СТЕЗЯ
«я звезде никогда не кадил»
В октябре исполнилось 77 лет священнику Вологодской епархии
митрофорному протоиерею Николаю Кулакову. Эти записки посвящаются ему
и всему священству, не дрогнувшему в годы гонений
Отец и дедушка
Встретиться с отцом Николаем посоветовали мне нынешним летом: «Он много пожил, много вам расскажет». Перед поездкой в Грязовец, где батюшка служит, решил я основательно подготовиться и переворошил газеты, просеял интернет, чтобы собрать сведения. Нашел трехгодичной давности заметку про канонизацию вологодского священника Александра Баданина. В ней сказано, что в момент прославления вынести икону о.Александра из алтаря было доверено старейшим священникам епархии – митрофорным протоиереям Алексию Бриленкову и Николаю Кулакову. Еще нашел поздравление с 75-летним юбилеем, опубликованное два года назад. И все.
Есть такие незаметные люди – служат годы и годы на сельском приходе, и никто их за пределами райцентра не знает. Да и у себя в районе это все люди «непримечательные». Потому что сросся священник со своим храмом, стал как бы его частью, вот и не примечают. Но стоит батюшке покинуть приход...
В Грязовце отца Николая я не застал – вместо него в Крестовоздвиженском храме уже месяц служит молодой священник. «Нашего Николая совсем недавно в заштат отправили, – пояснили мне в свечном киоске. – Он уехал к родственникам в Вологду, там они живут где-то у телевизионной вышки, на горке. Ох, как теперь нам его не хватает! Он отцом был и дедушкой – всегда выслушает, успокоит, хороший совет даст...»
Показали мне дом, в котором он жил. Огород запущен, ничего не посажено, но и замки на дверях висят, и занавески на окнах имеются. Может, все-таки приедет? Назавтра по календарю значился большой церковный праздник. Неужели пропустит – первый раз за десятилетия? И решил я рискнуть, остаться еще на день в Грязовце.
Батюшка, конечно, приехал. Всю службу он молился в алтаре, а потом пригласил к себе в дом, где уже сготовила обед его матушка. Внешне митрофорный протоиерей Николай не очень впечатляет: седенькая редкая бородка, тихий голос. Но глаза прямо горят, искрятся.
– Вот слушай-ка, что скажу! – берет меня батюшка за рукав. – Однажды был такой случай...
Рассказывает историю – и мы за столом смеемся, и громче всех сам отец Николай. Вроде ничего юмористического в истории нет, но почему-то хочется радоваться вместе с этим старым священником. Ну и батюшка...
То, что успел записать из его рассказов, передаю почти без изменений.
Забывчивый архиерей
– Стал я священником в ноябре 1951 года в городе Архангельске. Служил сначала в поселке Соломбала, потом недалеко от Исакогорки, место уже забыл. Церковь там была устроена прямо в квартире, поскольку храм открыть не разрешали.
А рукополагал меня архиепископ Архангельский и Холмогорский Леонтий. Прямой человек был... Вот смешное помню. Мальчишка-пионер пришел к нему и спрашивает: «А Бог есть?» – «А ты как думаешь?» – «Меня учат, что нет». Владыка так серьезно ему: «Тебя плохому учат, поэтому ты дурак».
Владыка прежде в тюрьме сидел и уже стареньким стал – совсем хворый. Числа путал, забывал. Но епархия при нем крепко стояла.
Такой же «забывчивый» архиерей был и Варсонофий, у которого я служил потом в Калининской области. Бывало, придет к нему уполномоченный: «У вас в епархии слишком много храмов. Надо бы сократить». А тогда в Калининской области было 105 церквей! Но владыка виду не подает, начинает в карманах рыться: «Как же много... У меня и список есть, там все обозначено... Да где же он?» А этот список я ему писал – он попросил, чтобы памятка была, а то забывал, какие у него приходы есть. Роется, значит, в карманах, время идет... «Ой, карманов много, не знаю, где-то лежит...» Уполномоченный помнется, помнется и плюнет – уйдет ни с чем.
А однажды уполномоченный не выдержал: «Да где же ваш список-то?» Варсонофий опять искать по карманам: «Видать, потерял». И на этот раз вправду потерял – 50 церквей сразу как языком слизнуло, закрыл их уполномоченный. «Ох, не в тот карман положил», – вздыхал потом владыка.
Мне тогда повезло, мою церковь не закрыли. Большой был храм, ремонта требовал. И Варсонофий мне епархиальные взносы отменил, сам дал 10 тысяч на ремонт. Упокой его, Господи... Хороший был владыка.
