Напротив церкви, через дорогу, в небольшом доме с тремя комнатами и двумя кухнями (одна из которых находилась в полуподвальном помещении) проживал с семьей батюшка Василий Степанович Попов. В семье было четверо дочерей (на фото – Лиза и Лида) и пятый сын, а главенствующей в семье являлась матушка Александра Степановна. Я помню ее молодой, миловидной, светло-русой красавицей, с необычайно добрыми голубыми глазами.

В доме Поповых на положении членов семьи жили еще церковный сторож и пожилая служанка Надежда, которая на протяжении многих лет была привязана к этой семье и усердно помогала Александре Степановне управляться с домашним хозяйством.

Семья Поповых жила в скромном достатке, иногда нуждаясь в деньгах и других материальных средствах, но супруги Василий Степанович и Александра Степановна (на фото) не унывали по такому поводу, не жаловались, напротив, всегда были приветливы, радушны и гостеприимны. Также в свободное время любили навещать знакомых, особо нашу семью, тем более, что Василий Степанович и мой отец являлись друзьями на протяжении всей жизни и делили между собою радости и невзгоды, поддерживали друг друга, как могли, им не мешало то, что один был служителем Бога, а другой – убежденным атеистом.

Батюшка был исключительно интересным собеседником, с большим житейским опытом, знаниями и мудростью ученого. Отец – вузовский преподаватель.

В доме Поповых была солидная библиотека, и ею разрешалось пользоваться детям, поэтому они с юного возраста приобщались к русской литературе, истории, географии. Матушка давала им начальное обучение, руководила их чтением, учила разным рукоделиям. Впоследствии, став образованными людьми, они пополнили ряды медицинских специалистов, учителей, общественных работников.

У Поповых имелся ухоженный огород, где трудились взрослые и дети. Кроме того, у Василия Степановича была маленькая пасека, и он был весьма увлечен работой, уходом за пчелами. И еще у батюшки был талант – почти всю мебель в доме на досуге мастерил он очень искусно и добротно своими руками.

В доме моей бабушки, Мавры Петровны, обычно ждали в качестве дорогих гостей Василия Степановича и его супругу. За чайным столом собирались все домочадцы, чтобы пообщаться с ними, послушать библейские притчи, поучительные истории разных религий мира, о чем так интересно говорил батюшка.

Угощали деревенскими яствами: по-зырянски приготовленной капустой, рыбными пирогами, шаньгами, груздями в сметане и еще черемуховым джемом (льöм-ляз).

– Нигде такого вкусного чая я не пивал! – всегда заявлял Василий Степанович.

– Наградил вас Господь да и всех жителей Ягсерега таким богатством, как ключевой водой, словно бриллиантовой, – наверное, сотню лет бежит эта сверкающая благодать к Сысоле-реке! Поит щедро Ягсерег, Якöтш, Жуöд, да и все поля, луга на своем пути!

Не более как в сорока метрах от бабушкиного дома, под горой, бежит этот замечательный ключ-ручей по желобу, выдолбленному в десятиметровом стволе лиственницы, бежит сверкая и журча зиму и лето. Шошкинские жители называют его «понтöм мича ключ» и «чöскыд зарни ключ» (в переводе на русский язык: «бесконечно красивый ключ» и «вкусный золотой ключ»).

Ежегодно в летнее время батюшкой Василием Степановичем проводился торжественный крестный ход шошкинцев к ягсерегскому «бриллиантовому» ключу-ручью.

Крестьяне одевались в лучшие свои праздничные одежды, с иконами и хоругвями медленно шествовали от церкви Вичкодора, возглавляемые священником, дьяконом, благочинным и несколькими монашками из ближнего монастыря. Перед ключом-ручьем батюшка Василий служил молебен, провозглашая благодарность Богу за такой дар людям. Затем батюшка обращался к окружающим с проповедью евангельских заповедей: не прелюбодействуй, не убивай, не кради, не лжесвидетельствуй, не пожелай чужого, чти отца своего и мать свою...

