом – одни глаза видны. Ухватившись за кабель, кое-как добрался до жилья.
* * *
Спрашиваю:
– Расскажи, а как там, в Антарктиде, в бытовом плане?
– Именовалось у нас все, как у моряков, – откликается Витя, – кубрик, кают-компания. Картинки на стенках висели – девчонки всякие. Икон не замечал. Был, правда, товарищ, увлекавшийся восточной философией, но он жил уединенно, и что там висело у него, не знаю. В продуктах никаких ограничений – шведский стол, бери всего, сколько хочешь. Склады были забиты замороженными сардельками, сосисками, мяса было вдоволь, но любимым блюдом была яичница. А так как курицы в Антарктиде не водятся, то яйца бывали даже годовалой давности – если их переворачивать каждый месяц, они долго хранятся.
– Пингвины к вам на станцию приходили?
Витя улыбается:
– Меня часто спрашивают: «Ты пингвинов ел?» Нет, конечно. А заходили они к нам часто. Были двух видов: большие и те самые – маленькие, которых любят изображать художники на мороженом. А в жизни пингвин чем меньше, тем воинственнее. Вот императорские, это миролюбивые ребята, они – крупные, голову вытянет, получается вровень с человеком. Был случай: один такой у нас на станции месяц простоял в задумчивости. Помойками пингвины не интересовались, в отличие от нахальных чаек-поморников.
– Говорят, люди у вас в тесноте так надоедали друг другу, что под конец видеть друг друга не могли.
– Нет, мы не уставали от товарищей. Начальник подбирал людей, чтобы человек хорошо знал свое дело и чтобы можно было опереться на его плечо. И потом – работы было невпроворот, так что не было времени у нас времени надоедать друг другу.
– А как все-таки отдыхали?
– В футбол играли, в нарды, кино смотрели.
– В футбол? На таком морозе?
– При штиле было нормально. А на «Востоке» гоняли мяч при 50 градусах – и ничего.
* * *
Действительно ли Антарктида – континент?
|
В свое время академику Капице дали Нобелевскую премию за открытие озера под ледяной шапкой Антарктиды. На станции «Восток» мы даже начали бурить скважину в надежде пробиться к этому ювенильному морю, но потом остановили работы, опасаясь за чистоту древних вод. А вот Витин начальник, полярник Валерий Белязо, считает: нет, Антарктида – это не континент, а архипелаг островов, между которыми протекают подо льдом реки, течения. Под влиянием этого и откалываются айсберги.
Не меньше айсбергов Витю поразило то, как рухнул ледяной, стометровой высоты палец рядом со станцией «Беллинсгаузен». Там Егоров провел вторую зимовку. Антарктида все время меняется, меняются представления о ней, и только советское присутствие там казалось незыблемым.
Егоров вспоминает забавный случай. К нему на «Беллинсгаузен» приехали гости – ученые из Англии, Аргентины, чилийцы, станция которых была недалеко от Огненной земли, на том куске материка, который чилийцы считают 14 регионом своей страны. Аргентинцы, в свою очередь, тоже на него претендуют. И вот разгорелся на «Беллинсгаузене» вечный спор между пылкими латиноамериканцами – у кого больше прав на Антарктику. Русские не вмешивались, из деликатности, только улыбались. Поэтому арбитром выступил англичанин-студент из Кембриджа, который фаталистически заметил, что полемизировать на эту тему бессмысленно. Как русские с американцами договорятся, так и будет.
А богатства там сокрыты великие. Был некогда единый континент Гондвана, в котором Антарктида переходила в Африку. Советские геологи доказали, что сходство пород очень велико. И все, что найдено людьми в ЮАР, например, богатейшие залежи алмазов, должно иметься в том районе, где стояла наша станция «Молодежная». Сеть советских станций стояла по всему контуру материка, хотя даже в лучшие годы нас было там меньше, чем исследователей из Соединенных Штатов. У них станция «Мак Мердо» – это настоящий город, с населением в 5 тысяч человек. Там есть даже шоссе, по которому можно гонять на автомобилях.
Американцев, надо сказать, уважают, но теплых чувств к ним не испытывают. Однажды попал в катастрофу австралийский вездеход. Два человека тяжело пострадали – у них были сломаны ноги. Попросили помощи у янки. Те согласились, но запросили за спасательные работы такую сумму, что у австралийцев в глазах потемнело, и они обратились к идеологически чуждым советским коллегам. Немедленно был выслан вертолет, на «Молодежной» пострадавших приняли на борт самолета и отправили на «Беллинсгаузен», где в тот день как раз дежурил Витя Егоров, с тревогой наблюдая, как портится погода.