И здесь, в Вологодской епархии, добрые архиереи служили. Помню Гавриила, Мстислава, Мефодия, двоих Михаилов... Еще Мелхиседека помню, которого потом в Свердловск поставили. Очень хороший, такого редко найдешь.
Картошка и Библия
– Сам я вологодский, из Харовского района. Поселок Пустораменье – слышали о таком? По материнской и отцовской родне все были священники, я уж и не знаю, сколько поколений вглубь. Может, и всегда были священниками. Дедушку по отцу я не помню, он умер рано, а маминого отца еще застал. Звали его священник Антоний Товиев. Его закололи где-то под Череповцом, безо всякого суда и следствия. Тридцать ран нанесли. Был он духовником Вологодской семинарии, образованным человеком – писал в разные духовные журналы.
Отцу моему больше повезло – несколько раз пытались в тюрьму упрятать, да не получилось. Тогда решили за меня взяться, чтобы я по стопам отца не пошел. Сразу после школы местная власть устроила меня работать инструктором в Осоавиахим. Как сейчас помню свой первый рабочий день...
Прихожу рано утром. Председатель Осоавиахима показывает на огромные, до потолка, шкафы:
– Видишь шкапы?
– Вижу.
– Видишь, сколько бумаг в них?
– Вижу.
– Так вот, в них ни одного слова правды нет. А я по этим отчетам похвальную грамоту из Москвы получил. Смекаешь?
Потом ведет меня в угол кабинета и говорит:
– Видишь, сундук стоит? Там лежит винтовка и двадцать патронов. Вот тебе ключ, сосчитай патроны.
Я открыл, сосчитал – действительно двадцать.
– Теперь ключ будет у тебя, храни его.
Я положил ключ в карман и больше не вынимал его. В этом и заключалась моя работа. Ну, еще ходили с председателем по школам проверять боеготовность школьников. Но тут поступило письмо: Вологда меня не утверждает в должности, мол, сын попа всех перестреляет. И перевели в Харовский исполком на другую должность. Там винтовок нет (батюшка смеется), никого не убью... А на мое место в Осоавиахим взяли какого-то рабочего парня. Он с этой винтовкой вышел в огород и все двадцать патронов расстрелял. Не знаю, что ему взбредило. Его тоже сняли. А председатель вскорости умер.
В исполкоме недолго я проработал. Кончилась война, и в конце 45-го епархия определила моего отца в Грязовец открывать там Крестовоздвиженскую церковь. От нее тогда одни стены оставались. Отец все отремонтировал и служил там каждый день десять лет, пока не умер. Первые пять лет я ему помогал, пономарил. Все уставы служебные усвоил. Диакон у нас был знаток. Старые-то священники и диаконы, ох, строгие уставщики были, не то, что сейчас.
В жизни моей те пять лет – самые лучшие. Эх... Закончится служба, я беру одеяло, Библию, иду на Кабаниху – это горушка там у нас, за церковью. Хорошое было место, удобное мне. Лежу, читаю. Потом стали мужики с проститутками на гору являться, пьяные крики слышались – и я уходил дальше в лес. Осенью картошки еще с собой возьму, испеку... Эх, как вспомнишь! Библию почитать да картошечки печеной покушать...
А потом я уехал в Архангельск, пора было и за ум браться. Почему в Архангельск? Вологодский уполномоченный меня знал, и он бы удавился, но не допустил, чтобы сын попа тоже по поповской линии пошел. Почему-то боялись власти такого поворота. Это ж династия получалась... А в Архангельске обо мне меньше знали.
Украденные вьюшки
После Архангельска оказался я в Калининской области. Много там смешного было. Вот слушай, расскажу.
Служил я в селе Сутоки. И так уж меня пугали смертоубийством, что прямо жуть. Мол, уезжай отсюда, поп, а то костей не соберешь. До храма на службу мне далеко идти, а кругом леса, болота – отдубасят, схоронят, и никакая милиция не найдет. Поэтому я хитрил: в храм иду одной дорогой, а из храма уже другой. И вот то ли Преображенье было, то ли Успенье. После всенощной устал, сразу лег спать. Вдруг среди ночи кто-то в дверь ногой пинает. Вскакиваю, открываю – стоит участковый. «А мне сказали, что тебя убили, – говорит. – Пришел проверить». Я ему: «А чего же ночью-то? Мог бы и утром». Он этак пристально смотрит на меня: «Так любопытно же! Убили или ЕЩЕ не убили?» Повернулся и пропал в темноте. Такая была заботливая милиция.
