ИСТОРИЯ ХРАМА
НЕВИДИМЫЙ ХРАМ
С него, по пророчеству старца Николая с острова Залит,
начнется возрождение нашего Отечества
Этот купол с крестом, будто прорастающий сквозь крышу Эрмитажа, едва бросается в глаза даже коренным петербуржцам. А ведь под ним скрывается величественный, громадный собор.
Вот символ русской монархии, особенно в последнюю ее эпоху, открытый мучеником – императором Павлом. И мощь, и слава государства скрывали самое важное – царей-христиан. Едва отняли у них все имение, желая унизить, наименовали свергнутого венценосца «гражданином», как открылось: царь наш – святой. В простоте своей принявший смерть, он освятил собой не только русскую, но и византийскую и римскую эпохи, выразил в них что-то очень важное. Желание не просто человеков, но народов жить во святости, с государями по чину Давидову во главе. В 1917 году тысячелетнее царство закончилось. Конь белый уронил своего седока. Всадник упал с него убитый, и ныне время лошадей иной масти, и всадников с печатью зла и уныния на бледных лицах. Что же нам делать, где искать надежду?
* * *
Однажды к переправе на остров Залит подошел священник, обычно столь по-военному элегантный, убежденный, что Бог ведет его твердой рукой, – отец Игорь Лобанов. Но в тот момент, когда он стоял перед водами, немного в нем оставалось уверенности. Год за годом священник пытался убедить власть допустить его в храм Зимнего дворца, где он числился настоятелем. Не просил отдать собор – но всего лишь служить в стенах, где крестили младенцем будущего Царя-мученика и где тот пережил самый счастливый миг своей жизни – венчание со святой царицей Александрой.
* * *
Кратко скажем об истории этого храма. Первая церковь – походная – была открыта в Зимнем Петром Великим. Молился ли он в ней в перерывах между битвами и всешутейшими соборами – неведомо. Не с храма он начал строить дворец, но близость к смерти напомнила о нужде в ней, и каменные строения в Петербурге вдруг потеряли для монарха свою прелесть. В походной церкви его и отпели, вдали от златоглавой Москвы.
Настоящий собор, наименованный в честь образа Спаса Нерукотворного, устроила в Зимнем благочестивая царица Елизавета. Та самая добрая государыня, при которой начала оживать после почти столетних погромов Русская Церковь. При императоре Павле сюда сначала с Мальты, а потом из Гатчины были перенесены частицы древа Животворящего Креста Господня и десной руки святого Иоанна Крестителя. В 1800 году был установлен праздник в честь этого события. Здесь же хранилась частица хитона Спасителя, переданного в 1625-м персидским шахом Аббасом царю Михаилу Федоровичу – первому из Романовых.
В этом храме молились цари и гренадеры, Суворов, Пушкин, праведный Иоанн Кронштадтский... раз в год, на Спаса Нерукотворного, церковь открывалась для всех желающих. Возможно, единственный в ту эпоху монарший дворец могли посетить любая швея, любой рабочий, безо всякого штурма. Храм объединял всех.
|
Но отсюда же впервые громко прозвучали слова соловецкого старца Нестора: «...Доныне я проповедовал о правосудии Всевышнего в хижинах, покрытых соломою; я проповедовал истины веры нашей трудолюбивым, добрым земледельцам, проповедовал несчастным, часто не имеющим дневного пропитания, – об ужасах вечного наказания. Что же я сделал, несчастный! Я опечалил бедных, лучших друзей Бога моего; я внес ужас и скорбь в добрые простые сердца, которые я бы должен был утешить и упокоить. Но здесь, куда ни взгляну я, – вижу гордых вельмож, которые полагают, что неизмеримое пространство разделяет их от бедных тружеников; они забыли, что после их часовой жизни вечная могила их одинакова, что на суде Всемогущего последние будут первыми, а первые последними».
Настанет миг, и эти вельможи предадут своего Государя, займут его место, станут заседать в его палатах. Практически все они, члены Временного правительства, были масонами – людьми, которые верили, что недержание речи и тщеславие – именно те качества, которые спасут Россию. Храм начал приходить в запустение.