Когда пилот Владимир Быков запросил разрешения на посадку, Егоров его обнадежить не смог – посадка нежелательна. А горючего оставалось в обрез. Можно, конечно, дотянуть до «Новолазаревской», но это тоже риск. От Вити зависело, дать разрешение на посадку или нет. Риск огромный. Если самолет, получив от метеоролога добро, разобьется – это и для него, Егорова, конец. В этот момент ветерок немного разогнал туман.
– Тысячу на сто, – спросил Витя летчика, – хватит (то есть видимости тысячу метров в длину и сто в высоту)?
– Сяду, – пообещал Быков.
Это был чистый сговор, в нарушение всех норм и правил, но остальные варианты были еще хуже. Посадка прошла успешно.
* * *
Когда Егоров вернулся с последней зимовки, инфляция в стране была в самом разгаре. Карманы полярника были набиты деньгами, полученными за месяцы работы. Их хватило как раз на то, чтобы купить платяной шкаф. Правда, для того, чтобы оплатить его доставку пришлось продать черно-белый телевизор. Это избавило Витю от лицезрения людей, которые задавали по ТВ вопросы – зачем нам Арктика, Антарктика, зачем космос?
Но ничто не могло спасти нашу науку от последствий этих разговоров. Была свернута «Молодежная», с ее взлетной полосой, способной в любое время года принимать ИЛ-76. А закрытая станция – похороненная, в прямом смысле этого слова. «Мирный» – наша первая станция сокрыта сейчас в толще льда. Одновременно шел развал исследований Арктики, где даже во время войны открывались новые станции. Ведь еще Ломоносов сказал, что Россия будет прирастать Сибирью, а самый короткий путь в Сибирь – это Севморпуть. Но гробилось все основательно.
– В бытность мою начальником отдела метеопрогнозов, – говорит Егоров, – это был примерно 96-й год, я сам закрашивал на карте закрытые станции. Черным цветом, одну за другой, половину из тех, что были.
История одной фотографии
Мы сидим на кухне у нашего Валерки Фенева. Витя, как всегда, говорит больше всех – и про зимовки свои, и про рейды на заработки, в которых он исколесил уже немалую часть страны.
Из последних историй запомнилось, как Егоров подружился со сторожем в Вятском Трифоновом монастыре, и тот стал его пускать по вечерам к чудесному источнику. Так было Вите худо перед этим – какие-то кавказцы деньги украли из гостиничного номера да пару зубов вышибли, когда Егоров бросился наперехват. Но когда он омылся первый раз в святом ключе – повеселел, решил: «Значит, Богу так было угодно. Малой бедой от большой уберег».
Валерка толкает меня в бок: «Записывай».
* * *
«Так вот, отправился я в командировку в Казань...» – начинает Егоров следующий рассказ.
В Татарии заехал в Нижнекамск к другу – односельчанину, тезоимениннику Виктору Жуку. Родом они оба из деревни Мотохово, в ста километрах от Питера. Кстати, в одной из деревень их круга – Захоже – родилось искусство плетения русских кружев, в Вологде его освоили много позже. А Петербурга в помине не было, когда поселились Витины предки в этих краях.
У друга в Казани своя фирма, которая занимается подводноиспытательными работами, и не только в России: недавно вот из-за войны сорвался контракт с Ираком. Семья есть, счастлив, а, по идее, давно должен в могиле лежать. Из его группы водолазов, что работала под реактором в Чернобыле, никто больше не уцелел. Когда по больницам мотался, родная бабка сказала: «Ну все, Витька у нас не жилец». Пять лет прошло, как она померла... Погибая от лейкемии, Виктор Жук пытался как-то отвлечься от тяжелых мыслей и начал вырезать из дерева то одно, то другое: сначала сову – символ мудрости, потом Распятие. И как-то так, ухватившись за крест, выкарабкался водолаз из черных вод смертных.