Эти святые истины проповедовались не только в церкви, но и в простых житейских беседах с людьми разных возрастов, расшифровывались на примерах, причем Василий Степанович говорил на зырянском или русском языках, в зависимости от состава аудитории.

Итак, заканчивался молебен у ключа, но люди не спешили уходить: черпали ладонями ключевую воду, лили себе на голову, пили, крестили ключ-ручей и себя, кланялись ему как одушевленному существу. Расходились отсюда довольные, умиротворенные. Так еще было в двадцатых-тридцатых годах прошедшего века.

Моя прабабушка Патра говорила, что этот ключ-ручей еще в старину очень берегли. Она помнила, как всей деревней около него садили черемуховую рощу, потому что черемуха – священное дерево зырян; оно особенно почиталось в Ягсереге. Ягоды с этих черемух дозволялось есть только птицам. А для людей в окрестных лугах, на пожнях было много черемухи – собирай с тех деревьев ягод, сколько хочешь! Ломать же ветки черемухи, а также портить любое дерево, особенно молодняк, не разрешалось, потому как в каждом дереве, считалось, есть душа. Если необходимо было срубить взрослое дерево на постройку избы, на дрова или еще для какой надобности, то у такого дерева надо было заранее попросить прощения и сообщить ему, для какой цели намерен срубить его: «Матушка Береза, прости меня...», «Матушка Сосна, прости меня...», «Матушка Ель, прости меня...» и т.д.

Так уживались в людях остатки язычества и христианские воззрения на мир.

Прабабушка Патра точно не знала, сколько ей лет: то ли 99, то ли перевалило за сто... Она не слышала никаких разговоров о своем крещении, в церкви она не бывала, а всегда молилась своему «богу», который хранился у нее в заветном сундучке. «Бог» этот был сделан из сучка черемухового дерева.

– Мой «бог» мне всегда помогает, – говорила она. – Лечит меня, когда заболею.

– А как он тебя лечит, если ты никогда не пробовала лекарств? – спрашивала я ее.

– Да так тайно и лечит! В чашке разомну бруснику али чернику с толокном да лесным медом и поставлю это в сундучок перед лицом своего «бога», постоит так с вечера до утра, а утром я это съем! И сразу выздоравливаю, – убежденно объясняла она.

Между прочим, батюшка Василий Степанович не упрекал ее за то, что она не бывала в церкви, а молилась по-своему деревянному «богу». Василий Степанович понимал, что пережитки тотемизма все еще живучи в Шошке и пока приходится мириться с тотемической традицией, сохраняющейся в поколении, к которому принадлежала моя прабабушка Патра.

Батюшка говорил: «Это тоже своеобразная вера. Впоследствии проникнутся они, а также и более молодое поколение, истинной верой в единого Бога, сына Господа Иисуса Христа и Святого Духа».

Были среди сельчан и такие, кто ходил в церковь, молился на коленях, ставил свечки пред иконами, а дома, в укромных местах, тайно держал своих божков, которых украшал ленточками, бусами, а также потчевал чем-нибудь вкусным... На всякий случай.

Кроме достопримечательностей, были в деревнях чудаки-чудила, проявившиеся с наивных лет и оставшиеся такими же до глубокой старости. Например, жил в Жуöде страрый-престарый Давыд дядь; лет ему было в ту пору много за девяносто. Сам не помнил, только отсчет вел таким путем: «Первую баню построил Пиля Мишке, когда он женился, Педот Ивану построил баню, когда мне стало двадцать шесть лет, потом построил Селе Петыру, когда мне было уже тридцать девять годков; еще строил Кирö Ваньке, когда ему было сорок пять. Да еще пятерым строил, уже и не помню. А своя баня сгорела. Теперь все зовут париться. Вот и хожу со своим веничком».

Давыд дядь был коренастым, широкоплечим, ходил, не опираясь на палку, а носил ее на плече, не горбился. Возвращаясь из бани, Давыд дядь всегда ходил на босу ногу в лаптях хоть зимой, хоть летом. Прямо по снегу, по сугробам. Штанов никогда не надевал, зато холщовая рубаха была до щиколоток. Пока шагал до дома, борода, усы и седая копна волос по самые плечи успевали покрыться инеем.