А потом случилось неизбежное – в Зимний ворвалась обезумевшая толпа. Она сорвала и бросила на пол церковную завесу, разгромила в соборе все, что только возможно. Ровно месяц спустя в церковь хлынула новая волна бунтовщиков. Подонки пришли в бешенство, обнаружив, что храм успели осквернить их более прыткие товарищи. Пыхтя, они вытащили из-под святого престола камни, на которых он был утвержден, а завесу унесли с собой вовсе, не ведая, что на этих камнях стояла Россия, а завеса отделяла ее от голода и мора, в которых бесчисленные миллионы людей станут исчезать, как сухие листья в горящем лесу.
* * *
– Это главный храм нашей страны, ее сердце, – сказал мне отец Игорь.
Каждый настоятель должен считать свою церковь главной на свете, даже если она стоит в глухой бездорожной деревне. Но в случае с Большой церковью Зимнего это утверждение тем более оправдано. Мы прервали рассказ про то, как настоятель эрмитажного храма стоял на переправе, а впереди открывался остров Залит. Что было дальше? Батюшка рассказал о своих мытарствах старцу, спросил, не бросить ли ему все, не забыть ли о своем настоятельстве в Зимнем, и вот что он услышал от о.Николая Гурьянова:
– Не отказывайся. С этого храма начнется возрождение России.
На Залите о.Игорь бывал потом не раз. Однажды привез знакомого полковника из штаба округа, тот все не мог решиться – остаться ли ему на службе, или найти более легкие хлеба. Старец военного не принял, через отца Игоря велел армии не покидать. Но полковник не послушался, сейчас мается. Здесь и ответ, почему его отец Николай к себе не допустил. Блаженная Любушка Сусанинская в таких случаях, помнится, начинала невнятно говорить – все равно не услышат.
Отцу Игорю она предсказала и диаконство, и священство – это в те, советские, годы, когда Лобанов даже псаломщиком не мог устроиться. Любушка же сказала о храме Спаса Нерукотворного:
– Церковь вернет начальник города.
– А что за начальник? – обрадовался батюшка.
– А вот имени я не знаю, – развела руками блаженная.
* * *
Помню, как он служил в Зимнем первый раз – отец Игорь Лобанов. Я работал тогда в эрмитажной охране. Летом 1992 года директор Эрмитажа Пиотровский не без сомнений разрешил монархистам почтить память святого Государя в его собственном Доме. Над дворцом было поднято наше знамя черно-злато-белое, народу собралось множество, панихида прошла в большом дворе, среди деревьев. А вот дальше началось самовольство. Без благословения настоятеля мы отправились в крестный ход вокруг дворца – и ногами топали громко, и пели оглушительно. Народ собрался, смотрел на нас изумленно, а мы гордо, свысока на него взирали. Мол, знаем истину, а вы внешние, зеваки, толпа. Осадок от этого зазнайства остался горький.
На следующий год инициаторы той, первой, акции были заняты большой политикой, в Москве творилось неладное, дело шло к кровавому октябрю. Утром 17 июля мы, охранники, те, кто чтил Государя, как-то недоуменно, виновато начали переглядываться – мол, не подготовились заранее, не спохватились в отсутствие вождей. И вдруг произошло нечто такое, чего я до сих пор объяснить не могу. Будто камни на круче, один из нас шевельнулся, другой побежал отца Игоря вызванивать (а ведь у нас с утра и телефона священника не было, буквально чудом его нашли), начальник команды Юрий Иванович, кашлянув в кулак, мол, ну, ребята, отправился уговаривать музейное начальство, третий иконы искал Царственных мучеников, еще кто-то кропило вязал из травы для водосвятного молебна.
Никогда ни прежде, ни позже не видал я такого единства в действиях, когда три десятка русских людей, включая неверующих, несколько часов были как одно тело. И вот сцена, которая запомнилась на всю жизнь: в ворота номер один, главные в Зимнем, входит с хором отец Игорь в развевающейся рясе. У него было такое счастливое лицо... А ход мы в этот, второй, раз совершили вместе с батюшкой, только не вокруг Зимнего, а внутри, по эрмитажному двору. Шли тихо и пели негромко.
* * *
Отца Игоря я не видел потом десять лет. Все мечтал найти, расспросить, но стеснялся, что ли, не знаю. Разговор наш начался в окружном военном госпитале, где у батюшки еще один храм – только действующий. По воскресеньям здесь крестится иной раз до десятка солдат, в том числе и вернувшихся с чеченской войны.
Потом мы сели в машину, батюшке нужно было на Смоленское кладбище. По дороге, кажется, на второй линии Васильевского острова, священник обронил: «Я по этой улице катался в детстве на коньках. Машины здесь тогда почти не ездили».