Пока Егоров гостил в Нижнекамске, каждое утро заходил в церковь. Однажды увидел: стоят две девочки, лет пяти-шести – одна русская, с собой татарочку-подружку привела. Обе в платочках, как положено. Татарочка держит свечу в правой руке, а крестится левой. Витя подошел и добродушно, как умеет, объяснил и показал, как правильно делать. Оглянулся по сторонам, пытаясь понять, с кем эти милые гостьи пришли, но храм был пуст. Только батюшка читал молитвы за упокой да две служительницы говорили о чем-то. Девочки долго крестились, молились о чем-то, потом ушли.
Священник продолжал молиться за мертвых. Витя тоже начал своих поминать, а их у него много. Поставил свечки за упокой владыки Иоанна Санкт-Петербургского и Ладожского, блаженных Марии Самарской и Любушки Сусанинской... А накануне он открыл для себя еще одного подвижника – Иоанна Русского, солдата, попавшего на Балканах в плен к туркам и ставшего на чужбине святым, – почитают его не только православные греки, сербы, но и мусульмане. Однажды турки пытались сжечь мощи святого, но мертвый святой солдат встал с костра, вернулся в храм и лег на старое место. Разве что потемнел от огня, да и то в назидание, на память.
...Вот и Витя его помянул, а когда стал поднимать руку со свечкой, увидел – горит. Ничего не понимая, ведь не зажигал, Егоров машинально потушил ее и тут растерялся окончательно. Хотел подойти к батюшке, посоветоваться, что дальше с этой необычной, самовозжегшейся свечой делать, но как-то не решился и задумчиво вышел из церкви.
Хотелось пройтись – в себя прийти. Долго шел между каких-то домов, потом через большой пустырь, и так далее, пока не увидел детский сад. А Витя, надо сказать, очень любит детей фотографировать – знакомых, незнакомых. Вот и в этот раз достал камеру, приготовился, чтобы щелкнуть кого-то, но тут еще две девочки подошли. Витя уж и рукой махнул, мол, отойдите пока, потом сфотографирую, как вдруг понял, что это те самые молитвенницы из церкви – русская и татарочка.
И как-то легло все одно к другому, будто в едва слышной песне: Иоанн Русский, чудо со свечой, девочки, одна из которых по рождению, скорее всего, мусульманка. О чем та песня, Витя так и не понял, но стало ему хорошо, спокойно.
«Но надо сметь...»
Однажды во время зимовки Егоров захотел сделать ночной снимок с ледяной горы. Начал подъем – и спиной почувствовал за собой тысячи километров пустоты. Егорова охватил трепет. Не мог поднять камеры, что-то давило. Там, в Антарктиде, открытой некогда лейтенантом русского флота Михаилом Лазаревым, Витя получил первый толчок, который привел его потом к вере.
Поиск смысла жизни у нас, в России, – занятие естественное, и полярники – люди энергичные, ищущие, разумеется, не были исключением. Витя припомнил одно из стихотворений, которое посвятил ему его друг - Петр Логвинов:
Всю жизнь боялся не успеть,
Скажи мне что?
Жизнь – это клеть,
всего лишь клеть
В решетке – ток.
Всю жизнь к свободе
ты стремись,
Свобода – смерть.
Легко не сметь постигнуть смысл,
Но надо сметь...
– А что дальше, забыл, – разводит руками Егоров, – что-то там про плечо к плечу. Как-то раз он ввязался на станции в религиозный спор. Речь шла о выборе веры, и Витя заметил, что не нужно ничего выбирать, это уже наши сделали предки.
– Как ты пришел в Церковь? – спрашиваю я у него.
– Наверное, благодаря владыке Иоанну. Когда услышал, что евангелисты его ругают, начал разбираться. Послушал выступление владыки в Политехническом институте, и стало ясно, что к чему.
* * *
Из одного храма он переходил в другой, пытаясь устроиться, пока не прибился к легендарному батюшке Василию Ермакову и его помощнику отцу Виктору Пантину.
Что можно нового сказать про отца Василия? Однажды у знакомой Егорова жестоко пострадал при взрыве пороха сын. Особенно страшно обгорели руки, ситуация была критическая. Накануне операции женщина с мальчиком пошли на службу к Ермакову, который, выхватив их глазами в толпе, вывел мальчика к алтарю и сказал народу: «Давайте помолимся». Весь приход, сотни людей просили Бога о здравии ребенка. На следующий день врач снял бинты, долго смотрел на руки, ничего не понимая, – не могли они зажить в считанные дни. Необходимость в операции совершенно отпала. Два урока дал отец Василий, и тот, кто думает, что можно обойтись одним из них, не усвоив другой, глубоко заблуждается. Первый урок – веры. Второй – человечности, сострадания.