– Давыд дядь, ужель мороза не боишься? – замечал кто-нибудь из встретившихся.

– Не замерзну! Кристом Богом молимся, – затягивал в ответ фактически языческую притчу. – Буди ветер, буди солнце, буди земля и небо, вода и огонь – все Кристом Богом подарил! Аминь! Когда умер, душа пойдет на дерево! Молюсь Кристом Богом, дай жить мне на сосне или на льöм-пу (черемухе). Аллилуйя! Аллилуйя! Аллилуйя!

Между прочим, из старожилов Жуöда и Ягсерега никто не мог подтвердить, чтобы Давыд дядь когда-то занедужил. Вот таковы были долгожители-чудаки Зырянской земли. Видно, Бог прощал их необразованность, поскольку они не делали друг другу обид, не знали зависти, воровства, стяжательства и т.п.

Село Шошка на реке Сысоле включает в себя семь маленьких деревень: Шурганов – (конечная при выезде и начальная при въезде), Вичкодор – (у края церкви, центр села), Педöгрезд, Елегрезд, Якöтш, Жуöд – (до конца семнадцатого века были малолюдными починками), Ягсерег – (в середине леса). Эти деревеньки вплотную граничат друг с другом; между ними нет какой-то межи, ибо крестьянские керки (избы) в большинстве своем возникали постепенным приращиванием построек в связи с ростом семьи: жилье увеличивалось за счет новых сеней, сеновала, пристройки хлева, конюшни. Затем каждый хозяин строил в двух-трех шагах от основной избы маленькую избушку-холодильник: внутри избушки выкапывалась двух или полутора метров глубиной квадратная яма, которая заполнялась колотым озерным льдом, над нею насыпался слой опилок, вплотную укладывались доски, а сверху накрывались половиками. Внутри избушки устанавливались полки для всякой снеди, на полу – кадки с соленьями и т.п. Весь этот запас в столь удобном морозильнике мог храниться не один год. Подтаивание льда было совсем незаметным, что и просачивалось в глубине, так это капли. За сохранность заложенного в избушку не беспокоились.

Кстати, на воротах церковной ограды замков не было до начала тридцатых годов; крестьянские дома тоже обходились без замков, достаточно было у входной двери в избу поставить коромысло или палку – знак того, что хозяев дома нет.

Впрочем, и сейчас в деревушках, отдаленных от трактовых дорог, обходятся без замков, хотя во многих избах есть швейные машинки, лодочные моторы, разнообразный ручной сельскохозяйственный инвентарь, добротные рыболовецкие снасти и т.д.

В шести километрах от Шошки находится деревушка Граддор с весьма малочисленным населением. Там нет своей церкви, была только старая часовенка, в которой неизвестный живописец расписал стены. За часовенкой местные жители ухаживали: чинили наружные стены, мыли периодически потолок и пол. Большинство старых людей, конечно, молилось своим деревянным «божкам», а молодежь в наступившие тридцатые годы перестала интересоваться верой, тем более, что в то время государственная политика была направлена против религии: рушились храмы, сжигались церковные книги...

Если местные крестьяне старались что-то уберечь из церковного имущества, несмотря на приверженность к собственным тайным «божкам», то прибывавшие в Коми область вербованные на лесозаготовки люди портили часовенки, а охотничьи избушки сжигали, как будто они им мешали. И такая «дисциплина» среди вербованных продолжалась два-три десятилетия. Они себя держали вольно, бесшабашно, к тайге у них не было чувства бережливости, не говоря уж о почитании деревьев.