Он родился в эвакуации, в Самаре, а вскоре умер отец, и мать воспитывала Лобанова одна. О Ленинграде послевоенных лет ему почему-то запомнилось, как холодно было ездить в трамваях. Двери в них тогда открывались вручную, чем пользовались мальчишки – на любом светофоре или повороте можно было сойти. Игорь Лобанов с матерью жили тогда в коммуналке, не нынешней – люди тогда были проще и вообще многое было по-другому. И общения, и времени свободного больше было, в музеи часто ходили, в том числе в Эрмитаж.
– А храмы? – спрашиваю я. – О чем вы думали в те годы, глядя на церкви?
Отец Игорь задумался, улыбнулся:
– Я не видел их, потом удивлялся: как же так – такой храм здесь стоит, а я его не видел, хотя столько раз ходил мимо.
* * *
В прошлом у него – несколько лет службы в Североморске в морской авиации, учеба в политехе. Работал в военно-промышленном комплексе: в Минно-торпедном институте, радиотехническом, танковом КБ Кировского завода, пройдя путь до начальника бюро.
Спрашиваю:
– Как вы пришли в Церковь? – подразумевая, что для крупного военного инженера это было нехарактерным поступком.
– После 30 лет стал задумываться о смысле жизни, – отвечает отец Игорь в обычной своей немногословной манере. – Семья у нас была нецерковной, правда, бабушки пели на клиросе. Но вот привел Господь.
Вначале он семь лет подвизался в храме Иова Многострадального вместе с другом Николаем Мочалкиным. Впоследствии отец Николай стал настоятелем этой церкви и получил известность как один из самых верных почитателей Царя-мученика. Но в восьмидесятые годы два этих будущих пастыря о духовном поприще могли только мечтать. Когда началась перестройка, Лобанов, будучи мирянином, стал восстанавливать храм Илии Пророка. Владыка Алексий, ныне Патриарх, благословил его на этот подвиг. Городские власти были решительно против, но Любушка Сусанинская сказала: «Просите в Москве». И верно, Москва дала добро. Это был первый за многие десятилетия храм, который власти разрешили открыть в Ленинграде.
Потом, при поставлении во священники, отца Игоря спросили:
– Не обидно тебе, что храм открыл, а места в нем тебе не нашлось?
Батюшка ответил:
– Почему так произошло, я не знаю, но потом пойму... Я делал это для Господа, а Он без награды никогда не оставит.
Стала ли наградой Большая церковь Зимнего дворца, или новым крестом? Сразу после августовских событий 91-го года владыка Иоанн с радостью благословил отца Игоря на это служение. Но общего языка с руководством музея найти не удалось по сей день.
Пока шли баталии, батюшка служил поначалу в Новодевичьем монастыре, потом в храме Рождества Иоанна Предтечи на Каменном острове, где я, к слову сказать, несколько лет был прихожанином, но буквально перед назначением отца Игоря уехал в Сыктывкар – работать в «Вере». Окончательно он обосновался в госпитальной церкви Ленинградского военного округа, что близ Смольного. Возродить ее помог отцу Игорю начмед округа Николай Соколовский. Он же недавно передал приходу занятую под военный склад часовню. За три дня ее очистили, потом долго приводили в порядок. Назвали во имя Царя-мученика.
– Когда вы пришли к почитанию Государя? – обращаюсь я к батюшке.
– Давно – как говорят в таких случаях, сколько себя помню. В моем случае можно сказать так: сколько помню себя в Церкви.
Начало его веры было озарено чудом. Девятнадцать лет у отца Игоря с супругой не было детей. Дочь Христина родилась через год после того, как они пришли в Церковь и обвенчались. В институте Отто – самым известном роддоме Петербурга – к счастливой матери подошел профессор со словами: «Ну и удивили вы весь институт. Совершенно непонятно, как с такими эндокринными нарушениями вам удалось забеременеть, выходить и родить». Девочка – круглая отличница, заканчивает школу. Лицо батюшки светлеет: «Чудо Божие – иначе это не назовешь».
* * *
Быть настоятелем храма в Зимнем отцу Игорю предложила эрмитажная община. Народ в ней очень разный – работники западноевропейского отдела, человек, отвечающий, так сказать, за каретный парк, пожарник и так далее. Читают акафисты в одном из помещений. Уточняю у священника:
– Вам ни разу не удалось даже молебна отслужить в церкви Спаса Нерукотворного?
