9 МАЯ – ДЕНЬ ПОБЕДЫ
ЗВОНОК ИЗ ГЕРМАНИИ
Документальный рассказ
Из письма в редакцию: «Этот рассказ основан на реальных событиях: описана история, произошедшая с моим братом в начале 90-х годов, а также приведены некоторые факты из биографии моей матери, прошедшей всю войну военврачом. Она умерла в 1999 году в Орше (Белоруссия). К сожалению, ее фотографий военных лет у меня нет. Сохранились фронтовые фотографии, ордена, медали. Есть газетный очерк, посвященный моей матери («Гомельская правда», май 1985 г.). Посылаю послевоенную фотографию, на основе которой вы можете сделать иллюстрации к рассказу. Можно изобразить молодую женщину в шинели с погонами на фоне сгоревшей деревни, вдали видна разрушенная церковь. Впрочем, это на ваше усмотрение. В рассказе сохранены подлинные имена героев за исключением Николая Карпенко...»
Виктор приехал в Германию, чтобы купить подержанный автомобиль. Знакомый в Москве дал ему адрес небольшой автомастерской вблизи Дрездена и обнадежил: «Продадут недорого, хозяин там из русских эмигрантов, землякам скидку делает». Покупал Виктор для себя, поэтому выбирал долго, придирчиво, осмотрел несколько машин и, наконец, выбрал «ауди»: на вид как новая и пробег всего 30 тысяч.
– Хороший выбор, – одобрил хозяин. – Проедем по дороге, я сяду за руль, покажу управление, а назад – вы за рулем.
Хозяину было на вид лет сорок, выглядел он как типичный немец, но по-русски говорил неплохо и смотрел приветливо. Пригородная дорога шла мимо ухоженных лужаек и красивых домов с островерхими крышами. Проехав километра три, поменялись местами. Виктор привычно бросил окурок в окно, дал газу.
– Тормози, – сказал хозяин. – Проверим задний ход.
Проехали назад, хозяин вышел из машины, принес окурок, положил в пепельницу.
– Выбросим в мусорный бак у нас во дворе, – сказал он.
Виктор покраснел, чего с ним давно не случалось, стал извиняться.
Когда вернулись к мастерской, Виктор спросил о цене. Хозяин был по-прежнему приветлив:
– С вас много не возьму. Вы ведь русский, из России?
– Ага, хотя, вообще-то, я белорус.
– Русский или белорус – небольшая разница.
– Никакой, хотя государства теперь разные. Глупость какая-то.
– И отец мой так говорит. Он у нас тоже белорус. Заходите в дом, выпьем кофе, с отцом поговорите. Он по родине сильно скучает.
Отец хозяина, Николай Федорович, оказался грузным стариком, который с трудом передвигался, но говорил живо.
– Ну как там Россия без советской власти живет?
Они сидели вдвоем в большой гостиной за столом, где, кроме кофе и печенья, стояло блюдо с белорусскими драниками. Старик сказал, что делает их сам раз в неделю.
– Да вроде полегче стало дышать, но народ, в основном, бедствует. Вот я – преподаватель вуза, с ученой степенью, а зарабатываю меньше, чем у вас турок-разнорабочий.
– Ничего, это наладится, лишь бы коммунистов у власти не было.
– Вы знаете, и при демократах не сладко. Безработица, преступность, брошенные дети. Навязывают нам разврат, спаивают не только мужиков, но и женщин. Вымирает Россия, каждый год на миллион русских меньше.
Но старик, казалось, уже не слушал Виктора.
– Теперь бы можно съездить на родину, да здоровья не стало.
– А как вы в Германии оказались?