Несмотря на прошедшие семьдесят лет, я хорошо помню, что осенью дожди были теплее, тайга богаче и природа ласковее. В начале осени бабушка Мавра объявляла нам, детям и взрослым, что «настало время погостить в парме», которая приготовила нам «скатерть-самобранку», ждала с лукошками да пестерями. Это был для нас праздник! И вот наша группа грибников и ягодников, а это были сама предводительница-бабушка, мой отец, батюшка Василий, дедка Яков и я, на рассвете снаряжалась в Керос-парму. Это в десяти километрах от Шошки, где у бабушки находятся излюбленные места. Там раздолье среди груздей, рыжиков, белых грибов. Там многоверстные брусничники, черника, шиповник и дикая малина. В этой местности роскошные боры с беломшанником вперемежку с глухой тайгой, где есть кристально чистые, холодные и глубокие озера, холмы с березовыми рощами и к небу тянущимися лиственницами. Могучая красота и очей очарованье! Бабушка Мавра в этих походах обычно молчалива, сосредоточенна. Да и нас всех завораживала эта волшебная красота Пармы, Северной Природы.

День проходил быстро, таежные гостинцы набирались щедро. Обед устраивали к полудню. Выбирали место на холме, где было попросторнее, и разводили небольшой костерок. С выбранного места открывался на все стороны сказочно прекрасный вид.

– Какая же красота на этой земле! – молвила бабушка. – Я вот здесь родилась, скоро уж конец моей жизни, но мне ничего не жаль, кроме этих боров, тайги, лесных озер и этого святого неба! Умру, земля придавит сердце, глаза, не буду ни видеть, ни слышать разговора деревьев! Даже страшно!..

– Не нужно тужить прежде времени, – возражал батюшка. – Во-первых, мы живы, а после упокоения телесного останется на земле и над землей наша вечная, нетленная душа. Со смертью духовная жизнь не кончается. Так создано Богом! И земля наша вечна. Хотя периодами и случаются на земле катаклизмы, людьми не предвиденные... Но, несмотря на это, душа будет жить вечно! Доброй душе Бог откроет тайны мироздания, даст много простора, радости, так все устроено Богом, дающим людям смерть, а потом вечную духовную жизнь, – так рассуждал батюшка Василий Степанович.

– Ой ли, – вмешивался в этот разговор мой отец. – Наукой же доказано, что мыслящая материя, а это – человек, после смерти теряет и сознание, то есть, как мы привыкли называть, угасает и душа... Несколько веков тому назад один ученый, он же поэт, так выразил свое восприятие о жизни и Боге:

Мгновениями виден Он, чаще скрыт.
За нашей жизнью пристально следит.
Он – нашей драмой коротает вечность –
Сам сочиняет, ставит и глядит...

«Ну, это дань для слабо верующих в какой-то степени! И сказано было тем поэтом, чтобы начисто не выключить веру... – высказал свою оценку батюшка. – Конечно, я не отрицаю силу науки. Она и в наше время многое может. Теперь даже стали появляться информации, хотя и не для широких масс, о параллельных мирах, о передаче мысли на большие расстояния. Придет такое время, и наука будет многое раскрывать и с помощью религии, – продолжил тему батюшка. – Будет доказано, что духовность безгранична. А материя – временна. Могу подтвердить вот таким примером, на первый взгляд, непонятным явлением. Три года тому назад, помните, сколь сурова была зима да снежна? Морозы трескучие, снега наметало к самым окошкам, ко крылечкам без лопаты не подойти было. И вот поздним вечером сидим мы втроем на кухне – я, матушка, церковный сторож Иван. Каждый за своим рукоделием – матушка вяжет рукавицы, Иван чинит валенки, я подшиваю старые журналы, газеты. Было около десяти вечера. Вдруг в оконную раму с улицы, с тыльной стороны дома, где нет ни пешей, ни проезжей дороги, лишь заснеженное поле с сугробами, раздался стук. Каждый из нас подумал: кто же заплутал в этакую пору да приплелся к дому не с той стороны. Местные люди тут не ходят, да и темень в безлунную пору...

Стук повторился еще настойчивее. Иван засветил летучку-фонарь, я накинул себе кафтанишко, и мы вышли на крыльцо, обошли дом, увязая в снегу. Тишина, нигде никакого следа, даже деревенские собаки шума не учуяли, спали себе по будкам да избам. Ну и зашли мы домой. Не успел я еще снять кафтан, как с полочки иконостаса падает передо мной на стол икона «Спаса Нерукотворного». Это была, конечно, копия с иконы, писаная в Великом Устюге знакомым монахом-иконописцем и подаренная мне братом, тоже священником, служившим вот уже тридцать лет в Устюге в храме с таким же названием – Спас Нерукотворный.

