– Сколько лет мальчику? – спросил батюшка.

– Две недели назад исполнилось семь, – ответила я с намеком, что, дескать, с мальчиком самое бы время поговорить об этом событии в его жизни – первой исповеди.

– Как твое имя?

Митя назвал, и я опять с надеждой посмотрела в лицо священнику: это был день именин сына, и в проповеди, я догадывалась, священник будет говорить о житии именно этого святого (так, кстати, и оказалось). Ничего не сказал батюшка и лишь, накрыв епитрахилью голову ребенка, произнес разрешительную молитву.

– Не грусти, – шепнула я сама себе потом, – может быть, это и к лучшему.

В том, какую силу имеет наставническое слово священника для ребенка, я убедилась спустя несколько месяцев. Привел меня Господь побывать в отдаленном уголке России и поговорить с повергшими меня в изумление православными людьми.

– А у нас, – сказала я, – можно просто наклонить голову, назвав свое имя, и тут же получить отпущение грехов.

– Как?! И ничего при этом не говорить?!

– Абсолютно ничего! – подтвердила я.

– Да не ври ты! Такого не бывает, – сказала мне одна молодая особа. Но потом, поразмыслив, изрекла:

– А может, и бывает... Приезжала к нам тут одна москвичка и подобное же рассказывала. Но мы решили, что она это сочинила. Так неужели же такое бывает? Зачем же тогда нужна исповедь?

Вот чудаки! Бывают же такие на белом свете – общую исповедь никогда в жизни не видывали! Живут в своей глуши под крылышком у рачительного батюшки, который в течение часа успевает только трех исповедать, но уж зато разруган он ими, по нашему православному обычаю, во все корки и охарактеризован со всех сторон своего личного и служебного бытия. Ведя к нему в церковь мальчиков, я предупредила своего старшего, что на исповеди батюшка с ним побеседует. Митя тут же остановился с намерением повернуть назад.

– Не бойся, – подбодрила его я. – Он тебе поможет ответить на вопросы, которые сам же задаст.

– А о чем он спросит?

– Не знаю, – схитрила я.

Вот теперь уж для меня пришло время делать с непривычки большие глаза! Принакрыв краешком фелони моего сына и низко наклонившись к нему, священник шепотом побеседовал с Митей.

Батюшка сказал Мите, что Библию надо читать каждый день. И вот в течение целого года не было дня, не нарушенного каким-нибудь экстраординарным событием (например, ночь в поезде или приезд к нам деда, не одобряющего некоторых особенностей воспитания мною детей), в который мы бы пренебрегли духовным чтением на ночь. Иногда я робко завожу:

– Ребята, у меня еще столько посуды на кухне... Да и пол надо обтереть. Отпустите меня! Спите уж так, без Библии.

– Нет! Батюшка что сказал? «Каждый день!» А батюшку надо слушаться, сама говорила.

Вздохну и открываю книжку на заложенной вчера мною странице.

Конечно, если бы мы жили рядом с такой милой церковкой, где вся община, по выражению самих прихожан, состоит из трех с половиной человек, с исповедями у детей все бы наладилось само собой, и думаю, что не моими бы усилиями это сделалось. Но поскольку в праздник мы с детьми приходим в большую многолюдную церковь, сложности с их исповедями остаются. Напрасно думать, будто бы священник, даже и имеющий в своем запасе 3 минутки для моего ребенка, может научить его исповедоваться и без моей материнской помощи. Ой как она нужна! Исповедь может стать тяжким испытанием, которое в силу какой-то душевной травмы, не дай Бог, станет потом просто непреодолимым препятствием. Например, Великий князь Олег Константинович (погиб в 1914 г.) в своем дневнике писал, что мучительное воспоминание о первой исповеди стало для него причиной, в силу которой он старался как можно реже причащаться. А ведь в те-то времена и в тех церквах не торопились, и духовники у царской семьи были все люди отборные, опытные. Между тем некая душевная травма, нанесенная семилетнему ребенку, налицо.