– Я в сорок третьем в плен попал. Под Гомелем тогда стояли. Я батареей командовал. Шел как-то вечером в свой блиндаж и на разведку немецкую нарвался. Оглушили меня, очнулся у них в плену. На допросе никакой тайны не выдал. Да и что я знал, лейтенант, кроме своей батареи. Предлагали в армию власовскую идти – отказался. Мне офицер власовский говорит: ты все равно для своих предателем стал, мы, говорит, от твоего имени по радио агитацию проводили. Нет, отказался. Не хотел в своих земляков стрелять. Ну и хлебнул я каторги немецкой, работал на заводе под Гамбургом. Американцы освободили. Возвращаться не стал, женился на немке. Она тоже, как и я, сиротой осталась: родители погибли под американскими бомбами, братья в России полегли. Год назад похоронил я свою Екатерину.
– А у меня отец и мать тоже воевали, всю войну прошли, победу в Берлине встретили. Отец умер, а мать жива. Она теперь войну часто вспоминает... Подождите, она ведь тоже Гомель освобождала.
– Да? – радостно вскинулся старик. – А в какой дивизии она служила?
– Дивизию я не знаю. Она врачом была в медсанбате, капитан медицинской службы. Мария Андреевна Довбыш.
Старик какое-то время сидел задумчиво, потом пришел в сильное волнение.
– Мария! Так вы сын Марии Довбыш?! Я ее как сейчас помню.
Старик кричал так, что в комнату вбежал его сын. Старик стал путано объяснять ему, какое произошло совпадение, но вдруг замолчал, насупился и как-то не по-хорошему уставился на Виктора.
– Слушай, – наконец выдавил он, – а ты, случаем, не из этого, не из КГБ? Ну и дела! Ведь пятьдесят лет прошло, а нашли все-таки.
Сын, присевший, было, за стол, встал, напрягся. Виктор был озадачен и немного струхнул.
– Какое КГБ? Я всю жизнь в диссидентах ходил. Я и в партию отказался вступать в 82-м году. Это у нас совпадение такое произошло. Редкий случай.
Однако оба, и отец, и сын, смотрели недоверчиво. Еще бы, кто поверит в такую случайность. Но ведь случилось же. Как их убедить в этом?
– Мать у меня в Орше живет. Всю жизнь после войны участковым врачом работала. Да ведь ей и позвонить можно.
Старик и сын о чем-то заговорили по-немецки. Сын принес трубку телефона, сказал Виктору: «Звони матери» – и набрал код Белоруссии. Виктор набрал знакомый номер и долго слушал гудки. Наконец раздался знакомый хрипловатый голос:
– Слушаю.
– Мама, это Витя. Я из Германии звоню. Из Гер-ма-нии. Как ты себя чувствуешь? Ну слава Богу. Я тут твоего старого знакомого встретил, однополчанина. В гостях у него сижу. Какого? Он сейчас сам тебе расскажет, – и Виктор отдал трубку старику.
– Мария, это Карпенко Николай с тобой говорит. Помнишь октябрь сорок третьего, под Гомелем, – старик волновался. – Мария, я не предатель, не перебежчик, я в плен попал. 
Ты меня помнишь?
В своей маленькой квартирке сидела с телефонной трубкой в руке растревоженная старая женщина и напряженно слушала. Еще бы ей не помнить Колю Карпенко. Сколько раз из-за него в особый отдел вызывали, чуть под трибунал не попала. Какие, говорят, у вас с ним были отношения? А какие могут быть отношения, если ему только чуть за двадцать, а ей уже двадцать семь. Конечно, пытался ухаживать, но она-то понимала, что все это ни к чему.
Время тогда выдалось спокойное, готовились к большому наступлению, без боев сидели. Кажется, впервые с начала войны отдыхали без раненых. А погода вокруг – золотая осень. Вот он к ним в гости в медсанбат и зачастил. Медсестры молоденькие от него без ума: красавец, весельчак и в артиллерии служит – больше шансов в живых остаться, чем в пехоте. В тот вечер сидели большой компанией, отмечали чей-то орден, разошлись поздно. А на другой день огорошили новостью: Карпенко пропал из расположения части. Еще через день вызвали в особый отдел и говорят: ваш Карпенко уже с немецкой стороны в микрофон агитацию разводит, признавайтесь, какие разговоры с ним вели. В общем, напугали, довели до слез. Вас, говорят, надо под суд отдать, но как хорошего врача мы вас прощаем. Только вы должны нам обо всех подозрительных разговорах в медсанбате докладывать. Особенно, говорят, фиксируйте высказывания вашего начальника. Сообщения ваши подписывайте: Долгова. Такую вот дали кличку. Вроде как в долгу у них оказалась.