Ну, одним словом, мы трое прямо опешили, что и думать. Что за знамение?..

А в полдень следующего дня пришла нам из Устюга телеграмма от детей брата с сообщением о скоропостижной его смерти, случившейся в десятом часу вечера.

Между прочим, знамение свыше, слышимое мною и матушкой, проявляется иногда в тихом гудении колокола в закрытой и безлюдной церкви. На что она замечает: «Тебя скоро позовут на отпевание кого-то, умершего вчера или сегодня». И это случается именно так».

«Несомненно, есть такая духовная связь между душой отошедшего в вечность с живущими близкими людьми и далекими родственными душами, – убежденно говорил батюшка. – Душа человека вечна, так задумано Богом...»

Конечно, было радостно слушать Василия Степановича, когда он говорил о делах Создателя, о вечности духовной жизни, о стремлении человека к добру, правде, самопожертвовании, готовности служить бедным, униженным и несчастным людям.

Прошли десятилетия, нет уже в живых ни батюшки Василия Степановича, ни матушки Александры Степановны.

На земле прошли далеко не благодатные времена вплоть до Второй мировой войны. Жизнь изменилась для большинства людей на земле, увы, не в лучшую сторону.

Опять коснемся ближнего пространства: в Шошке до настоящей поры, более половины столетия, не восстановлена осиротевшая церковь. Полуразрушенная, она смотрит пустыми глазницами окон с немым укором, как бы говоря людям: «Что ж вы, люди, содеяли, разрушить разрушили самое сердце села, пристанище вашего бытия и духа!? Уничтожили ограду и поющих ангелов! А что получили взамен? Одну асфальтированную дорогу вдоль села, а за ним обширное кладбище, где нынче хоронят не только шошкинцев, но и умерших сыктывкарцев».

К стыду человеческому, в нескольких метрах от кладбища устроена свалка мусора...

Исчез ключ-ручей в Ягсереге. В 40-х годах прошлого века какие-то заезжие механизаторы (прямо сказать, дьяволы!) нарушили пласты земли над ключом, развалили ложе ручья. Исчезла святая вода, а над бывшим ручьем перекинули так называемый железобетонный мост из старых растресканных плит. И под мостом опять же возникла мусорная свалка. И черемуховая роща погибла, как погибает все живое от злонамеренных действий темных сил. Не стало чистой природы близ Шошки, да и во многих местностях нашей зырянской земли. Люди, местные и заезжие, почему же перестали беречь природу – творение Божие?! Создатель обогатил нас и всех живых тварей чистыми реками, землей, лесами, дал свободу для жизни и духа, а где благодарность наша Богу?

Во многих людских населенных местах ныне обновляются храмы, строятся новые взамен разрушенных, но это, в общем-то, в центральных городах... Однако в небольших селах, в глубинке, не спешат власти восстанавливать ни церкви, ни часовни. Мешает этому, как объясняют, нехватка денег. Хотя в стране российской стало много богатых людей, они могли бы помочь восстановлению святынь. Но не в благородном деле проявились они!

Зато они поспешили украсить себя золотыми и серебряными крестиками на дорогих цепочках. Но, увы, все это напоказ! А нательный крестик – он и есть нательный, надо, чтобы он прикасался к сердцу человеческому, к его груди, защищенный нательной же рубашкой.

В теперешнее время особо вспоминается шошкинский священник Василий Степанович – скромный, сердечный, добрый человек от Бога, простой и мудрый, умевший восстановить в душах людей правду, совесть, чистоту помыслов и непоколебимую веру. Василий Степанович всегда был доступен людям, по-отечески близок. Как пастырь, добрый семьянин, он жил заботами односельчан, всегда готовый душевным словом, делом утешить страждущего, упавшего духом, а также разделить с ним и его семьей день радости.