Как видим из этого примера, проблемы с детскими исповедями не новы, и дело не только в привычной робости, которую испытывают как дети, так и взрослые перед этим событием. Очень хорошо об этом сказала одна благочестивая женщина, обращаясь к моей сестре:

Есть у меня еще одна, помимо хозяйственных забот, отрадная возможность для памятования о Боге. Детки мои, поскольку мать их женщина современная, то есть работающая, должны посещать соответствующие казенные заведения: детсад, школу, начальную и музыкальную, порой и продленку. И вот никогда-то меня не покидает чувство вины перед ними... Миллион раз я с пристрастием разглядывала нашу семейную жизнь, а рассмотрев, выносила о себе оправдательное решение: иначе и быть у нас не может. И все-таки совесть не перестает упрекать меня в том, что я оставляю своих детей на чужих руках. Я не обольщаюсь на свой счет, будто бы мое материнское присутствие – наиполезнейшее для детей. Сколько я встретила на своем веку удивительных педагогов, специалистов разного рода, врачей, одаривших моих детей различными умениями, познаниями, излечивших их от серьезных болезней! Что ж так печалюсь я? Всегдашняя материнская боязнь гнетет сердце: упадут неловко, обидит их взрослый или приятель, будут плакать горько, а утешить некому... Да мало ли что может случиться! Вот и стараюсь я молитвой поддержать их, когда они вдали от меня, не рядом. Весь распорядок дня я знаю и в садике, и в школе, и на продленке, и день длится, а моя молитва сменяется другой: «Господи, да будет учение сына моего во славу Божию. Господи, сохрани дитя мое от простуды на прогулке. Господи, пошли ему крепкий сон и сохрани от грешной привычки» и далее, далее, далее – весь день. И всегда вместе с этой молитвой другая – о себе: «Господи, прости меня, грешную, и сохрани дитя мое от всякого зла».

А как научить молиться ребенка? Дело это очень непростое и в огромной степени зависит именно от матери, потому что ребенок и здесь будет повторять то, что видит перед собой. В этом деле потребно время, многие годы, поэтому надо трудиться терпеливо, готовя себя к длительному усилию.

Научить детей молиться можно только в ежедневном общении с ними: какие-то маленькие реплики и советы матери, сказанные как бы кстати, между делом, жизненные примеры, различные случаи, разъясненные в нужном нам плане. Причем основным здесь является совет, который, несмотря на всю его простоту, нужно неизменно варьировать, дабы не надоесть своему ребенку до смерти: «А ты помолись перед началом дела, и у тебя получится намного лучше». Через некоторое время у ребенка рождается на эту просьбу такой ответ: «А я молился, но мне не помогло». Этого пугаться не следует, напротив – стоит порадоваться самостоятельности первого молитвенного опыта маленького человека. Скорее всего, ответ матери не удовлетворит умненького малыша: «Может быть, ты плохо молился? А ты не думаешь, что исполнение твоего желания по молитве могло бы быть тебе не к добру? Давай разберемся вместе...»

Нужно иметь семь пядей во лбу, чтобы за один раз объяснить такое ребенку. Как это может быть, недоумевает маленький христианин, молитва – не к добру? Как и следовало ожидать, убедить его в правильности такой точки зрения не удалось. Однако, слава Богу, в ребенке столько добродушия, что он довольно скоро внутренне примиряется со своей «неудачей». Попросту забывает о ней. Пропустив немного времени, вновь возвращаюсь к этому совету: «Помолись». И так длительное время (всегда!), дабы ребенок наживал собственный молитвенный опыт.

Чрезвычайно впечатляет детей, давая новый стимул на этом пути, чтение Евангелия, причем не в переложении. Переложения, прежде чем обратиться к самому Священному Писанию, мы с детьми прочитали раза три. Причем я обратила внимание на такую закономерность: лучше всего читать детскую Библию (то есть переложение) не с начала... Странно повторилось с моим вторым сыном то, что было и с первым: хождения во время богослужения вокруг большого распятия, стоящего за канунным столиком, так впечатляют маленьких детей, что у них возникает очень большое желание узнать об этих страшных ранах на руках и ногах Спасителя.