А вот еще случай. В том же селе в совхозе мне дров не давали. В храме пар изо рта идет, спать в сторожке своей в валенках ложился. Иду в исполком. Там начальники сидят, на меня уставились: чего это поп к нам пожаловал?
– Я вам хочу историю рассказать, – говорю, – про своего отца. Он тоже священником служил. И не было у него дров, замерзал. Так вот сельсовет ему дрова бесплатно выписал. Ну, удивился отец, печки разжег. Как только дым из труб пошел, является председатель сельсовета. Все вьюшки, печные заслонки из труб вытащил и с собой унес. Отец за ним, видит: у дверей в сельсовет наши вьюшки лежат. Забирает их, обратно несет. И так каждый раз: стоит эти дареные дрова зажечь, как человек за вьюшками приходит...
– Ха-ха-ха, – гогочут начальники. Позабавила их история. Потом говорят: – Ладно, дадим тебе дров.
И снова смеются. А я им:
– Вот вам церковный календарь. Бесплатно дарю.
Они снова хохочут, смешно им, и денег с меня за дрова не берут.
Эта история про вьюшки на самом деле была, когда отец в нашем селе Пустораменье служил. Так что я ничего не выдумывал. Но все же до конца ее никогда не рассказывал... А конец у нее такой. Того председателя сельсовета, что вьюшки отнимал, на войну мобилизовали. Он там к немцам перебежал, Родине изменил. За это его семью выселили из их добротного дома и сделали в нем медпункт. Сам-то выселял других, это было дарово, а теперь семья его на улице... Вот тебе правда жизни.
Вообще-то, мне грех жаловаться. Меня не очень обижали. Однажды венчал я одного дипломата, большого человека – он даже в Потсдамской конференции участвовал. И кто-то донес на меня. Вызвали в КГБ. Там гэбэшник долго допрашивает меня. Я его прерываю:
– Вас как зовут?
Он удивленно:
– А вам зачем?
– А я буду за вас Богу молиться.
Он смотрел, смотрел на меня и вдруг захохотал. Такой довольный стал. И не дал делу ход, отпустил домой.
Да-а... Чего мне жаловаться? Все было слава Богу.
Там же, в Калининской области, служил я под Торопцом. И подучили уборщицу, которая в моем храме убирала, что я ее толкнул, оскорбил. Подали на меня в суд. Проходит две недели, вызывают в исполком. Там знакомый прокурор сидит:
– Ну что, Николай Алексеевич, почто пришел?
– Виселицу готовь, сегодня меня вешать будут.
Он смеется. Вызывает в кабинет уборщицу, та начинает такое нести, что волосы дыбом. «Чего же вы, – говорю, – мы к вам так хорошо относились...» Увели ее, спрашиваю прокурора:
– Чего ж теперь будет?
– А ничего не будет, – прокурор веселый такой, – все оправдано, суд жалобу не принял.
– И что мне делать теперь?
– Поезжай в другую епархию.
В общем, добились они своего – убрали с прихода.
Приехал я в Москву. В Патриархии уже все знают, говорят: «Поезжайте в любую епархию, мы вас поддержим». И решил я отправиться в Рязань. Прихожу на Казанский вокзал, уже ночь, и билетов нет. Смотрю: на Вологду места свободны. Кассирша: «Бери, бери билет, сейчас поезд уйдет!»
Так я вернулся на родину.
Истопник Коектов
В Вологодскую епархию я хорошо попал, нормально. Тогда владыка Мстислав был. Сразу направил меня сюда, в Грязовец.
Приезжаю, а меня уже повестка ждет от следователя КГБ. Иду туда. Следователь заводит в какую-то комнатенку, достает пистолет и мне в грудь упер:
– Ты чего с ворами связался, с..ка?!
Думаю, с какими же это ворами? Он снова:
– Ты чего с попами связался?!
Говорю ему: «Убери пушку». Понимаю, что это он меня просто стращает. Я и не таких видал, уже пуганый. Он пистолет убрал и, как ни в чем не бывало, пропуск мне подписывает, чтобы я смог выйти из здания.