В храм этот Витя попал вот при каких обстоятельствах. Племянник Ваня подарил ему икону преподобного Серафима: старую, намоленную. Через месяц после этого Егоров и стал прихожанином отца Василия в Серафимовской церкви.
А спустя какое-то время племянник подарил Вите образ Христа – тоже древний. Тут бы задуматься – а это к чему? Оказалось, к Ваниной гибели. Парень собирался жениться, уже и платье заказали для невесты... Смерть наступила от передозировки наркотиков.
Так бывает. Человек, чуя смерть, бессознательно ищет того, кто сможет его вымолить, вызволить.
У брата Витиного не было ни гроша, чтобы похоронить сына. Егоров велел родным занять сколько нужно: «Приеду через пару дней, рассчитаюсь». В тот же день в трамвае расплатился за билет, а потом почувствовал – нет бумажника. Полез в карман, и верно – пусто. А там деньги на похороны и иконка Ксении Блаженной. Взмолился ей: «Ксеньюшка, помоги. Не мои это деньги. Ивана». На последние рубли заказал заупокойный молебен на Серафимовском кладбище.
А через день вдруг раздается телефонный звонок: «Вы ничего не теряли?» – «Терял». При встрече женщина заметила: «Вы должны мне 49 рублей, я потратилась». – «Да что вы, вот пятьсот, возьмите...» Женщина посмотрела строго, Витя сник, потом спросил, спохватившись: «Как зовут-то вас?» – «Мила». – «Людмила, значит...» Чтобы найти его, она обзвонила едва ли не всех Викторов Александровичей Егоровых, живущих в Петербурге.
* * *
На людей Вите везет. Свою квартиру он, например, потерял при разводе. А нынешнюю ему... подарили. Была у его тети подруга Валентина Александровна Третьякова. Жили они такой общиной – явление очень питерское, столовались вместе, вели научные разговоры. Вот и Витя к ним присоединился.
До 85 лет Третьякова ездила через весь город на работу и, даже когда ей исполнилось 90, продолжала каждое утро обливаться холодной водой. Родом она из Устюга, была ученицей знаменитого ленинградского ученого Бутейко – одного из лучших специалистов по астме. Манеры у этой старой дамы были самые аристократические, и хотя никогда не говорила о Боге, после смерти у нее обнаружились зачитанные Молитвослов и Библия. Вите она оставила все, что у имела. Так он снова обрел крышу над головой.
Пока «Беллинсгаузен» держится
Засиделись мы. Разговор вновь сворачивает на Антарктиду. Витя рассказывает, что недавно узнал: на «Беллинсгаузене» наша Церковь основала часовню (проект ее - на фото слева). Окормлять ее отправили отца Георгия, тоже полярника, настоятеля одного из монастырей в Ивановской области. Егоров волнуется: «Отец Георгий! Полярник! Что за Георгий, не Торохов ли Жора?» Позже я узнал, что фамилия батюшки Ильин. Он действительно полярник с 20-летним стажем, но только моряк. А часовню срубили на Алтае из сибирского кедра плотники-старообрядцы. Они же и установили ее близ станции.
На шестом континенте погибло 64 наших полярника. Кто обгорел в самолете, кто провалился в трещину во льдах или умер от переохлаждения, что едва не произошло с Витей на «Молодежной». И вот появилась часовня. А Витя Егоров смотрит дальше. «Хотел, – говорит, – стать монахом в Антарктиде. Такая вот мысль тщеславная, прости меня, Господи, посетила. Потому что Антарктида для меня – святое место».
Чилийцы там лет пятнадцать назад свой крест установили. И у Вити тоже все мысль была – нужно крест поставить или часовенку соорудить. Мечта о монашестве в Антарктике у него крепко в душу затесалась. Он вскидывает голову и говорит, рубя рукой воздух: «Нет, надо прежде в миру помучиться, не то какая тебе как монаху цена, от чего ты сбежал?» В глазах Витиных все разгорается пламя: «Ты испытай все мирские тяготы и невзгоды, а потом...»
Егоров умолкает, захваченный перспективой этого благословенного «потом». За окном тьма. Мы сидим втроем в старом питерском доме. Вглядываемся в будущее, смутно ощущая, что оно тоже примеривается к нам.
В.ГРИГОРЯН
 | назад |
| вперед |  |