– Мама, а почему Иисуса Христа приколотили ко кресту? Кто это сделал?

– Хочешь, я тебе про это прочитаю в книге, в Библии?

– Хочу, – говорит ребенок, и с этого дня начинается его знакомство со Священным Писанием. Прочитав со страстей Господних детскую Библию до конца, можно теперь обратиться и к началу, причем лучше всего для первого раза взять переложение именно Нового Завета.

Чтение детской Библии чаще всего связано с укладыванием детей на ночь. Этот ритуал исключительно важен, и я взяла себе за правило не торопиться уходить от детей по вечерам. Долгое время у нас было заведено так: чтение какой-нибудь сказки, потом несколько страниц из детской Библии, наконец, вечерняя молитва. Когда дело дошло до настоящего Евангелия (мой выбор пал на евангелиста Марка), я была поражена тем, какое впечатление на маленьких детей (им было тогда 5 и 8 лет соответственно) производит подлинное, не переложенное Слово Божие. Когда я по Марку прочитала о Тайной Вечере, Митя остался страшно недоволен:

– Мама, а почему ты так мало о ней прочитала?

Я объяснила, что у этого евангелиста о Тайной Вечере действительно написано об этом очень кратко, в другом же Евангелии (от Иоанна) словам Господа, произнесенным в тот вечер, посвящено три главы.

– Читай все! – последовал приказ. Без особого желания, думая, что дети заскучают или просто не поймут этого сложного текста, я начала чтение. Прочитала я это в два вечера, с перерывом и заметила, какое огромное впечатление на детей производит подлинное, не пересказанное и не переложенное применительно к их возрасту слово Господа. Это не идет ни в какое сравнение с материнскими призывами и наставлениями! Молитвенный опыт, который наживает маленький ребенок в самом начале своего жизненного пути, находится в сильнейшей зависимости от чтения Евангелия, поскольку слова Господа, переданные в нем, они воспринимают как непосредственный призыв, к ним обращенный, и следуют ему с большей охотой, нежели материнскому.

Кстати сказать, Евангелие (не по переложению) можно читать выборочно ребенку лет с четырех. При хорошем знании Нового Завета нетрудно выбрать небольшой отрывок, предварив им наступление какого-либо праздника. Чтение это чрезвычайно важно, поскольку так начинается христианская жизнь, неразлучная с Великой Книгой.

Я страшно сожалею о невозможности понимания детьми Евангелия, читаемого в церкви. Приучить стоять их в этот момент смирно и с опущенной головкой нетрудно, утешить словами вроде таковых: «Ничего, старайтесь вслушиваться и со временем научитесь понимать», тоже несложно. В свое время я много усилий приложила к тому, чтобы приучить саму себя к церковнославянскому языку.

Несомненно, определенное усилие и, главное, привычка к церкви дают свой добрый плод. Так или иначе, но постепенно дети все-таки начинают разбирать сначала отдельные слова, а потом и целые фразы, сказанные в алтаре, перед алтарем, пропетые на хорах. Колоссальное значение имеет здесь подсказка матери. Многое я произнесла и пропела им, прижав к себе и низко наклонившись к ним головой. То, что детям было непонятно в чужих устах, стало доступно от меня. Так, стоя где-то в уголке церкви, мы разбирали со старшим сыном «Блажени». Он меня попросил: «Повтори «Блаженства». На хорах пели, а я просто проговаривала их, делая после каждого паузу, чтобы дать ему прослушать это в пении. По книжке же («Закон Божий») разбирать ход богослужения намного сложнее, чем объяснять это самой в церкви. Я это поняла на собственном опыте, хотя и чтение по книжке на эту тему очень полезно. Прочитать это можно с перерывами дня за три и повторить по книжке спустя большой промежуток времени.