А был еще начальник милиции. Такой молчаливый, слова не вытянешь. И чудил он. Просто так, непонятно зачем, к себе вызовет и указательным пальцем на пол покажет: «Ты ТУДА хочешь?» И все, ни слова больше. Рукой машет: иди, мол. Что у него там, под полом, было, не знаю. Он всегда пальцем вниз показывал. Один фотограф мне рассказывал: зашел он в военкомат и столкнулся в коридоре с этим начальником. Тот фотографу: «Чего здесь делаешь? Иди домой или – ВНИЗ». И пальцем вниз тычет.
Или еще случай. Казначейша моя домой деньги церковные носила, некогда ей было в сбербанк сдавать. И вот как-то по делам я в исполком зашел, а мимо этот начальник проходил. Остановился, стоит, чего-то вспоминает. Потом вспомнил, мне в глаза заглядывает:
– Деньги в банк несите. А то... ВНИЗ.
И дальше пошел. Вообще-то, я думаю, он безвредный был.
|
В Грязовце хоть и зажимали меня власти, но не до смерти, давали продохнуть. Бывало, семью совсем кормить нечем и деваться некуда. Отправляюсь в исполком. «Надо мне уходить из священства, – говорю, – так ведь вы же меня председателем колхоза не поставите. А на меньшее я не согласный». Там смеются, нравится им шутка – и ослабляют гайки...
Была там секретарем райисполкома Валентина Николаевна Овцына. Однажды вызывает к себе. Иду к ней и думаю: «Что она знает?» А у меня такая ситуация: своим работницам я мог платить только гроши, поэтому приходилось им подрабатывать в других местах. Например, женщина, которая у нас печку топила, одновременно была дворником в двух магазинах. А работать в трех местах закон запрещал. И вот усаживаюсь перед секретарем, она мне сразу вопрос в лоб:
– Кто у вас истопником работает?
Растерялся я: разве можно человека выдавать? Но и врать тоже нельзя. И тогда выпаливаю:
– Истопник у нас кое-кто.
– Коектов? – переспрашивает Валентина Николаевна. – Интересная фамилия. Ну ладно, идите.
Добрая женщина оказалась.
«Вместе сидеть будем!»
На Бога и добрых людей надейся, да сам не плошай.
Помню, вожусь я у себя в огороде, прибегают: «Приехал уполномоченный! Вызывают вас в два часа». Ага, опять кто-то на меня накрапал. Но я уже знал всю эту систему. И пришел в горисполком не в два часа, как мне назначили, а пораньше – минут за сорок. Сел на подоконник у входа, жду.
Спустя время открывается дверь, выходит... не буду называть ее фамилию. Ну, все понятно! Женщина увидела меня, челюсть отвисла, и чуть ли не бегом к себе домой... Потом уполномоченный выходит.
– Вы что здесь делаете?
– Да просто сижу.
– Вы служили неделю назад в Чернецком? – спрашивает. Чернецкое – это бывшее село Покровское, оно недалеко от Грязовца. Я туда действительно ездил служить, причем бесплатно. И вот, догадываюсь, составили кляузу, что я деньги государству не показал, налог не заплатил.
– Да, в Чернецком я был, – говорю. – Но деньги там не брал. А эта женщина (называю фамилию) ничего видеть не могла, потому что ее там не было.
– А вы откуда знаете про нее?
– Мне отсюда, с подоконника, хорошо все видно.
– Я же вам сказал к двум приходить! – рассердился уполномоченный.
На этот раз пронесло. А не приди я на сорок минут раньше, снова бы пришлось покидать приход, ехать в другую епархию. Законами нас не могли запретить, а всякими кляузами, скандалами гоняли с места на место. Думали, надоест священнику такая жизнь, и он бросит служение.
После этого случая меня, конечно, не оставили в покое. Долгое время был у нас в Вологодской области такой уполномоченный – Матасов (о нем в газете «Вера» уже писали – «Время было такое», № 409). Он все мне приговаривал: «Надо посадить тебя. Обязательно посадить!» А я его хорошо знал, потому что мы как бы земляки. В 45-м году он был председателем Харовского райисполкома, в котором я некоторое время работал инструктором колхозного учета, то есть ревизором. И вот, когда Матасов совсем меня допек своими угрозами «посадить», говорю ему:
– А я ведь знаю, Сергей Васильевич, как вы колхозы грабили. Учтите, как подам документы в органы, так вместе сидеть будем!
Конечно, у меня никаких документов не было, да и не знал я, точно ли он воровал. Но продолжаю свое:
– Вы меня не помните? Я колхозучетом занимался. Ну, вспомнили? Исполком взял столько-то, секретарь райкома столько...
Как он испугался! Глаза круглые сделались:
– Ни-ни, не надо...