– Ни разу. Прежде там размещался музей фарфора. Восемь лет (это только при мне) он там продержался, хотя статуэтки полуобнаженных прелестниц едва ли уместны для храма. Наконец, музейное руководство что-то поняло, и сейчас там общие экспозиции.
– Сколько раз вы бывали в своем храме?
– Пропуска у меня нет. Но я был несколько раз, хранилище фарфора по каким-то дням открывалось.
– Как живется там православной общине?
– Тяжело. Окружение все-таки специфическое, с определенным духовным содержанием, скажем так.
– Что говорит о возможности возобновления храма директор музея Пиотровский?
– Мы обращались и в Министерство культуры, и к Ельцину через представителя Президента в Петербурге. Результатов – ноль. Что касается Пиотровского, то на письменные запросы он не отвечает, а в личном общении говорит, что вот расчистят церковь, подготовят ее, тогда...
– Что-то делается?
– Пока нет даже иконостаса. Начали было проектировать в начале девяностых, потом это дело заглохло, сейчас опять возобновилось.
– А куда исчез прежний иконостас?
– Какие-то фрагменты сохранились, остались чертежи, а куда делось остальное, никто не знает.
– Но это же Эрмитаж?
– Мне рассказывали, как в 60-е годы в одном из кабинетов лежало Евангелие с золотым тиснением, от которого сотрудники отрывали листы и заворачивали в них завтраки. Время было такое. А недавно, уже на моей памяти, нашли запрестольный образ – икону из алтаря. Понимаете, нашли! В Эрмитаже нашли! Не подозревали о ее существовании. Там есть такая практика – наматывать холсты для хранения на барабаны. На один из них и был намотан образ.
– Чей образ?
– Воскресения Христова!
* * *
Батюшка неразговорчив. У него красивое, волевое лицо, манеры старопетербургские, очень нетрудно его представить инженером царского времени, когда их было совсем немного. При этом никакой скованности в присутствии отца Игоря почему-то не испытываешь.
Потом начинаешь догадываться, в чем дело. Он – добрый. Отсюда и вера его, и настоятельство в Зимнем... Наш Государь был человеком того же склада, достаточно почитать его дневники – с минимумом слов и почти полным отсутствием чувств. Сейчас подобные люди почти исчезли. Не знаю, чего нам не хватает – дисциплины, бескорыстия...
Мы едем на Смоленское кладбище, где батюшке предстоит отпевать свою благодетельницу, бывшую работницу Петросовета. Когда-то давно она ему очень помогла. По дороге отец Игорь велит остановить машину и через несколько минут возвращается с роскошным букетом белых роз. Этот жест, столь рыцарский, стал последним из моих впечатлений от этого человека.
* * *
О возможности открытия храма Спаса Нерукотворного он сказал мне, грустно улыбнувшись: «Старец Николай ведь предсказал, что церковь откроют, когда начнется возрождение России. А пока, стало быть, рано говорить об этом. Несколько лет назад православная общественность города была возмущена одним очень характерным событием. Эрмитаж, не способный возродить, ссылаясь на недостаток средств, главного своего помещения – храма, приобрел за миллион долларов картину Казимира Малевича «Черный квадрат». Одни полагают, что художник изобразил небытие, другие – бездны человеческой души и т.д.
Эта альтернатива – главная церковь России или черный квадрат – действительно отражает некие бездны в умах. Эстетическая ценность картины равна нулю, слава – мировая, колоссальная, и в этом есть свой смысл. Это не произведение искусства, а нечто большое. Для постхристианского мира он то же, что для нас, христиан, означает крест. И вот квадрат занял свое место. Ведь в переводе с греческого «эрмитаж» означает дом, или храм, Гермеса. Это один из самых загадочных богов в истории религии. Едва ли не единственный из греко-римского пантеона, кому до сих пор поклоняются оккультисты.
Столкновение двух храмов в Зимнем было неизбежно, и выворачивание камней из-под алтаря было только началом. Но именно церковь во имя Спаса Нерукотворного остается сутью, средоточием Зимнего дворца. Она по-прежнему выпирает из него в небо, осеняя крестом, который однажды увидит каждый. Как это случилось с советским инженером и русским священником отцом Игорем Лобановым. Такая вот история.
В.Григорян
 | назад |
| вперед |  |