За прошедшие четыре года нашего церковного житья-бытья мой старший мальчик запомнил с десяток молитв. Произносит он их правильно, не коверкая церковнославянские слова. Когда-то я придавала всем этим мелочам большое значение, однако со временем успокоила свою ревность на этот счет. Детей очень утомляет такой усложненный процесс: сначала читаем молитву, потом переводим, наконец, снова читаем на церковнославянском. Детям, по моим наблюдениям, вполне доступна внутренняя красота молитвы – она их очень впечатляет. Если же проделать манипуляцию, описанную выше, то это очарование разрушается. Заметив это, я стала поступать иначе. Время от времени я прочитываю детям в добавку к вечернему правилу какую-нибудь новую, незнакомую им, молитву – не для запоминания, а просто так, потому что она мне нравится.

Таким образом дети – я держу эту цель перед собой – набирают в свою память маленьких молитовок, учатся обращаться к Богу, раскрывать перед Ним свое сердце. Учатся этому на высоких молитвенных образцах.

В деле воспитания детей нет ничего простого, и вечерняя молитва не представляет здесь исключения. Были времена, когда я просто садилась на постель рядом с маленьким тогда старшим сыном и просила его прочитать молитвы: сначала «детские», коротенькие, потом «Отче наш», «Богородице Дево», «Достойно есть». Потом подрос младший, и вот на меня уже устремлены две пары пытливых детских глаз. Я привыкла к этим глазам, смотрящим мне прямо в лицо. И все-таки иногда на молитве становится от них как-то не по себе, но, припомнив, что я – экспонат, который детям нужно сохранить в своей памяти, смиряюсь.

До сих пор не могу приучить детей стоять со мной рядом на молитве: то, как они это делают, вертя руками или приседая на пятки, выглядит так неблагопристойно, что я поскорей загоняю их в постель. Оттуда они читают по моей просьбе некоторые молитвы из вечернего правила. Старший знает все, что я читаю вечером, а с младшим мучаемся, сбиваясь и в «Отче наш», и в «Богородице Дево, радуйся». Зато хорошо поем праздничные тропари и величания (на Рождество, Сретение, Пасху), воскресную молитву, и дети это очень любят. «Символ веры» тоже просто так пели-пели и, в конце концов, запомнили.

Мой старший сын, как я заметила, любит ту часть моей вечерней молитвы, которую я произношу своими словами.

– Мама, а кто это – Иоанн, Александра?

– Это мои бабушка и дедушка. Они умерли, когда я была еще школьницей.

– А воины Константин и Александр? Это кто?

– Это мои родной дядя и двоюродный дедушка. Они погибли в последнюю войну. Дядя Константин пропал без вести, ему было лет двадцать. Ты понимаешь, что это такое – пропасть без вести?

– Не понимаю...

– Это когда никто не знает, когда и где человек убит, где он похоронен. Может, его косточки так и остались поверх земли... Это грех, сынок: не знать могил своих родных, не знать дней их поминовения. Об упокоении их душ крепко молиться надо, со слезами. Вообще та война была такая страшная! 50 лет прошло, а я чем дольше живу, тем мне все горше и горше от памяти о ней. Столько мук, столько погибших, не оплаканных, не замоленных! Жалко мне их да и нас, грешных, жалко...

И рассказываю, рассказываю – словами по возможности проще, чтобы быть понятой ребенком.

– Мама, а Мария со чадом – кто?

– Твоя учительница.

– А ты, что ли, и за нее молишься?

– Конечно. Она добрая и столько для тебя хорошего сделала. Я ее очень люблю. А кого любишь, за того молись обязательно. Это и есть любовь. Мне хочется сделать что-нибудь доброе твоей учительнице, чтобы не чувствовать себя должной. А что я могу? Только помолиться о ней и о ребенке ее. Вот я и молюсь о них, каждый вечер.

– А о моих воспитательницах молишься? – спросил сонный Ваня.

– А как же! И о них молюсь, и о нянечке твоей, и о логопеде, с которым занимаешься.

– А зачем?

– Апостол Павел учил: носите тяготы друг друга. Вас, непосед, учить не так-то просто, я думаю. Вот я и хочу, чтобы моя молитва хоть немного вашим наставникам помогла, если не в их служении, так в житейских тяготах. А потом какое это счастье, когда о нас кто-то молится! Бог все молитвы слышит, и они возвращаются к нам благом. И вы не забывайте о своих учителях молиться. За всякое добро нужно стараться отплатить добром. А если кто-то из ваших наставников и зол с вами, все равно молитесь о нем. Раз уж он попался вам в жизни, помолитесь о нем, и Бог защитит вас от злобы такого человека.