Прошло порядочно времени, я уж забыл о том разговоре, вдруг приезжает ко мне на приход Матасов собственной персоной. Невзначай так спрашивает:
– Вы, Николай Алексеевич, докладную не посылали?
Ну смех и грех!
А еще я так с ними боролся. Один раз звонит мне уполномоченный: «Я слышал, вы причащаете младенцев в отсутствие матерей. Это беззаконие! Запрещаю!» Ну, я продолжаю причащать. Вызывает он к себе: «Что, причащаете?!» Я ему в ответ: «Не смейте мне указывать. Напишите бумажку, что вы запрещаете причащать без матери. И подпись поставьте». Он и отступился. Ох, не любили они подписи свои ставить. Это же надо брать на себя ответственность, это ж документ.
Ох, время-времячко... При Брежневе стало полегче, а потом вообще такое пошло – сами власти молебны начали заказывать! Но тоже радости мало. В семидесятых годах, помню, милиция зовет меня на кладбище панихиду править. У них конвойного милиционера заключенный убил. А я знаю, что там будет памятник со звездой. «Мы звезде не кадим», – говорю. Отказался. Родные мои всполошились: «Ох, посадят тебя, посадят! С милицией поссорился!» А я им: «Пускай. Я и раньше звезде не кадил, почему сейчас должен?»
На ледяной горе
Воспоминание тянется за воспоминанием, уж больше часа говорим. «Да вы чаек-то пейте, стынет же!» – укоряет меня матушка Анна. До чая ли мне? Я записываю рассказ священника и про себя жалею, что нельзя в газете передать его интонацию, его рассыпчатый звонкий смех. Расскажет историю – и сам же смеется, ну какой веселый батюшка!
– Вам бы книгу надо писать! – не выдерживаю я. – На пенсии милое дело мемуарами заняться.
– Да уж мне предлагали, – отвечает о.Николай. И снова смеется, видать, опять смешное вспомнил. – Был у нас один священник, еврей. Фамилия его известная на всю страну, не буду называть. Так вот церковный налог он платил вперед, 500 рублей ему – раз плюнуть. Начальство мне выговаривало: «Чего ж это вы? Вот отец Георгий вперед платит. А вы, лапотники, какие-то крохи собираете!» А потом узнаю, что у этого священника родственники в Америке. Они ему доллары присылали. Он и сам туда не раз ездил...
– Это не тот (называю фамилию) диссидент?
– Ну да. Он здесь служил, а потом в Кострому уехал, еще в газету большую статью написал про костромского владыку, что тот якобы архиерейство свое купил. Он и на меня докладную писал. В общем, писатель. Так вот, однажды рассказал я ему, как тебе сейчас, и про украденные вьюшки, и про все такое смешное. Он сразу загорелся. «Напиши, – говорит, – книгу! Я ее в Америке пристрою. Тебе долларами заплатят».
– И что же вы ответили?
– Что ответил? Да ничего, промолчал. Чего мне родину срамить? Свои-то еще поймут эти истории, а там, в Америке, невесть что подумают о России.
– Все-таки, батюшка, вы так смешно рассказываете про те годы, – удивляюсь я. – А ведь вас могли и в лагерь посадить, и даже убить...
– А чего ж не могли? Очень даже могли, – кивает старый священник. – Кто знает свой час? Того начальника, что пистолет на меня наставлял, ну, про которого я рассказывал, – его самого при Берии расстреляли. Он не думал об этом, и такой конец получил. А я – думал, ждал. Родня моя говорила: «Давай деньги копи, дом построишь». А я отвечал: «Зачем копить? В любой день придут да увезут. Будет мне там дом...»
Однажды приснился интересный сон. Вот иду я по горе, а гора ледяная, но ковром покрытая. И враги из-под меня ковер-то тащат. Думаю: упаду ведь, костей не соберу, как вытащат. «Нет! Не будет по-вашему», – так плотно встал, ногами уперся. И не вытащили ковра.
Вот такие, сынок, дела.
* * *
Батюшка провожает меня к калитке, прощаемся.
– Вы за меня молитесь, а я буду за вас, – говорит он. – Живу я хорошо, епархиальное начальство не обижает – разрешает служить. Обязательно напишите: вот старик уже, а все такой же бодрый и веселый. Ну, вы умеете, присочините что-нибудь там...
Батюшка смеется, и грустинки в глазах его тают. Таким он запомнился мне навсегда.
Записал М.Сизов
 | назад |
| вперед |  |