Теперь вот живой объявился Коля-артиллерист и кричит по телефону, что не был предателем. Она это и так прекрасно знала и никаким наговорам не верила. Только зачем же он в Германии среди немцев живет. Она вот до сих пор речь немецкую терпеть не может. Так же, как и гул самолета в небе: как услышит, так и сжимается что-то внутри. Даже сыновья в детстве при звуке самолета голову в плечи вжимали, хотя и родились после войны. Значит, и детям передалось. Ведь она всю войну на фронте. В сороковом году закончила мединститут, а в первые дни войны оказалась в санитарной роте. Вытаскивали раненых с поля боя, оказывали им первую помощь. Жутко все это вспоминать.
Девушки из санроты долго не жили, ее спасло то, что вскоре взяли в медсанбат, а это уже не передовая. Как кошмар вспоминает отступление и страшное окружение под Старой Руссой. Тогда приходилось отмороженные солдатские ноги слесарной пилой отпиливать. Как долго тянулись эти четыре года войны. Они забрали молодость, ожесточили душу. Если каждый день видеть умирающих и израненные молодые тела, то сначала обливается сердце кровью, а потом каменеет.
Той же осенью сорок третьего освободили Оршу, и отпросилась она проведать родных после оккупации. Добралась до своей родной деревни Старая Тухинь, а от нее только трубы печные остались, уцелевшие жители в землянках жили. Ко всему была готова она, но новости ошеломили ее. Отца, Андрея, в декабре сорок второго полицаи арестовали за связь с партизанами, увезли в Оршу, там долго допрашивали и расстреляли. И могила его неизвестно где. Мать и двух младших сестер, Веру и Анну, угнали в Германию. Брат Николай где-то на фронте, младшие братья, Павел и Иван, ушли к партизанам.
Наплакалась она в сырой землянке, посмотрела, в какой нищете люди живут, как питаются одной полусгнившей картошкой. Оставила вещмешок с тушенкой и сахаром, медикаменты и уехала в свою часть на попутных. Что же вы, немцы, наделали!
– Мария, почему молчишь? Это я, Коля-артиллерист. Ты меня помнишь?
И услышал в трубке сдавленный, будто из другого мира, голос: «Нет, не помню…» и короткие гудки.
Виктор возвращался из Германии на автомобиле, который ему отдали почти даром, но мысли были невеселые. Жалко было старика, которого он оставил в слезах, жалко было все это несчастное поколение. Почему два великих народа схлестнулись, истребляя друг друга в страшной войне? Не потому ли, что отвернулись от Бога, увлеченные бесовскими соблазнами классовых и расовых теорий.
Вспомнился рассказ матери о том, как разрушали церковь в ее деревне в 1930 году. Привели их, школьников, на это мероприятие строем. Два каната зацепили за купол храма, один канат тянул трактор, а другой дали им, детям. Так вместе и валили церковь. Вырастало поколение атеистов. А что теперь? Разрушенные храмы восстанавливают, но восстановить исковерканные за семьдесят богоборческих лет людские души непросто. Большинство людей в России так к Богу и не пришло. Они – активные потребители бездуховной культуры, несущей безнравственность, а порой богохульство и сатанизм. Им говорят: наслаждайтесь, понятие греха устарело. И особенно просто в эти бесовские сети попадают детские души. Что же ждет Россию? Не новые ли страшные испытания?
| Греховны мы. Как Вавилону, Нам должно обратиться в прах… Но где-то старец пред иконой Стоит с молитвой на устах. |
В.ЯЦКЕВИЧ
г.Вологда
 | назад |
| вперед |  |