Позднее всего старший сын расслышал и уразумел группу имен, произносимых в конце моей вечерней молитвы.

– Мама, а ты что, и за священников наших молишься?

– Да как же за них не молиться! Ты подумай, какая через них нам радость дается Богом! Священники в церкви отпускают нам грехи, подают совет, допускают нас, грешных, до причастия. Из их рук мы приобщаемся Тела и Крови Христовой. Ведь никто, кроме них, это сделать не может. Им, священникам, и всем, кто в храме нашем служит, сил много для их служения надобно, оно ведь очень трудное. Вот я о них и молюсь. И ты молись!

Память детская короткая. Сказала: «Помолитесь» – детки помолились, а на следующий день и не помнят об этом. Ну, ничего: придется к слову – напомню и раз, и два, и три... Вспомнится когда-нибудь все, и, даст Бог, будут исполнять то, чему их учила. Лишь бы молитвы детей не прекращались, хоть помалу, хоть какой-то молитвенный опыт прибывал бы и прибывал в них. Господь всему научит.

Вот и пришла пора главной моей молитвы. Она у меня одна: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, даруй детям моим и мужу моему веру, соделай их участниками Царствия Небесного, не отвергни их, немощных, соблюди в Себе. Прости меня, грешную мать. Грехи мои прости в детях моих». Об этой молитве ребята никогда меня и не спрашивают, верно, думают, что я ее выучила по молитвеннику. Твержу ее многократно в течение дня, потому что не знаю более важного молитвенного прошения, возносимого мною, матерью и женой, к Богу.

Живых, с которыми соединена кровно, и умерших, всех, чьи имена сумела узнать, вспоминаю в вечерней молитве с признательностью и благодарностью. Причем с ее началом стала меняться моя душа – все они как бы приблизились ко мне, стали понятнее их боли и невзгоды. Всех умерших перебрала в своей памяти, всех пожалела и, наконец, оплакала. Все, что любимо Богом, должно быть любимо и нами.

Грех нелюбви к какому-то конкретному человеку можно исправить и после его смерти, и это не поздно, если иметь в виду искреннее раскаяние, поэтому мне очень жаль тех христиан, которые с воинственностью отреклись от молитвы за умерших.

Я наследница всего, что сделано моими родителями, дедами и прадедами, и дети мои также унаследуют мое, как и я свое взяла у предшествующих десятилетий и веков. Поэтому и молиться о них, детях, нужно матерям крепко, горячо, со дерзновением. Не пропадет у Бога, не забудется материнская молитва.

Однако и эту любовь, материнскую любовь, надо в себе умножать и не давать ей иссякнуть! Уж, казалось бы, куда больше? Но эта аксиома («Мать любит дитя свое») мнимая, потому что и она, любовь эта, куда-то исчезает, когда усаживается мать перед телевизором, отправляет детей в садик или на улицу погулять. И у этой любви также есть вспышки, затухания, приливы и отливы... Но так не должно быть! Если уж мать перестает молиться о своих детях, кто будет это делать?

Куда бы ни отправлялись мои дети – в школу ли, на прогулку или к соседскому мальчику в гости, я обязательно благословляю их с краткой молитвой. Старший и сам уже привык перед выходом за порог креститься на иконку, висящую в прихожей.

Про себя я думаю: «Невозможно всюду сопровождать детей. Да и какие они вырастут, привязанные к материнской юбке? Сильный защищает себя сам, а слабого – Бог. Крест Христов оградит их от лютого человека, от неосторожности на улице, от похабной картинки, которую протянет им приятель, вытащив из кармана, от дружеской драчки, когда детей порой так жестоко бьют. Меня рядом с ними не будет, а Господь крестом Своим защитит их от зла. Царица Небесная сокроет их под Своим покровом. Это моя непостыдная надежда. Потому и благословляю их перед выходом за родной порог».